Великая депрессия или пособие по самоуничтожению

      – Знаешь, все это – просто одна сплошная черная полоса. Ты понимаешь это? Да ни черта не понимаешь.       Сизый дым лениво тянулся вверх, путаясь в пальцах, теряясь в волосах и растворяя черты лица. За ним пряталась улыбка – сдержанная, немного отстраненная. Возможно, что чуточку грустная – что он сейчас переживал? Какие мысли одолевали, ломая светлый лик и погружая в пучины неизвестной боли? Он улыбнулся чуть шире.       – Не смотри так. Мне кажется, будто ты пытаешься меня жалеть. Право, не надо. И сочувствия мне не нужно. Просто послушай, хорошо? Я хочу облегчить душу. Ты же позволишь мне исповедаться, правда?       На улице дождь; он тихонько барабанит по стеклам, каплями срывается в свой недалекий путь, оставляя влажные линии после. Он подпирает щеку раскрытой ладонью и наблюдает за теми узорами, которые рисует вода. Она плавно скользит, являя взору удивительные картины, не похожие ни на что, что он мог бы когда-то видеть: сплетение тел, крепкие объятия, запрокинутая голова – он видит живых людей там, где другой бы не различил ничего. На губах играет улыбка. Ему всего шестнадцать лет. Сегодня он влюблен. Сегодня ему хочется видеть то, чего на самом деле нет, но о чем мечтает.       Если повернуть голову, взглянуть на два ряда назад и пять студентов вправо, то можно увидеть сидящего пепельного блондина с удивительными серыми глазами, которые смотрят на других свысока. В них читается решительность, присущая только людям, твердо стоящим на обеих ногах в этой жизни. Он редко улыбается, лишь иногда позволяет себе надменную усмешку. Губы обветрены, на нижней красуется красноватый след – он часто прикусывает ее, когда что-то замышляет. Впрочем, сегодня у этого следа совсем иной характер, о котором знают только двое. Они не смотрят друг на друга. Это ни к чему, лишнее.       Лектор просит обратить на что-то внимание, и только тогда он отворачивает голову от окна, чтобы скользнуть взглядом по невысокой фигуре мужчины среднего возраста с уже обрисовавшимся животом. Женат, двое детей – типичный среднестатистический человек, неприметная моль, которая могла заинтересовать только отчаявшегося. Наверняка они с женой постоянно ссорятся; можно поспорить: она – еще та мегера, «пила», каждый день напоминавшая мужу, что зарплаты его едва хватает на оплату счетов. Дочка наверняка отбилась от рук, сын уже давно прекратил слушать их – и все это давило на понурые плечи преподавателя. Монотонный, несколько гнусавый голос; слушать его – сплошная пытка, когда мысли где-то далеко-далеко и, кажется, вовсе в иных мирах. Дождаться бы перерыва…       На перерыве они пойдут в столовую, где светловолосый Аполлон будет принимать внимание других с должным пренебрежением. Он – один из тех, кого принято считать некой элитой: сын из обеспеченной семьи, полукровка, мать которого работает в Германии в большой корпорации. Его отец – достаточно известный фотограф, которого когда-то пригласили поработать на презентации этой корпорации. Результатом их знакомства стал Альберто. Или Альберт, как любила называть его мать на манер родного немецкого. Альберт – юноша, которому пророчили прекрасное будущее, неожиданно переехавший из Флоренции и поступивший в университет снова на первый курс, поэтому он на год старше многих одногруппников. Разношерстная компания первокурсников, которые только-только вступили в ту пору жизни, когда дается чуть больше прав.       Он наблюдает за ним из-за стекол тонких очков, он не скрывает того, что следит: за его жестами, мимикой, за тем, как объект его любопытства общается с другими. Ловит жадно каждое движение, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей. Вчера их застукали дома. Вчера ему сказали, что педиков в их семье быть не может, и запретили видеться с Альберто. Но никто не следил за ними здесь и, улучив момент (ах, если бы только!..), они могли бы…       Альберто не удостоит его вниманием – он знает. Это всего лишь мечты. На публике они даже не разговаривают – птицы совершенно разных полетов. Не положено. Иерархия существует даже в таких местах.       – Вот что удивительно: мы вроде бы и были вместе, но… но, но, но – он боялся, что об этом узнают. А я не настаивал. Знаешь, мне казалось, что так будет лучше для нас – не афишировать этого. Гомосексуалистов у нас не очень-то жаловали. Впрочем, – он хмыкнул и откинулся на спинку стула, зарываясь пальцами в свои волосы и чуть оттягивая их назад, – Альберто и сам так же к ним относился. Он боялся того, что происходило между нами, и иногда вел себя чересчур агрессивно. Даже дети не проявляют столько жестокости. Знаешь, что он сделал? О, это то, что невозможно забыть. По крайней мере, не так просто, как хотелось бы.       Это были первые теплые дни после дождливой недели. Их случайно застукали в библиотеке. Поднялся шум. Альберто утверждал, что к нему приставали, что он – всего лишь жертва. Говорил, что его подкараулили и просто воспользовались моментом. Так просто переложил вину на другого. Без сожалений и не задумываясь о последствиях.       Его друзья требуют отомстить: они подкарауливают на выходе из университета. Нет, не бьют – им противно мараться об педика, брезгуют. Просто тащат до кованого забора и приковывают наручниками, ключ от которых забирает Альберто. Усмехается, говорит, что это будет хорошим уроком и что не стоит лезть к нормальным парням. Напоследок они спускают с провинившегося штаны и оставляют стоять так, хохоча и делая ставки на время, через которое охрана обнаружит студента. Никто не подумал о последствиях. Никто. А несчастный не посмел ничего сказать против.       А потом началось разбирательство, когда к вечеру его нашла полиция. В кабинете ректора его долго расспрашивали, кто это сделал. Он молчал. Альберто прекрасно знал, что он не скажет ни слова против него – пользовался чужими чувствами и заставлял думать, что сам же и виноват.       Родители хотели забрать его из университета, мать долго кричала, отец же сидел в глубоком кресле и потягивал виски, не спеша изрекать никакого вердикта. За него все сказала Джиоконда, что, обессилев вконец, опустилась на диван, касаясь пальцами своего лба. В этом жесте он видел наигранность и знал, что беспокоились она вовсе не за его судьбу, а за то, что об этом могут узнать. Марко поддерживает ее, пересаживаясь к ней ближе и давая сделать глоток крепкого.       И все же сына из университета не забрали, пообещав ректору, что подобного больше не повторится. Сколько это им стоило – он так и не узнал. Но ему пришлось познакомиться с девушкой, которую ему выбрали в невесты. Это выгодный союз. Мнения молодых не спрашивали.       С тяжелым вздохом и не менее тяжелым сердцем он поднялся и отошел к окну, прикуривая одну сигарету от окурка и раздавливая его после в пепельнице. На дворе октябрь, по крышам домов стучали холодные капли, на улице пахло сыростью и гниющей листвой – все это напомнило ему о том, что творилось с ним дальше. Он уже не улыбался, между бровей залегла морщина – хмурился, кусал губу и снова вздыхал.       – Думаю, что вся беда в том, что я просто любил его. Всем сердцем, понимаешь? Мне казалось, что он единственный, кто понимает меня, кто слышит. Я не замечал ничего вокруг и думал постоянно лишь о нем. Альберто стал моей одержимостью. Мне хотелось быть с ним, я представлял, как мы сбежали бы прочь… но это всего лишь мечты. Он бы не отказался от того, что имел. Ради меня? Нет, никогда. Но я этого не понимал… зато теперь осознал: любовь слепа.       