endless summer in a glass bottle

Когда Билл Сайфер врывается в жизнь Диппера Пайнса, все медленно катится по наклонной, срывается прямо с крутого обрыва и летит прямиком на дно океана огромным булыжником с огромной тучей соленых брызг, как последнее напоминание о жизни. И происходит все это до жути органично, и со стороны даже кажется, что так и должно было быть с самого начала. Так правильно, так необходимо, словно крепкий кофе по утрам в разгар бессонных июльских ночей, с пятью ложками сахара. Что даже жутко становится. Потому что Билл Сайфер был чертовым ребенком, каким-то чудом пересекшим отметку в семнадцать лет, умудрившись не сдохнуть от передозировки в подворотне возле очередного дома, в котором устраивалась сотая вечеринка за год, в честь очередного непонятного праздника, что они, скорее всего, сами себе выдумали. С огромным и чуточку безобразным ожогом на запястье, что неаккуратными рубцами остался на всю жизнь. Без единого намека на счастливое будущее. Он словно ураган в Орегоне - только разрушает самого себя в первую очередь, по чистой случайности задевая разрушительными волнами иррационального безумия все, что находится в радиусе досягаемости. В том числе и жизнь мальчишки-тихони в очках с толстыми линзами в черной оправе, да с забавными кудряшками древесного цвета, которого он случайно встретил в книжном магазине. Что Билл там забыл, было известно лишь ему самому, да забитому до отвала книжками рюкзаку. Диппер в тот момент лишь неловко поправил очки, кинул смятое, словно зеленые купюры в его кармане, «привет» и скрылся меж стеллажей, потому что воздух начинал накаляться, а чужой взгляд цепляться за пустое запястье. Словно чистый лист — там не были ни единой строчки. Пускай все руки его были исписаны заметками и ненужными уравнениями, названиями книжек, которые мало кто мог знать и далекими созвездиями, собранными в одном месте. Кожа запястья была мертвецки бледной и чистой. Мальчишка потом еще многочисленное количество раз кидал заинтересованные взгляды, через мелкие щели книжных полок. До тех пор, пока дверь магазина не захлопнулась, а пара книжек не свалилась с самого края полки. Бам! И с того самого момента их встречи стали происходить куда чаще. Билл мог прийти посреди ночи, но чаще всего это бывало в пятницу, принести с собой дух приключений и безумство ночных улиц. Он спросит лишь разрешение войти и улыбнется так, будто еще немного — и сорвется — упадет и больше никогда не встанет. Слишком болезненно для только-только начинающейся жизни, словно эта чертова яркая весна за окном. И Диппер откровенно не понимает, почему впустил в свою жизнь этого чертового ребенка, что, кажется, уже давно должен был выйти из эры «безудержного веселья, беспечности и наплевательского отношения к своему собственному завтра». Но, видимо, в их жизни что-то пошло не так, раз теперь каждую пятницу Диппер пускает этого ненормального на свой пыльный чердак с множеством книг и нарисованных звезд на самодельной карте звездного неба. И почему позволяет задерживать взгляд на чистом запястье, без намека на чужое имя. И обнимать крепко-крепко, в особые дни, когда дурман в чужой голове брал вверх над сознанием, заставляя творить всякие необъяснимые глупости, которые не всегда хорошо заканчивались. Наверное, потому что он вечно боялся остаться один. Один, в прохладный майский вечер — когда ветер забирается под кофту и морозит кожу. Один, в теплую и душную июльскую ночь, когда на небе много самых настоящих, не нарисованных звезд. Один. Просто так. Всегда. Как ему, в общем-то, и было предназначено судьбой. Последний рубеж мальчишка преодолел около двух лет назад, и в отличии от своей сестры с ветром голове и прочих сверстников, что с гаденькой ухмылочкой подшучивали над ним, постоянно красуясь цветными рубцами на своей коже, родственную душу он так и не заполучил. Ведь бывают такие — потерянные, вовсе никому не нужные