Почти (не) помню

Лицо у Оикавы равнодушно-неживое. Он статично перемешивает ложкой чай в чашке и наблюдает за Иваизуми. Он знает это просто потому, что Тоору делает это постоянно. Хаджиме хочет завыть. — Ты не любишь арахисовое масло, — вырывается у него примерно через неделю. Оикава надкусывает хлебец, смотрит растерянно, а потом кивает и отодвигает от себя полупустую банку. В отличие от Оикавы, Иваизуми любит арахисовое масло, поэтому оно и находится в квартире. Через шесть дней Тоору недоуменно разглядывает гитару и говорит, что она действительно ему не нравится. Иваизуми кивает и обещает выкинуть. О том, что Оикава безумно дорожил ею, он решает не упоминать. Кагеяма, встреченный Иваизуми на половине дороги домой (а домой ли?), интересуется, как Оикава. Хината поддакивает. — Он в норме, — устало говорит Хаджиме и сам не верит в это. — Оикава ничего не вспомнил, — прямо говорит Кагеяма. Ему действительно жаль, и это довольно сюрреалистично после всего. — Ничего, — соглашается Иваизуми. А что вспоминать ему надо? Это же практически другой Оикава. — Иваизуми, ты не волнуйся, — бодро говорит Хината. Он словно неперегораемая лампочка, и Хаджиме думает, что Оикава тоже когда-то был таким, — он все вспомнит, вот увидишь. Ты же рядом постоянно. Рядом, мысленно кивает Иваизуми и неожиданно кривится. Кому из них двоих тяжелее от этого рядом та еще задачка. — Мы пойдем, — тактично говорит Кагеяма. — Передавай Оикаве… точно, он же не помнит. — Я передам, — улыбается Хаджиме. Оикава на пожелания Тобио кивает и спрашивает, какой же Кагеяма здесь. Потому что в его перевернутой реальности он вроде бы как мертв. Иваизуми пробирает дрожь. Он решает показать несколько фотографий, хотя чувствует, насколько это бесполезная затея. В нем все меньше обычной надежды и больше полыхающего отчаяния. Это даже не смешно. — Откуда здесь все эти книги? — как-то раз невпопад интересуется Оикава. Идет третий месяц всего этого дерьма, и Иваизуми замирает. Взгляд у Тоору по-прежнему ничего не выражает, он словно молчаливый укор Хаджиме за его проступок. Он кривится. — Ты покупал их, пока учился по обмену в Токио, — говорит Иваизуми. Это было всего полгода назад, в конце первого курса, а сейчас все словно пошло под откос. А может и не пошло. А может и не словно. — Даже кулинарные книги? — в голосе Оикавы чуть слышимое удивление. Первая достаточно яркая эмоция за это время. — Ты очень хорошо готовишь. Готовил, — исправляется Иваизуми и почему-то злится. Тоору бормочет «ясно» и возвращается к просмотру новостей в интернете. Это выглядит картонно и искусственно. Хаджиме думает, сколько еще сможет выдержать в таком темпе жизни. Проходит еще десять дней (и нет, Иваизуми не считает их) прежде чем Оикава приносит фотографию к нему и садится рядом. На нем смешной красный свитер, которому лет пять-шесть точно. Но Оикаве он нравится. Нравился. Нравится ли он этому Оикаве Хаджиме не знает. И как-то не рвется узнавать. — Итак, — говорит он и хмурится. Оикава сейчас не застывшая маска собственного равнодушия и жестокости (по отношению к Иваизуми, конечно). Он немножко растерян. Хаджиме радуется этому, — мы были вместе? Окей, он переоценил свой оптимизм. — Были, — ровно отвечает Хаджиме. — И ты не был против. — Не был. — И я любил тебя, — в смятении говорит Оикава, но это не утверждение. Это гребаный вопрос, обращенный к Хаджиме. Он чувствует себя раздавленным скоростным поездом. Иваизуми улыбается. Четко выговаривает «да». — И… — Оикава замолкает. Он вертит фотографию в руках и определенно не верит тому, что видит. — И я правда доверял тебе? Хаджиме слышит «добро пожаловать в Ад». — Я верю тебе, — слишком поспешно говорит Тоору, — если бы не верил, то не жил бы с тобой. Здесь. Но я верю. Правда. Ложь. Хотя, кто его разберет. — Тогда почему задаешь такие вопросы? — чуть зло говорит Иваизуми. Для него это кризис — жить с Оикавой, который на деле не Оикава. Сложный паззл, необратимый процесс и вообще гребанный Конец Света. И их квартира словно бетонная коробка без воздуха. Того и гляди потолок поползет вниз и придавит к земле. — Я верю тебе, — упрямо повторяет Оикава. Его лицо приобретает ту отрешенность, которой Иваизуми уже успел отравиться за три месяца, — но верить тебе как другу и как доверять тебе будучи, — он запинается, — влюбленным в тебя, разные вещи. Хаджиме устал спорить, поэтому просто кивает, будто понял. На самом деле, нихера