Альберто узнал о том, что у него появилась девушка. Подкараулив после занятий, насильно потащил за собой в один из тупиков на пути к дому. До того они лишь целовались, но в этот день ему захотелось большего. Он чувствовал запах алкоголя, когда блондин прижимался сзади, ощущал лихорадочность его движений: спешка, резкость и некоторая грубость. Альберто не спрашивал, хочет или нет, просто снова спустил с него брюки и, вжимая в холодную поверхность обшарпанной стены, сношал его без лишних слов и нежностей. Он чувствовал себя разбитым, когда тот, сплюнув в сторону, поплелся прочь из тупика. Он прижимался лбом к кирпичам, дрожащими пальцами стараясь застегнуть свои треклятые штаны. Совсем рядом лежал использованный презерватив. Что ж, стоит поблагодарить хотя бы за это.       – Думаю, что дело было не в ревности, нет. Мне кажется, что он относился ко мне, как к своей вещи, к которой никому другому не дозволялось прикасаться. После того раза на улице он долгое время вовсе игнорировал меня. Ну, практически: шуточки о моей ориентации мне приходилось выслушивать практически каждый день от всей его свиты. Угадай, кто активнее всего бросался на меня? А что я делал? Снова молчал и делал вид, что мне все равно. Ну, ты знаешь, некоторые так делают, чтобы не показывать собственную слабость и не нарываться на большие насмешки. К тому же мне тогда казалось, что он всего лишь играет на публику, вот только в действительности все с точностью да наоборот: с ними он был настоящим, а со мной надевал красивую маску, пряча собственное уродство. Скажу больше: он ни разу так и не смог заняться со мной сексом, не выпив прежде. Наверное, я казался ему отвратительным, а собственное влечение - неправильным. И хочется, и колется, как говорится. Я же оправдывал его тем, что он просто запутался. Я всегда находил для него массу оправданий.       Он повернул голову, не скрывая горькой усмешки. Сейчас, когда прошло так много лет, все казалось сплошной нелепостью. Как он мог так слепо верить в то, чего не было? Зачем выстраивал воздушные замки, которые все равно разрушились?       – Но его "хочется" все-таки вынудило снова попробовать.       Ноябрь. С неба уже падает первый снег, беззаботно кружась и ложась на тротуары, путаясь в ресницах и растворяясь на порозовевших щеках. Холодно, но он никуда не уходит, он даже не пытается пройтись взад-вперед, чтобы немного согреться. С беззаботным видом стоит и ловит снежинки ртом, пока Альберто в соседнем здании. Они – в чужом районе города, куда взрослые дядечки-полицейские не советуют соваться подросткам. Здесь их никто не знает, сказал Альберто, когда они только ехали сюда. Конечно, никто. В трущобах нет студентов из их университета. В свои шестнадцать большинство из них ушло работать, чтобы хоть как-то помочь родным. Они не такие прожигатели жизни, занятые удовлетворением своих прихотей.       Альберто выходит спустя десять или двадцать минут, кивает идти за собой, и он нехотя тащится следом, шаркая ногами, то и дело поправляя сползающие очки. Ему не хочется заходить в это отталкивающего вида здание с покосившейся вывеской "Отель Венера". Пошло и безвкусно, но он как всегда молчит, тенью скользя за своим любовником, который поигрывает ключами в пальцах. Его такая обстановка не смущает, Альберто волнует лишь его собственная похоть, разгорающаяся все сильнее при мысли о том, что можно сделать. Он не знает, что любовник в этот раз подготовился.       Небольшая комната, ванная – со следами плесени на кафеле, но, по крайней мере, хотя бы есть свежие полотенца. Он уходит первым омыть себя, испытывая непреодолимое отвращение к двухместной кровати, застеленной несколько пожелтевшим бельем. Наверняка его часто стирали, но потратиться на новое посчитали лишним. Альберто нетерпелив, заметно нервничает и несколько раз прикладывается к бутылке вина, которую принес с собой, запрятанную под курткой, а потом чуть ли не силой вытаскивает из-под теплых струй воды любовника. Он даже не успел закрыть краны – поскальзываясь мокрыми ногами, едва не виснет на блондине и благо, что кровать близко – оказывается в результате лежащим на ней. Он наг перед любовником, а тот едва удосуживается спустить штаны.       Кровать уныло поскрипывает под двумя телами, рождая монотонный звук. За окном не менее тоскливо завывает поднявшийся ветер, упрямо швыряющий снежинки в стекло. Альберто давит ему на поясницу, еще сильнее, пока не добивается совершенно непристойной позы. Разглядывает, сжимает пальцы на раскрасневшихся от ударов ягодицах – ему нравится бить своего любовника. Пускай несильно, но в этом чувствуется проявление власти. Что его больше возбуждает – вопрос, на который не хочется знать ответа. Кажется, что самое главное – Альберто рядом. Со всем остальным в нем он решил смириться, принять это.       Альберто мало одной позы и просто иметь своего любовника, ему хочется продемонстрировать то, чему успел научиться: ремень затягивается на шее сильнее с каждым новым несдержанным движением. В нем нет жалости, он не задумывается о том, что может быть больно – блондин все делает исключительно так, как хочется ему. Его любовник задыхается. Цепляется пальцами за удавку, пытаясь ослабить ее хватку, но за это получает удар по позвоночнику. Перед глазами все темнеет, и он содрогается всем телом перед тем, как потерять сознание.       Когда же приходит в чувства, то Альберто уже нет. Сбежал, оставил, бросил. Только бутылка на тумбе напомнила о его присутствии, как и боль во всем теле. От простыней пахнет лишь одним из любовников.       – Это ненормальная зависимость, болезненная. Мне бы стоило после того посещения отеля расстаться с ним, избегать, сбежать в другой город, но я не находил сил. Мне было страшно даже подумать о том, чтобы отказаться от своих чувств к нему. Знаешь, после близкого общения с ним я походил на побитую собачонку. Поднимать на меня руку – это вошло в привычку, и он просто не мог обойтись без того, чтобы хотя бы отвесить пощечину. Выкручивал руки, душил, пинал, если я не делал того, что он хотел… что? Нет, это не шутки. Он действительно бил меня, лежащего на полу. Я боялся и жаждал новых встреч с ним. Постепенно к боли привыкаешь, а потом начинаешь получать от нее удовольствие. Эта зависимость… она превращает человека в ничто.       Он расстался со своей якобы девушкой. Той, как оказалось, тоже пытались навязать встречаться с ним. Они остались хорошими друзьями, и теперь их часто видели вместе. Они могли болтать часы напролет о книгах, пересказывая любимые моменты вновь и вновь. Они кутались в теплые шарфы и согревали пальцы о горячие пластиковые стаканы кофе, с которым располагались в парке. Моника проявляла чудеса участия и искренне сочувствовала ему. Он улыбался уголками губ и свято уверял ее, что все в порядке, что ей совершенно незачем беспокоиться. В ответ она нажимала на какой-нибудь синяк в надежде достучаться. Но он оставался глух к ее словам.       Альберто никогда не нравилось, что кто-то мог общаться с его любовником. Приложив немало усилий, ему практически удалось отвадить многих, оставив его за непроницаемой стеной неприятия. Он бы не смог докричаться до других, даже если бы захотел.       Свита везде ходит за блондином по пятам, она только и ждет, когда его изящный перст укажет на кого-то. Тогда эти стервятники набрасываются и, весело хохоча, изводят другого. До Альберто дошел слух, что он целовался с кем-то другим, говорят, их видели на заднем дворе университета. Не будет никаких разбирательств. Сегодня кто-то пострадает.       