и всеми забытые. И, если честно, с приходом второй весны после осознания своего вечного «одиночества», Диппер с этой мыслью смирился. Но однажды Билл приходит к нему по среди ночи, когда нервные часы показывают около двух, а луна мертвым светом заливает все вокруг — от него пахнет летней июльской духотой, пылью лесных дорог и тошнотворным ароматом дорогих женских духов, что, по идее, должны были пахнуть противной и приторной ванилью. Но на деле ничерта подобного. Между ними не было совершенно ничего, только странная привязанность и бессонные ночи под одним колючим пледом. И что-то внутри Диппера сворачивается в тугой узел, перекрывая кислород, и ему хочется захлопнуть дверь прямо перед его носом, но он не решается сделать это. Лишь давится воздухом, в попытке успокоить бешеное сердце. Боится потерять ту странную и непонятную, солнечно-желтую, до ужаса тонкую ниточку, что связывает его с чертовым, до жути своеобразным и странным детством городских темных подворотен без единого фонаря, вечеринок с марихуаной и безвкусной музыкой и тайнами темного-темного леса. У всех детство разное, а у Пайнса его и вовсе не было, потому даже такое привлекало его куда больше перечитанных и вызубренных от корки до корки учебников и таблеток от тяжелой болезни, что жрет его органы изнутри, но никак не может убить. Чтение книжек и разноцветные таблетки — вот его детство. Детская жестокость и вытекающая из этого боязнь людей — славно! Потому беспечное веселье и головокружительный дурман казались ему действительно увлекательным приключением. Но только не для себя. — Почему ты так редко выходишь из этой пыльной клетки? Там же столько приключений можно найти - похлеще чем у тебя в книжках, честное слово. — спрашивает Сайфер, удобно устроившись на чужой кровати, а у Диппера от этого хриплого и немного прокуренного голоса по спине мурашки табуном идут. Он неловко садится рядом, потому что больше места на чердаке не было, а сидеть на жестком стуле в два часа ночи ему нравилось не очень. Мальчишка лишь молча протягивает половину теплого и колючего, как сухая трава ближе к августу, пледа и откидывается назад, упираясь спиной в неровную стенку. - Просто не хочу. - пожимает плечами мальчишка в ответ, отворачиваясь в сторону, с напущенным интересом начиная рассматривать выученную наизусть карту звездного неба. Ложь! Чистая и наглая ложь! Взгляд его бегает с созвездия Кассиопеи до Большой Медведицы, потом обратно, а дальше до Пояса Ориона, попутно считая все звезды. Время идет, а он так и не решается жить на полную катушку. У него все еще осталось немножечко детства в запасе, но почему-то, воспользоваться им он так и не решается. Потому что по ночам его собственные страхи в виде красочных кошмаров душат все его желание жить, а разноцветные таблетки так и привлекают своим огромным количеством. — Да и на самом деле, это просто не привлекает меня. Он неловко косится на затянутое ожогом запястье, и жмурится, тут же отворачиваясь. Это не его дело. Нет-нет-нет! - Тогда давай я украду тебя. - шепчет Билл куда-то в чужую шею, неожиданно всем телом наваливаясь на шатена, в странной, очередной и до безумия глупой попытке обнять его. Горячее дыхание смущает, а неаккуратно выкрашенные в блондинистый цвет волосы находятся в хаотичном беспорядке и щекочат шею — так и хочется причесать расческой или просто пригладить руками. В следующем году Билл заканчивает старшую школу и навсегда уезжает из города в колледж. Диппер не знает, останется ли его детство с ним и не знает, будет ли еще хоть какой-то смысл выходить из дома за книжками. Будет ли Билл Сайфер вообще жив. — Но только если ты сам этого захочешь. Диппер чувствует, как начинает сгорать сильнее, что даже кончики ушей краснеют от такой странной и немного пьяной близости. Если честно, он не совсем уверен в том, что Сайфер сейчас под кайфом или просто пьяный. Потому что даже с чистым сознанием он