Хорошая книжонка выйдет... ничего не скажешь...

– Я готов вам прямо заявить, господа, что... –... и дамы, – негромко заметила Анна Одинцова, – Вы совершенно не берёте дам в расчёт! Базаров смерил перебившую его женщину сердитым взглядом и продолжил: – Я готов вам заявить, что спорить могу сколько угодно, но от своего не отступлюсь. – Спорить-то Вы горазды, мы знаем, – фыркнул Петя Трофимов. – Хотя Ваше умение спорить нам пригодится сегодня, в спорах же истина рождается... – Да в споре с ним ни одна истина не родится! Не дура ведь – страшно станет рождаться! – горячо воскликнул Арбенин, рывком поднимаясь на ноги. Лицо его исказилось гневом. Сидевшая в самом углу комнаты Сонечка Мармеладова испуганно вздрогнула и проговорила робко: – Тише, Евгений Александрович, тише. Не горячитесь, ради Бога! – Вы говорите: «тише, тише!» А нам – хоть застрелиться! Евгения здесь три, нам не ужиться, Троим под этой крышей! – хмуро отозвался Онегин и захлопнул книгу, которую до этого момента сосредоточенно читал. – Базаров, Вы опять вздумали ссорить всех и дам пугать, – покачала головой Наташа Ростова, но вдруг улыбнулась. – Mon cher, – продолжила она уже весело, – Вы ведь не глупы, не уходите в ругань, а лучше напомните всем, о чём же спор. – В книгах, – хором произнесли Базаров и Петя Трофимов, после чего недовольно взглянули друг на друга. – Вам бы в нужное время молчать научиться – цены бы Вам не было, – язвительно произнёс Евгений Базаров. – А Вам бы!.. – Петя осёкся, заметив, что Соня Мармеладова прижала руки к груди и одними губами прошептала: «не ссорьтесь, Бога ради!»       Воцарилось молчание, которое нарушил Онегин – он поднялся с кресла и, держа книгу на вытянутой руке, прошёл в другую часть комнаты, в которой сидел Вий, с длинными веками, опущенными до земли. Чацкий, сидевший рядом с чудовищем, флегматично вздохнул и, по-дружески похлопав его по плечу, проговорил: – Сейчас вещицу предоставят Вам. Примите же её из рук Евгения... Вий, булькая что-то неразборчивое, протянул жилистые грязные лапы к книге: – Всю эту книгу издавало поколение Пиитов, посланных на смену нам, – со спокойным видом заметил Онегин и вложил книгу в чёрную от земли, мохнатую лапу.       Опасливо ощупав обложку книги, Вий снова забулькал, но в несколько раз громче, а потом уронил книгу на пол. – Просит веки не поднимать. Его милость бояться современного искусства изволят, – промурлыкал кот Бегемот, вальяжно развалившийся рядом с Пьером. – Избавь нас Бог от этих строк, Что начирикать каждый б мог. Глупеет отчего-то свет: Любой дурак – уже поэт, – вздохнул Онегин и вернулся в свое кресло. Книга так и осталась лежать на полу. – Конец просвещению... С такими книжками душам только и остаётся делать, что умирать, – горько усмехнулся Чичиков. – Господа и дамы, – обратился вдруг к собравшимся сосредоточенно молчавший до этого момента Пьер Безухов, – новое поколение пишет негодно, дурно, предположим, – он поправил очки и от волнения вдруг покраснел. – Но пока мы готовы рассказывать свои истории, готовы делиться своими мыслями, жизненным опытом и убеждениями, неужто не будет на земле хотя бы одного живого душою человека?       Печорин, который тоже до этого момента молчал, вдруг несдержанно рассмеялся, махнув на Пьера рукой: – Мы готовы были полюбить весь мир, но нас не поняли. Они не любят нас. – Это Вас, Григорий Александрович, не поняли, а Вы выучились ненавидеть, – вступилась за Пьера Одинцова, – а мы (она окинула взглядом всех персонажей, собравшихся в комнате) ещё пока ни для кого «топором в руках судьбы» не были. Нас любят! – Григорий прав, нас забывают И лишь для «галочки» читают. Забыли нас, не любят нас – А лишь цитируют подчас, – задумчиво произнёс Чацкий. Вий забулькал. – Над «дубиной народной войны» смеются, в конфликтах «отцов» и «детей» не смыслят, барский произвол их не интересует, на детали внимания не обращают, – согласился Арбенин и со вздохом покачал головой. – Раскольников у них «бабок срубил», – поморщился Петя Трофимов. – А князь Андрей на дуб похож. – А я у них доктор, который только и делал всю свою жизнь, что лягушек резал, – подытожил Базаров. – Не любят они нас. Вы, Анна Сергеевна, всё превращаете в сплошной романтизм... – Пусть так! – вдруг отчаянно воскликнула Соня Мармеладова, перебив нигилиста, и встала. Все были удивлены этим явлением. Робкая и тихая Соня вдруг вся вспыхнула и заговорила с жаром: – Пусть всё так, как вы говорите, но человек без книг – уже не человек вовсе! Пока книги есть на свете, есть и те, кто их читает. Значит, есть люди. Значит, не всё пропало! И покуда нас будут помнить, у нашей земли будет душа. – И не только Россия, но и вся планета будет нашим садом, – улыбнулся Трофимов. – И души, как вишнёвые деревья, будут цвести в этом саду, пока люди будут читать хорошие книги. Услышав о цветении душ, Чичиков мечтательно зажмурился. – Что же выходит, что книга для человека никак не меньше, чем жизнь? – спросила Одинцова, и лицо её вдруг словно посветлело от радости. – Книга – жизнь, книга – жизнь, – тихо зашептала Наташа Ростова, весело улыбаясь и беря Соню Мармеладову за руки. Глаза у обеих вдруг загорелись счастьем, и девушки обнялись. – О, молодёжь! О, мой читатель! Тебе даю совет учтиво: Пусть книга будет указатель, Ведь книга – жизнь, а жизнь есть книга! – торжествующе воскликнул Евгений Онегин.       В зале всё переменилось: выглянуло солнце и осветило радостные лица персонажей. Зашумели зелёной листвой деревья за окном, запели птицы. Каждый вдруг ощутил внутри себя то чувство, которое вдруг охватывает человека, когда ему говорят, что лёд на реке тронулся и что весна началась. Мужчины пожимали друг другу руки, девушки обнимались, Вий гладил Бегемота по пушистой макушке. Только Базаров стоял в стороне и задумчиво хмурился. «Книга для человека есть жизнь, – подумал он. – А из нашей-то жизни хорошая книжонка выйдет... ничего не скажешь...»