Моника не хочет отпускать от себя, уговаривая скорее идти с ней. Она говорит, что чувствует, как накалился воздух. Ей совершенно не нравится атмосфера, воцарившаяся в группе. Но он только зябко ежится и свято верует, что ничего не случится. По крайней мере, хуже того, что уже было. Он замечает Альберто в окне на втором этаже и спешно отводит взгляд. Он чувствует себя грязным от того, что любовник с ним делает. Ему все еще шестнадцать лет.       Альберто теперь часто заставляет пить и его, буквально вливая вино в глотку. Удерживает, вынуждает давиться и глотать. На глазах невольные слезы, глотку уже саднит от того, как часто схватывает спазм, но он снова не смеет сказать ни слова против. На улице конец ноября. Он чувствует себя уничтоженным, когда любовник раскладывает его прямо на грязном полу, зажимая рот ладонью, а после – душит. На шее яркими метками – синяки. Теперь они – его частые спутники по жизни.       – Так прошел год. Мы с ним тайно встречались, и лишь моя несостоявшаяся невеста знала о том, что происходило. Они несколько раз со своим другом Фабио приезжали за мной и забирали из того номера, пропахшего лихорадочным желанием, которое колебалось между похотью и желанием убить. Такой въедливый запах. Я честно старался от него отмыться, но не удавалось никак. Он – как позорное клеймо. Работники того отеля все чаще при виде меня перешептывались. Наверное, они думали, что я проститутка. Пару раз, пока я снимал номер для нас с Альберто, ко мне подходили разные синьоры и предлагали их обслужить. Одному из них он сломал нос, другому перешиб дверью пальцы. Никто не вызывал полицию, но нас там не любили. Мы представляли собой странную пару иностранцев: он – пепельный блондин и я – рыжеволосый. Ему хотелось держаться за волосы во время секса – он заставил отрастить их. Возможно, что так ему было проще представлять, что на моем месте какая-нибудь девица. Все может быть. Я не спрашивал. Это вошло в привычку – просто принимать его решения, как должное. Я считал, что он лучше знает, что мне нужно. Единственное, от чего он никак не хотел избавляться – это очки. Он повторял, что так на меня будут меньше обращать внимания. Другие. Он говорил, что ревность снедает его, когда кто-то другой смотрит на меня. Но сам он… знаешь, он никогда не смотрел на меня так, чтобы я чувствовал себя любимым. Его взгляд всегда оставался холодным.       Альберто не менялся, несмотря на прошедшее время, он словно бы замер в своем мире. На улице сентябрь, они уже год вместе, но он совершенно не понимает, что творится в голове любовника. Иногда ему кажется, что он совсем не знает человека, с которым так близок.       Осеннее утро. Игривые лучи солнца скользят по его лицу, касаются обветренных губ, ласкают прикосновениями чуть розоватые щеки. Пока никто не видит и не знает о том, куда направляются двое. Им кажется, что никто не знает. Альберто хочется вырваться загород, ему хочется свободы, распахнуть крылья и взмыть!..       Они едут на автобусе, где ненароком соприкасаются их коленки, где можно украдкой воровать поцелуи. Сегодня ему хочется примерить иную маску и приласкать прирученного зверька. Есть повод: через два дня Альберто возвращается во Флоренцию; дела улажены, и более им с родителями нет нужды оставаться здесь. Но Алессандро еще об этом не знает.       Они приезжают в загородный дом, забираются в него через окно – ключ есть, но так куда больше будоражит. На этом настаивает Альберто, который подсаживает своего любовника, помогая взобраться. А там – за шарф довести до столовой и усадить за пустой стол. С собой не так-то уж и много прихвачено: бутылка вина, виноград и сладкий сыр. Он ухаживает за своим любовником, рассматривая то, как лучи солнца путаются в светлых ресницах, он говорит приятные слова, снимая очки и откладывая в сторону. Ему сложно признаться в своих чувствах, но Алессандро и не просит – достаточно того, что их связывает. Ему достаточно. Он еще не знает, что вскоре весь его мир рухнет.       Он прошел от окна к двери, но потом вернулся и присел на подоконник, натягивая рукава кардигана на ладони. Это сложно и немного больно – вспоминать прошлое.       – Самое обидное… – его голос едва различим, – тогда он впервые сказал, что любит меня. Никогда прежде, понимаешь? Он был ласков, нежен, он показывал свои чувства, играя на моем теле, словно на музыкальном инструменте. Мне казалось, что теперь начнется совсем другая жизнь, что мы просто сбежим ото всех тех, кто не хотел принимать подобных отношений. Он говорил мне о будущем, что мы обязательно переедем в подобный домик, только на берегу моря. Он целовал мои плечи и шептал все это, обращаясь ко мне по имени. «Алессандро» в его устах казалось истинной музыкой. Я любил его… действительно любил.       Альберто не приходит второй день на занятия. Он так и не нашел в себе сил рассказать о том, что должен уехать, что не остается и все его слова – лишь несбыточные мечтания одного. Свита распалась без своего предводителя, они грызлись между собой, уподобляясь собакам, даже доходило до серьезных драк, но Алессандро нет никакого до них дела. Он не может ни у кого спросить, куда делся Альберто, а звонить ему домой не решается – его родители невзлюбили Алессандро примерно с того самого момента, как узнали об их общении. В их группе появляются слухи: он сбежал с какой-то девицей, он разбился на мотоцикле, он… и еще множество разных вариантов. К концу дня Алессандро не выдерживает: с нервным истощением падает на лестнице и ломает себе руку. Стекла разбитых очков оставляют следы на щеке.       Он снова замолчал, доставая из пачки сигарету и заправляя пряди волос за ухо. Прикурил не сразу, уставившись в одну точку, но потом коротко усмехнулся и повернул голову.       – До того мне никогда не приходилось ломать конечности. Очнулся уже в больничной палате. Мать снова разыгрывала трагедию, всплескивала руками и что-то без конца говорила – я плохо помню. Меня тогда всего искололи чем-то, чтобы привести в чувства. Нервное истощение – это не шутки – так говорили врачи. Но мне было абсолютно все равно. Меня волновало лишь одно: куда делся Альберто? Что с ним случилось? Но найти ответы, оказывается, иногда не так-то просто. Прошло несколько месяцев. У меня не было его нового адреса, а на старом никого не осталось – проверила Моника после моих долгих уговоров и мольбы. Она тогда пришла навестить меня на радость родителей, и они поспешили уйти, думая, что между нами до сих пор что-то есть. У меня не было его номера мобильного, чтобы позвонить – без необходимости. Мы жили недалеко и учились в одной группе, всегда могли встретиться, когда удобно. Я потерял его. Просто… – он зашептал едва различимо, – потерял…       Недолгая пауза, которую он заполнил очередной затяжкой, после чего несдержанно рассмеялся, запрокидывая голову и смотря в потолок. По его лицу становилось понятно, как сложно дается этот рассказ: между бровей снова залегла линия, он нахмурился, поджал губы, а под конец тяжело вздохнул.       – На мое восемнадцатилетие пришло приглашение на свадьбу: Альберто женится. Он хотел, чтобы я стал его шафером. Очаровательно, правда?       