представляет из себя нечто ненормальное. — Просто представь — дремучие леса и бесконечная дорога. — он улыбается и это даже слышно по голосу, но не видно, потому что Билл до сих пор продолжает дышать ему куда-то в шею, смущая все больше и больше. Его губы лишь слегка касаются кожи. К этому, если честно, можно было и привыкнуть. Но так или иначе это каждый раз вызывало целую толпу мурашек по спине. И Диппер никак не мог это контролировать. — Для меня — чуть больше веселья и беспамятства, а для тебя чуточку больше знаний и куда больше приключений, чем на пыльном чердаке. Диппер молчит от надуманной и щемящей боли в сердце, а Сайфер, кажется, в ответе и не очень-то сильно нуждается. В голове крутится куча вопросов, что, видимо, останутся без ответов, а на языке и вовсе путаются словно провода. Этому ребенку не нужны никакие законы и правила — лишь бы была возможность забыться, затеряться где-то в лесах и не думать о нудном и болезненно-зудящем одиночестве. И Диппер понимает это не сразу. Ровно через месяц после первого визита, когда развязанный алкоголем чужой язык затрагивает обжигающую тему родственных душ и удушающей несправедливости мира. Он говорит, что это было практически не больно - выжигать мертвое имя на запястье, чтобы больше никогда не вспоминать. Совсем немного обидно и Безысходно. Но так было нужно. Нужно, чтобы лишний раз взглядом не цепляться за черствое и мертвое имя, понимая что время вышло и все дороги перекрыты. И только тогда он понимает, почему Билл сейчас рядом, почему застрял в детстве и почему по пятницам вместо вечеринок до утра сидит вместе с ним на пыльном чердаке, укрывшись колючим клетчатым пледом. Лишь изредка задерживаясь, посещая данные мероприятия. Но всегда, абсолютно всегда приходит к нему. Потому что только так ему не было до ужаса одиноко и холодно. И у Диппера просто в голове не укладывается — Биллу Сайферу может быть грустно и одиноко! Потому что, если честно, больше он похож на демона с бесконечным весельем и счастьем. И абсолютной пустотой внутри. Вечным летом в душе и пожизненным запасом алкоголя в подвале. Но никак не... Одиноким. В один момент оказывается уже слишком поздно думать над ответом — все мысли вышибают горячие губы что настойчиво целуют шею, а чужие руки обнимают уже чуть сильнее. Диппер вдруг понимает, что это последняя майская ночь. А впереди неизвестность. — Ну же, что ты скажешь на мое предложение, Сосновое Деревце? — последние слова гулко отдаются в голове, и Диппер продолжает молчать. И от собственной ничтожности ему хочется забиться под кровать, да задохнуться от пыли и вечной, царившей там темноты. Он не понимает, откуда в Сайфере столько решимости сегодня, почему именно все это происходит сегодня и почему ему так хочется согласиться. Но так или иначе, ему страшно говорить «Да». А «Нет» разобьет сердце не ему одному, завяжет узел на его горле и окончательно лишит последнего детства. Его мысли теряются звенящими осколками по полу и под кроватью — там, где найти уже нельзя. Но, если честно, ему хочется побыть в этом моменте чуть больше. Билл отстраняется и Диппер тут же теряет всю смелость и решимость, да так и замирает, боясь пошевелиться. Он уже успевает проклясть себя тысячи раз. К счастью, Сайфер совершенно никуда не торопится и уходить, видимо, тоже не собирается. Его теплые пальцы касаются чужого подбородка и мальчишке кажется, что уже наступил июль и его водой окатило из местного теплого озера. Он жмурится. Боится. До дрожи в руках боится не пойми чего. Потому что то, что происходит между ними — самая что ни на есть обыкновенная удача и химия. Потому что Диппер — потерянная душа, свободная для каждого, кто первым захочет получить второй шанс. А Билл — тот самый человек, который просто не выживет без второй попытки прожить счастливую жизнь без пьяной удавки одиночества на шее. — Я знаю, что ты не моя родственная душа, но тогда почему мне