подобного. Он не понимает и не собирается понимать. Они оказались в одной упряжке, но сейчас это кажется просто чьей-то злой шуткой. Отчаяние засело поперёк горла. Следующие две недели они ведут себя как вежливые чужаки, делящие одну квартиру. Пока это длится, Иваизуми отмечает про себя: не то полотенце не та рубашка не тот чай и сахар Оикава тоже не признавал в кофе он ненавидел виноград обожал фильмы про инопланетян не любил детективы знал все о птицах мечтал о кошке хотел учиться в Токио Иваизуми перестает играть в это сам с собой, когда Оикава упрямо убирает волейбольный мяч. Всё. С него достаточно. Иваизуми игнорирует взгляд Тоору, достает этот старый мяч, достает его любимую кожаную куртку, упрятанную этим Оикавой, и говорит: — Я понял. Говорит: — Ты больше не тот Оикава, которого я знал когда-либо. Давно пора было бы понять. Все поняли-приняли, а я нет. И в конце концов: — Я серьезно не знаю, что делать. Врачи же сказали, что это проходит. Только подождите, Иваизуми-сан. Рано или поздно, но он сможет все поставить на свои места. Но Иваизуми устал ждать. Он не знает, чего ждать и не уверен, что Оикава понимает хоть что-то. Или воспринимает это, как свой дом. Или действительно старается поставить все на свои места. — Иваизуми, мне серьезно жаль. Хаджиме горько смеется. Ему хочется спросить, куда делось надоедливое «Ива-чан», но в таком случае придется говорить и о том, куда делся сам Оикава. — Я пойду и перекурю, — хрипло бросает Иваизуми. — Ты не куришь, — слабо говорит Оикава. — А ты не умеешь плавать, — зло выплевывает Хаджиме и хлопает дверью. Три часа он вяло бродит по городу и действительно курит. Он ненавидит это и его действительно тошнит от сигарет. Но от ситуации тошнит больше, так что Иваизуми как-то плевать. На четвертой сигарете его ведет, и он останавливается около спортивного магазина. Он уже закрывается, но Иваизуми просто стоит и смотрит. Этот Оикава умело играет на нервах и, кажется, даже не помнит, как играть в волейбол. Хаджиме мнет губами сигарету и морщится. Его тошнит от всего этого. Домой он возвращается около десяти. Первое, что он видит, решительное лицо Оикавы. В его руках зажат волейбольный мяч, а сам он нервничает и в итоге утыкается лбом в плечо Иваизуми как слепыш. Несколько секунд они оба стоят молча, переводят дух. Хаджиме не знает, что надумал себе этот парень. Он вообще ничего не знает об этом человеке, однако это не самое весёлое в сложившейся ситуации. Потом Оикава выдыхает, отстраняется и говорит, вытягивая в руках мяч: — Я вспомнил. Очень-очень яркое воспоминание. Оно одно, но это действительно то, что я помню как Оикава Тоору. Как твой Оикава Тоору, и как я сам. Все, что ты мне говорил, раньше казалось мне чужим. Мы, наши отношения, — он переводит дух, а потом продолжает: — И волейбол. Особенно он. Иваизуми замирает. Что-то внутри ноет и печёт. Отчасти, из-за слова твой. Отчасти, от такого признания. — Но потом я словно вспомнил. Ярко-ярко, такое чистое чувство, что я понял, почему он, нет, я доверяю тебе, — Оикава замолкает. У него даже взгляд мягче становится. Иваизуми хмурится и перебирает в голове с тысячу вариантов, о которых Тоору мог вспомнить. — Я вспомнил, как пасую тебе. Мне не надо видеть в этот момент тебя на площадке, я словно чувствую твое присутствие. Я вспомнил это чувство. Вспомнил твой взгляд на площадке. Вспомнил, каково было играть с тобой. Вспомнил, как мы улыбались, играя вместе, — Оикава запинается. — Это была какая-то конкретная игра, но с кем и каким мы составом играли, не помню. Но я помню там нас. Иваизуми видит этот мяч в его руках и медленно кивает. Они сталкиваются в конечной точке, словно на перекрестке, и готовы двинуться дальше, пускай и в неизвестном направлении. — И если я вспомнил что-то такое, Ива-чан, то не все потеряно, — заканчивает Оикава не слишком уверенно, но с необъяснимой твердостью. В его руках до сих пор зажат мяч. Хаджиме чуть заметно улыбается и забирает его из холодных пальцев Тоору. Тот почти искренне улыбается. В конце концов, этот парень остается Оикавой. И плевать на всякие синдромы-с-заменой-воспоминаний. — Не всё, — соглашается Иваизуми. — Я не знаю, сколько я вспомню. И вспомню ли я еще что-нибудь, — словно предупреждает Тоору. Это как мне жаль без мне жаль. Хаджиме наконец принимает это. Потому что Иваизуми хочет еще раз побороться за настоящие воспоминания Оикавы. И за них вместе.