Весна. Он приехал во Флоренцию вместе с Моникой, которая отказалась отпускать Алессандро одного. Теперь он ходит в линзах. Следов от того падения не осталось: немного косметических процедур по настоянию матери сгладили следы от швов. Она держит его под руку, а у него едва находятся силы сделать еще один шаг. Он и сам не понимает, зачем приехал, зачем согласился. Чтобы убедиться, что он действительно с кем-то другим? Альберто улыбается, встречая их в аэропорту, он говорит о том, что невероятно счастлив, что они приехали. Они долго обнимаются, и он говорит о том, что наконец-то встретил свою любовь. Алессандро становится до одури душно в собственной шкуре. Кажется, он уже слышал подобное признание, только несколько при иных обстоятельствах.       Вечером они договорились встретиться, Альберто говорит о том, что хочет отметить последний день холостяцкой жизни. Моника отговаривает его идти, в конце концов, нет нужды мучить себя еще больше, но все-таки…       Они выпивают, Альберто много говорит. Невыносимо много. Алессандро же смотрит на стакан и впервые думает о том, что хотел бы напиться до беспамятства, чтобы после внутри не осталось ничего. Не было бы боли, печали и ненависти. Не было бы тоски, разбитого сердца и сжигающего чувства ненависти. Он улыбается Альберто, опустошая очередной стакан, не замечая крепости алкоголя. Он пил, не задумываясь о последствиях, а блондин с ухмылкой наблюдал за происходящим. А потом, как ни в чем не бывало, извинился, сообщил о том, что другие не придут. Что-то там пошло не так, но Алессандро нет никакого дела – алкоголь разливается внутри, согревая и помогая хотя бы ненадолго забыться, отвлечься от той боли, крепко сжимающей сердце.       Следующая сцена: они на заднем дворе клуба, он едва стоит на ногах, пока к нему прижимаются сзади. Он не сопротивляется, цепляясь за выступы на стене, он прижимается грудью к кладке, выдыхая едва слышимый смешок. Альберто спешит, кажется, он немного растерял сноровку. Словно стараясь наверстать упущенное: рука обняла поперек живота, он прижался сзади, выдыхая непристойность на ухо. Алессандро не слушал его, устраивая свою ладонь поверх его, царапая от запястья к локтю. Он стонет, вскидывая иной раз голову, где-то недалеко хлопает дверь – Альберто тянет его за мусорные баки. Боится, что их увидят. Но не останавливается. Он – одержим. Они оба одержимы желанием.       – Я… – он прикусил нижнюю губу, потирая висок. С сигареты упал пепел на запястье, но он не обратил должного внимания. – Я надеялся на то, что эта ночь будет для него хоть что-то значить. Он многое говорил. Он повторял из раза в раз мое имя, кусая мое плечо. Он оставил множество меток у меня на шее, которые мне пришлось тщательно прятать на следующий день. Нет, правда, я ведь надеялся… – горькая усмешка, он возвел руки к потолку, – как же я был глуп. Он лишь прощался с прежней жизнью. Он прощался и со мной. Все остальное – я плохо помню. Кажется, именно с тех пор я начал пить. Мне нужно просто забыться – так оправдывал себя из раза в раз. Ненадолго, но это помогало. А потом все обострялось. Я чувствовал удары по оголенным нервам. Сходил с ума, думая о нем и из раза в раз прокручивая в голове нашу последнюю ночь. Он ведь не давал никаких надежд, но я все-таки верил… потому что легче поверить фантазиям, чем смириться с горькой реальностью. Я не был готов к этому. Не был…       Оставаться на следующий день на свадьбе Альберто – истинная пытка, когда его улыбка оказывается подарком совсем другому человеку, когда он с затаенной нежностью смотрит на свою невесту. Альберто никогда прежде не был таким одухотворенным. Он хотел бежать, но у него не хватило духу, решительности, которая бы вынудила сделать нужные шаги. Алессандро смотрел, как его любимый дает перед священником клятву девушке, что слишком пошло улыбается. Весь ее наряд, весь облик – она вульгарна, она не достойна его. Но Алессандро молчит и делает вид, что действительно рад за них двоих. Ему откровенно хочется сдохнуть. Кто-нибудь, затяните посильнее петлю на шее и выбейте к чертям табурет из-под ног.       – Я думал… я думал, что свихнусь. Те полчаса, что я стоял позади и в стороне, наблюдая за ними, потом, когда они танцевали… и это после того, что было ночью. По всей видимости, он так распрощался со своей холостяцкой жизнью, а я воспринял это несколько иначе. И здесь… бум! Словно просветление: ты видишь его с другой, понимаешь, что все закончилось. Понимаешь только головой, но, увы, не сердцем, – он приложил ладонь к груди, и его губы сложились в обреченную улыбку. Сигарета неспешно дымила и снова растворяла очертания лица. – Где-то в глубине души я надеялся, что в последний момент он одумается, но… но, но, но. Этого не произошло. Он женился, я вернулся домой с Моникой. Мне казалось, что жизнь закончилась. Но вот оно тело. Оно существует в этом пространстве, оно двигается. Оно чего-то иногда даже хочет, – он раздавил очередной окурок в пепельнице, ладонь взметнулась к шее и растерла позвонки сзади. Он привалился к холодному и равнодушному стеклу, позволяя себе новый смешок. – Что делать, когда тело живо, а душа – уже нет? Что делает тот, кто хочет просто раствориться в воздухе, исчезнуть, прекратить существовать? Ты догадался, да?       Он вернулся в университет. Преподаватели жалуются друг другу, что успеваемость Алессандро резко упала, хотя до того он учился пристойно и входил в число лучших. Они пытаются воззвать к нему, он посылает их на х… в общем, очень и очень далеко. Ему все равно, что его могут исключить. Впрочем, нет, не могут – им платят за это обучение, так что придется смириться с его выходками.       Он видит свиту Альберто. Кажется, они нашли себе нового вожака, и тот пытается поддеть его. В итоге заканчивается их «знакомство» переломом носа хулигана. Свита в ужасе, парень трясет кулаком и обещает переломать ребра. Алессандро все равно. Пускай. Уже совсем не страшно.       Его подкарауливают после занятий и избивают, но теперь он не позволяет себя просто бить, нет, он отвечает. Проигрывает, но ему на подмогу подоспевают двое. После они представятся Басилио и Романо – дальние родственники, которые с детства не разлей вода. Ему кажется, что они знакомы всю жизнь, когда делят несколько бутылок пива, прижимая их к синякам. Они смеются над произошедшим, он рассказывает о том, что случилось. Они не уходят, лишь предлагают выпить за такое хорошее начало вечера. Он учится притворяться и улыбаться, даже если больно. Он начинает фальшивую жизнь.       – Басилио и Романо, Романо и Басилио… два моих верных спутника с тех самых пор. Мы вместе познавали мир. Мы вместе открывали его новые грани. Я прекратил принимать необходимые лекарства и отказался от собственного имени. Мы постоянно где-то, что-то… мы курили гашиш и потом уносились в ночь на крыльях нереального. Мать в панике. Отец пытался что-то сделать, но ничего не выходило. Брат… на него не хватало мыслей. О том, как мое поведение скажется на нем, я не задумывался. Я просто падал в глубокую и темную бездну, в которой желал окончательно потерять самого себя.       Ему уже двадцать лет. Он пьет каждый вечер. Он давно не различает красоты заката, не оценивает всех оттенков оранжевого и алого, переплетающихся в невероятной игре красок. Они сливаются, разливаются, перетекают друг в друга, они распространяют благоухание вечера, заглушают чьи-то вопли в переулке. Кого-то наверняка убивают, но они втроем идут по улице, не обращая внимания на мольбы вмешаться. Они устраивают игры: кто быстрее, кто откровеннее, а как насчет того, чтобы?.. Они постоянно подначивают друг друга, провоцируют, содрогаясь под непонятную музыку, сотканную из ударов, которая стучит-стучит-стучит буквально в висках и отдается прямо в сердце.       