кажется, что ты — мой шанс... — Сайфер прерывается на легкие поцелуи, губами очерчивая еле заметные веснушки на бледных щеках. Его дыхание согревает холодную кожу, вызывая мелкую дрожь. — Сделать кого-то кроме себя счастливым. Диппер знает — Билл винит себя в чужой смерти до сих пор. И как реагировать на такое признание, если честно, совершенно не понимает. Он просто боится. Боится, что он будет не тем самым «шансом» и на ближайшей заправке его вышвырнут из машины, оставив опять одного. Пайнс просто боится сделать даже одну маленькую попытку. Потому молчит. — Ты тоже это чувствуешь, я знаю. — он спускает чуть ниже, и уже целует шею. Медленно, но до жути головокружительно, Диппер даже невольно начинает задыхаться, чувствуя обжигающее тепло летнего солнца. Звучит он более чем безнадежно, и Пайнс теряет действительность на пару секунд. Потому что он не привык слышать Билла таким. Он просто не привык быть с кем-то, по правде говоря. Мальчишка чувствует лишь жуткий холод чердака, но сейчас, почему-то, его сердце бьется так сильно, будто желает выбраться из тесной клетки, что целиком сделана из костей и мяса. И эти противные бабочки в животе, о которых он читал только в книгах, просыпаются все чаще в присутствии Сайфера и царапают его желудок и кишки своими крылышками, в надежде выбраться наружу. Он все также молчит, потому что боится, что его противный голос разрушит эту прекрасную звенящую сотнями звезд, ночную тишину. Диппер считает до десяти, с каждым разом погружаясь все больше на дно, чувствуя только ритм, что отбивает собственное сердце и горячую россыпь поцелуев по всему лицу и шее. Один. И он понимает, что это тот самый шанс, который не стоит упускать. Шанс на такую желанную, настоящую жизнь. Два-три. Даже если его выкинут на улицу, то он будет знать, что попытался сделать чей-то мир чуточку лучше, а себя чуть живее. Четыре. А терять ему, в общем-то, нечего. Только старые, на сто раз прочитанные книги, нарисованную от руки звездную карту и... и больше ничего. Пять-шесть. А Сайфер всегда был теплым и обещал целую гору таких желанных приключений, не требуя ничего в замен. Яркие огни фейерверков на четвертое июля где-нибудь в Калифорнии и теплый плед на заднем сиденье. Семь. Он обещал целое детство в подарок и бесконечное лето в бутылке. Жизнь без забот и взрослых проблем. Восемь-девять. С каждой секундой странное чувство все нарастает, а сердце стучит громче и Диппер понимает. ДЕСЯТЬ! Что назад пути уже давно нет и ему определенно не хочется топить Билла в стеклянной бутылке, а самому вешаться от холодного одиночества. Уж лучше они вместе украдут друг друга у этого города, что вовсе им не нужен. А они совершенно не нужны никому в этом мире. Потому Диппер лишь неловко протягивает руки вперед, наконец открывая глаза и аккуратно обнимая человека рядом с собой, стараясь унять нервную дрожь в пальцах. Он надеется, что здесь все и без слов понятно. Надеется, что ему не нужно будет говорить ничего в слух. Потому что своими словами он только все испортит. Но признаться честно — Диппер не до конца понимает, почему по чистой случайности впустил Билла Сайфера в свою тихую и одинокую жизнь, почему собственноручно отдал ему банку желтой краски и свое маленькое сердце в придачу, лишь бы не быть одному с бледным и чистым запястьем без единой буквы родственной души, и сам же поддался этой странной химиии одиноких душ. Почему согласился быть его «вторым шансом». И почему разрешил Биллу в последнюю майскую ночь поцеловать себя, мысленно соглашаясь с тем, что впереди их ждет бесконечное лето в бутылке, что будет проносится мимо, в виде солнечных и душных летних дней и точно таких же ярких ночных огней. Наверное, все потому что черными гелевыми ручками можно написать чужое имя на запястье и обводить его каждое раннее утро на заднем сиденье машины, игнорируя мысль о том, что так быть не должно.

И просто быть счастливым.