Алессандро уже давно пьян, он не думает о том, что будет дальше, когда к нему в туалете пристают у писсуаров. Справление нужды переходит в мастурбацию, а потом его заталкивают в кабинку, даже не удосуживаясь прикрыть дверь. Мужчина не ласков, не спрашивает ничего, нагибая его над унитазом и вынуждая опереться на бочок. Перед глазами все плывет, все смешивается в причудливые узоры – он зажмуривается, издавая непристойный звук на радость хрипящего и пыхтящего. Мужчине требуется прикладывать усилия, он практически груб, он давит, наваливается на спину, и тошнотворный запах из его рта ударяет в нос. Алессандро тошнит от движений, все пляшет, все кружится, а потом резко куда-то падает. Мужчина лезет грязными руками в рот, он кусает его пальцы – в ответ удар – ягодицы горят огнем. Ему действительно плохо. Он уже не осознает себя в пространстве.       Мужчина уходит, оставив Алессандро со спущенными штанами осевшим в кабинке. Его выворачивает наизнанку до желчи, до слез и спазмов. Его трясет, но он уже не может подняться и так остается, уронив голову на руку.       Утром он придет в себя уже около мусорных баков – работники злачного заведения не захотели возиться с засидевшимся посетителем, обчистили карманы и выбросили, как ненужную вещь. Со следами от рвоты, разбитый и потерянный, он возвращается домой под звуки просыпающегося города.       Он прячется от родных по друзьям. В университете стоит вопрос об его отчислении. И горько, и смешно: он выглядит побитой собакой, скалящейся на любого, кто протягивает руку помощи. Он снова с кем-то дерется из бывшей свиты Альберто, а потом бездумно имеет в раздевалке, когда все разошлись по занятиям. Его первое появление после долгого отсутствия – старания родителей, сделка, которой могло бы и не быть. Но им проще откупиться от сына, чем разбираться в том, что творится у того на сердце. В его голове – хаос, мысли давно потеряли привычную связь. Он мало что запоминает и прячет глаза за дымом сигарет, рассматривая хищником всех остальных. Нервы оголены, по венам течет не кровь, а яд – он кусает ноготь большого пальца, позволяя сигарете дымиться, провожая взглядом сладкую парочку. У него непреодолимая тяга: хочется без особой причины просто разбить это смазливое лицо. В каждой девице он видит ту, которая увела у него возлюбленного. Ему снова хочется напиться, но до окончания занятий еще пара часов, и он слушает лекцию монотонного лектора, который слишком часто чешется в паху.       Глаза закрываются под тихий шелест листвы за окном. Он не слышит слов, он не прислушивается к голосу лектора – ему не интересно то, что этот человек может поведать. Он чувствует на себе взгляды – его презирают и думают о том, как бы довести до черты, они же не знают, что он шагнул за нее и посвятил свою жизнь саморазрушению. Он отказывается ходить к врачам, таблетки остались где-то под кроватью в комнате. Теперь у него иное лекарство от снедающей тоски. Ему кажется, что она разъедает его буквально изнутри, он чувствует, как уже начал гнить, и в кошмарах видит, как плоть опадает кусками, и черви расползаются из ошметков. Басилио говорит, что все это – галлюцинации, но никого не смущают подобные видения, когда из зеркала смотрит чужое лицо – мертвенно-бледное, пугающее, холодное.       – Настал период деградации меня как личности. Я старался убить себя, но нет, мне не хватало духу выпить кучу таблеток или же прыгнуть с крыши. Хотя я пристрастился выбираться и вышагивать по краю. Знаешь… это неповторимое ощущение, что один неверный шаг – и все наконец-то закончится. Романо с Басилио делали ставки и кричали, что и кто заберет, если я соскользну ненароком вниз. Мы смеялись и снова спешили окунуться в искусственную жизнь с головой. Бары, клубы, а утром какая-нибудь забегаловка, красные глаза и чувство снедающего беспокойства – после употребленного не сразу отпускало. Я практически ничего не ел. А когда пытался, меня начинало рвать. Я действительно выглядел призраком. Но мне не позволили издохнуть, нет. Моника с братом – что удивительно, но она привлекла Валентина для этого дела – уговорили лечь меня в лечебницу. Психиатрическую в пригороде. Это была большая тайна для всех, даже родителей: им сказали, что я уехал с ней отдыхать. Этот месяц… я мало помню из того, что было. Это были серые дни в разговорах с врачом, терапия и попытка встряхнуть. Впрочем, прогресс появился через три недели: доктор Фиорентино напомнил мне, что когда-то я любил писать. Но то, что писал, приводило его в некоторое замешательство: он не знал, как ко мне подобраться. Я находился не в клинике, а за ее пределами, где-то далеко-далеко, растворенный в потоке Адидже с камнем на шее. Чувствовал, что тону, но всплыть никак не мог – он тянул назад, на дно. Кажется, это был октябрь… нет, не помню точно. Осень – все желтое, деревья раздевались, а люди одевались. Мне нравится наоборот. Я сказал об этом доктору, он что-то записал и сказал, что мне обязательно надо продолжать курс. К концу четвертой недели я все-таки начал есть, когда понял, что и так уже с трудом двигаюсь от того, до чего себя довел. Тем более, мне не хотелось питаться через трубки, чем мне угрожали в каждое посещение. Думаю, они просто запугивали, но кто их знает? – он стоял у холодильника, открыв его дверцу, и несколько минут смотрел на полки, а потом взял с дверцы бутыль холодной воды. Прижал ее к шее, обернувшись. – Меня лечили от того, что я не понимал и не признавал. Как можно излечить ходячий труп?       Не без труда ему удается закрыть сессию, чтобы не исключили из университета. Он подавлен, необщителен и улыбается лишь тогда, когда кто-то рядом. В остальное время – он тайно примиряет на шею удавку и пытается довести себя до состояния экстаза. Ему хочется повторить промежуток прошлого, вернуться в тот момент и сделать временную петлю, чтобы один и тот же день повторялся из раза в раз. Его блокнот исписан неровным, нервным почерком, в словах скрывается смысл видений. Ему кажется, что город жив. Он видит его телодвижения, он знает, что тот дышит и питается чужими жизнями. Он облекает все это в слова, утыкаясь носом в подушку и доводя себя до оргазма эротическим самоудушением. Он мастурбирует дрожащими руками и рычит сквозь стиснутые зубы. Но прошлого не вернуть. И он злится сам на себя, куря в комнате, пока никого нет дома.       Его настроение не постоянно: сейчас он безудержно смеется, а после срывается на крик и хочет броситься под машину. Он кусает палец, нервно дергая ногой и отсчитывая секунды, он смотрит в окно, за которым разыгралась целая буря: дождь хлестал по стеклу, капли сползали вниз, оставляя для него послание. Он пытается его прочесть и хохочет, чуть не падая со стула. Лектор нервно смотрит на студента и интересуется, что же его так рассмешило. Но Алессандро не отвечает. Кажется, он вспомнил того мужчину из туалета.       Он все чаще о чем-то забывает: его память перемешивает события, выдергивая одно и вставляя другое, реальность растворяется в ненастоящем. У него появляется прекрасный друг Арно. Он говорит с ним часы напролет, они вместе делят последнюю сигарету на двоих и листают порно-журналы с лукавыми улыбками и взглядами, алчущими плотского. Арно изображает кого-то, и Алессандро аплодирует ему. Арно кланяется своему единственному зрителю. Валентин вызывает врачей.       Бесконечно долгие дни. На улице жарко, а он томится в темнице, названной квартирой, изнывая от духоты. Он ходит по комнате голым, сидит на подоконнике и знает, что сосед из другого окна часто смотрит бесплатное шоу. На его теле поблескивают капли пота, он кусает губу, когда опускает руку к паху. Они играют друг с другом на расстоянии. Алессандро не знает его имени, но кажется, что знает куда больше.       Он сделал пару глотков из бутылки, потом присел на край стола, обводя взглядом кухню и замирая, когда собственная же нога ненароком ударила по ножке. Они сидели уже несколько минут в тишине, и этот звук показался настоящим взрывом, оглушившим его.       – Я с ним не пытался познакомиться. Наш флирт так и ограничивался мастурбацией у окна так, чтобы это видел другой. Меня это забавляло, тем более в отсутствие других развлечений. Сам понимаешь: четыре стены комнаты, дверь закрыта на ключ – они опасались, что я снова сбегу и со мной что-нибудь случится. Но мне не хотелось бежать куда-то. На улице стояла невыносимая жара, и от нее, как мне казалось иной раз, плавилась кожа. А тем временем моя одержимость все набирала обороты: я не задумывался о том, почему прежде моя половая активность была значительно меньше, но теперь точно могу сказать – таблетки. С юности меня вынуждали принимать лекарства после какого-то события, которое я даже вспомнить не могу при всем желании. Возможно, именно они подавляли это во мне. Но теперь я отказывался от лекарств и, даже выпивая их под присмотром, потом выплевывал. Они не догадывались проверять, действительно ли я их глотал или же прятал под языком. Вот такой вот простой фокус. Мне нравилось то состояние, в котором я находился. Это полузабытье с повышенным желанием. Мне казалось, что я находился совсем в иных мирах, что меня в действительности здесь нет. Это… сложно объяснить. Но мне казалось, что я нашел панацею от своей тоски и боли. Все усугублялось еще моей страстью к чтению и буйной фантазией. О, если бы ты только знал, что же творилось в моей голове… думаю, ты бы присвистнул и позавидовал мне.       Ему уже двадцать два года. Он все-таки окончил университет, но диплом забросил в какую-то коробку при переезде и позабыл о нем. Его волнует только то, что перед ним: вороной конь на двух колесах. Это подарок отца, точнее – часть сделки. Он вроде как теперь свободен, и пока переносят вещи на новое место их жительства с братом, он седлает его и мчится, мчится, мчится…       Дорога завораживает: она извивается змеей, петляет и соблазняет своим изяществом. Он чувствует ее так же, как и самого себя, и даже кажется, что они - единое целое. Он выжимает еще газа, стараясь не забыть о том, как нужно дышать. Сердце отбивает дробь в груди. Теперь помимо крыш у него новое увлечение.       Ему двадцать два, и на его старый адрес приходит открытка, которую приносит Джиоконда. На ней аккуратным почерком выведено: «Поздравь меня, Алессандро! У меня родился сын!» Привет из прошлого. Кажется, что вся долгая терапия напрасна. Он снова готов отправиться по тем кругам ада, на которых терял себя, растрачивал на бессмысленное, рассыпался на части, чтобы не быть собранным, как прежде. Что-то обязательно теряется. Какая-нибудь деталь, показавшаяся незначительной.       Весь мир переливается от черного к алому со вспышками желтого, вплетающегося узорами, оставляющего след, который тянется в бесконечную вечность. Он сидит на пороге библиотеки, которую решили снести. Часть жизни, что будет вычеркнута по чужой указке, то спасительное нечто, где в словах терялись мысли, где все становилось, становилось, становилось… он протягивает прикуренную сигарету второму безумцу, что выкрикивает обвинения в продажности, в непроходимой тупости и чем-то еще, но слов не разобрать. В голове туман. Кажется, великое снадобье действует. Они оба пристегнуты к ручкам дверей, на их лицах написано невысказанное, они презирают весь мир вокруг. Этого мира для них не существуют вовсе. Им все равно, что холодный ветер забирается за шиворот, проскальзывая волнами мурашек по телу. Они смеются и передают самокрутку друг другу. Они не замечают смену дня и ночи, для них все едино, и только вой сирен нарушает гармонию двоих. Их забирают в полицейский участок.       Алессандро отмахивается от брата. Ему не нужна помощь, все прекрасно, просто прекрасно. И зря он потратил время на дорогу. Он даже не прощается, а просто уходит со своим Херувимом, таким же безумным, как и он сам. Перед их глазами оживают картины вечного, они сливаются с настоящим, рождая будущее. Им кажется, что они постигли что-то действительно важное, но они не хотят знать, что именно. Сегодня им слишком хорошо, чтобы думать о другом.       Возможно, они оба безумцы, скорее всего - так оно и есть, но кому какое дело? Его Херувим ни о чем не спрашивает, он только снова и снова кричит о чем-то с балкона прохожим, потрясает гениталиями, возбужденный своими иллюзиями, слишком живыми, чтобы их игнорировать. Он эмоционально делится ими со своим единственным зрителем, восхищающимся чужой свободой.       Они неделю бредят, практически не выходя из квартирки, пропахшей алкоголем, сигаретным дымом и запахом слишком частой эрекции. Он не запомнит его имени, когда этот светлый Херувим навсегда переступит порог его убежища, в которое слишком неожиданно ворвутся. Он практически смог забыться, практически смог... Все ложь и блажь.       – Мой брат – беспокойная душа. Его слишком сильно испугал тот факт, что снова не было никаких вестей от меня за столь долгий срок. Не выдержал, сам приехал в компании знакомого врача. Они говорили об истощении, о том, что мне срочно нужна помощь, все в таком ключе, а я хотел лишь того, чтобы они все наконец-то ушли и оставили меня в покое. Мне хотелось просто свернуться на постели и раствориться, перестать быть частью этого мира. Валентин не принял отказа и вынудил меня собраться и поехать вместе с ними. Фиорентино оказался хорошим помощником. Возможно, если бы он не сделал этого, мы бы с тобой не разговаривали теперь, – усмешка коснулась губ, он прикрыл на несколько мгновений глаза, глубоко задумавшись, что-то вспоминая. Некоторые сцены действительно истерлись из памяти, что-то просто смешалось настолько, что сложно сказать, где реальность, а где очередная фантазия воспаленного, измученного воображения. – Хотя не знаю, может, так было бы даже лучше? Сложно сказать с уверенностью, – он прихватил ноготь большого пальца, улыбнулся совсем иначе. – Я тогда так хотел умереть... ты даже не представляешь, сколь велико оказалось мое желание. Но от меня прятали ножи и лекарства, кроме той дозировки, которую мне прописал доктор. Они контролировали меня, следили за каждым шагом, боясь, что иначе снова что-нибудь сотворю с собой. Но я не хотел, нет. Мне даже нравилось медленно уничтожать самого себя, в этом виделся определенный смысл, но я уже говорил об этом. Мне казалось, что лишь так смогу освободиться от этого гнета, сбросить все оковы. Все мысли крутились лишь вокруг одного. И, знаешь, мне действительно было страшно жить. Я должен умереть – это так легко вбить самому себе в голову. Так легко...       На улице осень, но ему захотелось уехать за город. Просто взять и сорваться куда-то, скрыться, сбежать, раствориться - это единственное, что настойчиво стучало в висках, требуя действовать. И потребовалось немало усилий, чтобы вырваться из этой треклятой тюрьмы, приобрести столь желанную свободу. Рвануть на рычащем коне, невзирая на палящее солнце, на гул в голове: то ли кровь стучит в висках, то ли отчаянно кричат мысли, но ему все равно. Мчаться вперед, без оглядки, без промедления. Вперед, вперед, вперед!.. До тех пор, пока мотоцикл не заглохнет. Стоило прежде проверить коня, но импульсивность не позволила, и вот результат: он устроился лежать на своей куртке недалеко от обочины. Без воды, без телефона и с жаждой, которую невозможно утолить. Палящее солнце, пустынная дорога и жар, пожирающий тело…       Его подобрала немолодая пара, согласившаяся довести до близлежащей колонки. Пару звонков, попросить забрать мотоцикл, и можно дожидаться своих спасителей. За ним приедет Фабио. Он обещал, ну а пока оставалось стоять у стены и загорать, чувствуя, как солнце буквально проникает в него. Образы, образы, образы… их тысяча и все они заполоняли голову. Ему бы хотелось сгореть, превратиться в пепел и оказаться развеянным по ветру. От размышлений отвлекает знакомый голос – что ж, пора возвращаться в реальность хотя бы до той поры, пока не подвернется новый случай сбежать. Небольшая передышка перед новым этапом – не более.       – Знаешь, это было всего лишь небольшой отсрочкой в действительности. Брат подыскал мне надсмотрщика, который втерся в доверие, которому предстояло доносить о каждом моем шаге. Валентин хотел перестраховаться, хоть как-то контролировать меня. Хотя бы для того, чтобы вовремя оказаться рядом, забрать, спасти от самого себя. Он думал, что сможет повлиять на меня, помочь исправиться, снова и снова прибегая к разговорам. Но его слова проходили мимо ушей. Меня не волновало его мнение. Весь мир сузился только до плотского. Только оно и имело значение. Ты понимаешь, до чего я дошел?..       Несдержанная усмешка. Он и не заметил, как пролетело время, но за окном уже успело стемнеть. То тут, то там в соседних домах открывалось бесконечное множество светящихся глаз, жадно взирающих на говорившего.       – Боже… если бы ты только знал, как сильно я жаждал довести начатое до конца. Одна одержимость сменилась другой. Чем больше за мной следили, чем больше уделяли внимания, тем сильнее хотелось назло всем сделать что-нибудь с собой, со всем этим окружающим миром. Уничтожить все! Уничтожить себя…       Яркие огни слепили, они смеялись и тянули друг друга вперед. На его плече вис какой-то малознакомый мальчишка, окрещенный Нимфой этого вечера. Поворачивая голову в его сторону, они целовались, как безумные до тех пор, пока хватало воздуха в легких. Романо кричал о любви всем и каждому, расцеловывал Басилио, не отпускавшего руки потерявшего голову. Его верный проводник в страну удовольствий. Пальцы переплетены, в воздухе витает запах дурмана, усиливающийся с каждым новым шагом. Неоновая вывеска, толпа людей на входе – кто-то знаком, кого-то они видели впервые.       Столик в углу, туда-сюда снуют полуголые официантки с натянутыми улыбками и отпечатком печали на лицах. Они изображают радость от встречи со всеми и каждым, заигрывая ради больших чаевых. Басилио смеется, хватая одну из таких за зад и не получая удара в ответ. И он наглеет, бессовестно целуя под радостные возгласы одурманенных. Раскурить еще один, пустить по кругу, слушая бесконечные излияния Романо, клянущегося, что взаправду влюбился в ту девицу, чьего имени и не помнил. Ее образ, фигура, запах оставили едва уловимый след, но казались самыми прекрасными, что он когда-либо встречал.       Взрыв света, непостоянство, резь в глазах, жар охватывает тело – они танцевали, обезумев от жажды. Содрогались от музыки, эхом звучащей в ушах, прижимались друг к другу ближе, растирая капли пота, срывались на хриплый смех в губы. Слишком близко, но недостаточно, чтобы окончательно потерять контроль. Движения в такт звучащей музыки, они старались с ней слиться, стать единым целым. Сзади прижимался Басилио, зарываясь во всполохи огня, переливающиеся красным, желтым, фиолетовым. И эти цвета перебирались на лица, одежду, заливали собой все, по очереди сменяя друг друга. Они безудержно смеялись, потерявшись в мире, сотканном из света и музыки. Ближе… еще чуточку ближе. И снова смех.       А потом – дорога в вечность. Мимо и назад улетали фонарные столбы, сливаясь в бессмысленный узор, линии от скорости. Подкрутить громкость, чтобы все вокруг слышали и слушали. Не дожидаясь остановки, Нимфа прижался плотнее, распуская руки, скользящие по мокрому телу вниз, находя все тайные места и лаская, заставляя обронить несдержанный стон. Чьи-то руки обняли сзади, удобнее укладывая, придерживая и предоставляя другому полный доступ.       На долгое мгновение он закрыл глаза, с головой окунаясь в образы из, казалось бы, далекого прошлого. На губах играла легкая, несколько мечтательная улыбка. Он не шевелился, пальцы касались губ, но вот все-таки поднял взгляд и посмотрел куда-то за окно, где неутомимо барабанил дождь. Тучи затянули небо, словно улавливая настроение рассказчика. Тяжелый вздох, рука взметнулась вверх к волосам, бездумно зачесывая кудри назад.       – Было так легко и непринужденно – просто плыть по течению, не оглядываясь назад. Сотни рук, касающиеся тут и там, забирающиеся вовнутрь, чтобы потом вывернуть наизнанку. Я не думал о последствиях, ничего не замечал и… наверное, впервые действительно жил спустя столько лет. Не хотел вспоминать, думать о нем. Оптимальный вариант – просто выкинуть его из памяти, вычеркнуть из прошлого, словно никогда ничего не было. Поверь, я действительно надеялся, что получится, в конце концов… разве многого хотел?.. Но судьба посчитала несколько иначе. Знаешь, у нее иногда очень жестокие шутки выходят.       Последняя открытка пришла полгода назад и снова его единственный мучитель пропал. Возможно, что наконец-то понял, что эту страницу пора перевернуть, что Алессандро пора отпустить – он не так уж многого хотел. Полгода святой веры в то, что наконец-то освободился от оков, душащих в своих объятиях.       Они сидели в баре, слушая откровения всех и каждого, кто осмеливался подняться на сцену. Кто-то слушал, другие же шепотом болтали о своем, третьи же вовсе дремали, уронив голову на руки. Одни выступали страстно, отдавая себя публике на растерзание, другие же поражали своей монотонностью. Наверняка бы и Алессандро поднялся следом, но… Всего одно сообщение, замурлыкавшее на телефоне. Давно знакомый номер, заставивший сердце пропустить удар.       «Приезжай в наш отель. Мне очень плохо».       Приезжай… плохо… уголки губ нервно дрогнули. Ему плохо, а на все остальное наплевать. И на то, что снова бесцеремонно врывался в чужую жизнь.       «Если ты не приедешь, я покончу с собой».       Крик о помощи, переросший в угрозу. И пришлось оставить позади компанию с кудрявым сатиром и воробьем, с любовью смотрящим на первого, вздыхающего о нем и все еще надеющегося, что однажды и на его век выпадет немного счастья. Яркие, живые люди, окружавшие все это время – все там, в баре, вместе с приглушенным светом и уверенным голосом, рассказывающим о превратностях судьбы. Если бы он только знал, сколь жестокой она может быть… впрочем, у каждого своя трагедия.       Машина остановилась в квартале от места встречи. Бредя по едва освещенной улочке, он перебирал в голове все то, что хотел сказать, должен был, чтобы наконец-то поставить жирную точку в их истории. Безликая вывеска, дверь легко поддалась, возвращая на несколько лет назад. Кажется, что время в этом месте остановилось: все тот же обшарпанный холл с дешевыми диванами и креслами для ожидающих. Сальные взгляды мужчин, ожидающих своей добычи. Прямиком к стойке, игнорируя человека, поднявшегося ему навстречу. Увы, синьор, но он пришел не ради Вас. В каком номере?..       Ступеньки поскрипывают, наверху лампа моргает – задрипанное местечко, куда никто бы не пришел в здравом уме и трезвой памяти. Но он жил, не приходя в сознание, и вот результат. Глубокий вдох, ударить несколько раз в знакомую дверь, надавить на ручку…       – Знаешь, он совсем не изменился за прошедшие годы. Холодные, серые глаза, чуть вьющиеся светлые волосы, аккуратно зачесанные назад – истинное воплощение Аполлона. Стоило всего лишь взглянуть на него, и я понял, что не переставал любить его. Все, что я делал, как старался сбежать от реальности – бесполезно, пусто. Он сидел на кровати с отрешенным видом, губы слегка поджаты, в руках – стакан. Тогда мне показалась, что ему эта встреча далась ничуть не легче, – тихий смех, он уронил голову на руку, пряча взгляд, – но теперь понимаю, что он просто хорошо играл на публику в моем лице. Очередная прихоть жестокого Бога, а я поверил, что действительно нужен ему. Ох, как же я был наивен и глуп…       Поднявшись, он отошел к окну и закурил в который раз, беря столь необходимую передышку в своем рассказе. Каждая новая глава давалась все тяжелее, груз прошлого давил на плечи, не давая вдохнуть полной грудью. Как сложно говорить о том, что до сих пор отдавалось болью в груди. Сердце сжималось, а на глазах невольно навернулись слезы. С губ не сходила печальная улыбка. Сколько бы времени не прошло…       Теперь он сам соглашается выпить, устраиваясь на подоконнике и не сводя взгляда с человека, расположившегося на кровати. Пытался понять, что чувствовал теперь, видя его перед собой – потерянного, разбитого и, как ему казалось, нуждающегося в помощи. Так просто: стоило увидеть его лицо, как внутри всколыхнулись былые чувства. Зачем он здесь? Зачем вернулся? Невысказанные вслух вопросы, тяжелое молчание, которое ни один из них не смел нарушать. Стакан опустел слишком быстро, и тогда Алессандро переместился, садясь рядом и касаясь плеча – сначала едва ощутимо, но потом сжимая пальцы, словно желая привлечь внимание. Его жестокий Аполлон не сразу повернул голову, скользнув взглядом по лицу, которое, как оказалось, не забывал ни на минуту, но в этом он никогда и никому не признается. О своих слабостях принято умалчивать, особенно, если они могут разрушить весь привычный уклад жизни.       Они молчат, коленки соприкасаются. Терпкое вино, запах дешевого порошка для белья, витающий в воздухе – кажется, что не было тех лет, разделивших жизнь на «до» и «после». Разве что оба повзрослели. Пальцы коснулись ладони, обхватили, чтобы поднести к губам – поцелуй, похожий на извинение за всю ту боль, которую заставил пережить. За все то, что когда-то делал. Альберто удерживает его ладонь, поглаживает большим пальцем по тыльной стороне. Так близко, что становится не по себе…       Он не хочет рассказывать о том, что случилось, Алессандро же не настаивает – у каждого из них свой груз, который медленно сводит с ума. Мягкое прикосновение к щеке, взгляд глаза в глаза, тихая просьба о поцелуе. Ненастойчиво, едва касаясь губ – вспоминая давно забытые ощущения, от которых мурашки побежали по спине. Волнительно… так странно. Только ему не нужна жалость, да и нежность не его конек. Страсть – единственная, кто владеет им безраздельно целую вечность, а, может, даже чуточку больше. Рука на затылке, властно удерживающая, губы сминающие губы в нескрываемом желании вновь обладать тем, от чего так легко однажды уже отказался. По глупости, неосторожности или же другой причине – неважно, пустое, что теперь об этом думать? Можно спросить, но будет ли искренним ответ?       Прелюдия не затянулась: ладонь скользнула между лопатками, надавила, заставляя лечь грудью на постель, удерживая в той позе, в которой хотелось его видеть и чувствовать. Жадный взгляд, скользнувший от макушки вниз, изучавший каждый сантиметр тела. Рубашка оказалась задранной, подушечки пальцев скользнули вдоль позвоночника. Словно и не было этих лет… Шумный выдох, ненужная спешка, несдержанность, когда сдергивал с чужих бедер штаны. «Мой Алессандро» – давно забытое, клеймом обжегшее кожу на крестце – царапнул зубами, пытаясь укусить. Хриплый смех двоих, слившийся воедино – влажный поцелуй остался на коже, немного выше и еще. Небольшая дорожка, стянуть к чертям тряпье, которое мешало изучать то, что некогда принадлежало только ему.       Прижаться плотнее, чтобы снова бросило в жар, кожа к коже, растирая капли пота. Судорожный выдох на очередном движении бедер, протянуть руку, переплести пальцы – больше точек соприкосновения. Сжал, навалился сзади, шипя и утыкаясь в рыжую макушку. Не желая отрываться, он мечтал наверстать упущенное за годы – отчаянно, болезненно. Кровь приливала к лицу, казалось, что все тело буквально горело, пылало изнутри. Приподнявшись, скользнув ладонью по его спине к шее – пальцы крепко обхватили, но рыжеволосый не сопротивлялся, подчиняясь. Снова. Возвращаясь в далекое прошлое, так легко воскрешенное.       – Это похоже на зависимость. Алкогольную или наркотическую, возможно, даже более сильную, – он продолжил после паузы, когда, как ему показалось, совладал со своими эмоциями. Пальцы коснулись губ на последней затяжке, после чего он раздавил сигарету в пепельнице, свидетельствовавшей против него, раскрывавшей тайну его переживаний. – Я не мог… нет, не хотел отказаться от своей зависимости. Просто взял небольшую передышку для того, чтобы снова вернуться на те же круги ада. Ведь понимал, куда ведет этот путь, знал, что снова буду страдать, но добровольно согласился на это. Конечно, там, в отеле, сказал, что мы с ним видимся в последний раз, даже упомянул, что у меня появился другой… Но еще один поцелуй на прощание и он уже полностью владел мной. Безраздельно, безгранично. Альберто прекрасно понимал, что может делать все, что захочет – я все прощу только потому, что все еще люблю его. Отчаянно, ненормально. Что до сих пор нуждаюсь в нем. Все те, кто был в вынужденном перерыве – пустышки, чьи имена истерлись из памяти. Его же образ…       Он вздохнул, улыбнулся уголками губ. Не договорил, но ведь и так понятно, что образ первой любви навсегда сохранился не в голове, но в сердце. Личная отрава, от которой не было спасения. Пальцы слегка дрожали, когда он извлек фотографию из портмоне. На ней – два серьезных подростка, едва заметно касающиеся друг друга костяшками пальцев. Единственная карточка, которую бережно хранил, не имея сил расстаться с ней.       – Даже теперь мне сложно смотреть на него. А ведь прошло столько времени с тех пор… кажется, целая вечность. Мое личное проклятие, от которого я не пытался спастись.       Валентин заподозрил неладное, но расспросы ни к чему не привели. Очередной скандал, громкий стук дверью – эмоции через край, рыжеволосый отказывался признаваться, что с ним происходит. Отказывался и от общения с психоаналитиком – все хорошо, прошу, не лезьте ко мне в душу!       Не первая порция крепкого алкоголя, свет переливался из одного в другой на краю стакана, негромкая музыка вводила в подобие транса. Рядом с ним устроился мужчина со сдержанной улыбкой, в которой читалось участие. Они выпили, познакомились, разговорились – легко, непринужденно, расслабленно. Ладонь коснулась плеча, чуть сжала – невысказанное вслух предложение уйти, когда вселенная закружилась перед глазами. Тихий смех, безумная улыбка – почему бы и нет?       Фонарные столбы мелькали в окне, вырисовывая световые линии, тянущиеся куда-то назад, опутывая своими тонкими изящными сетями. Где-то там наверняка скрылся паук, жаждущий юной плоти и крови – тихий шепот на ухо, он спешил поделиться видениями мира, проникающими в него со всех сторон. Замысловатые переливы музыки, неразборчивые слова, может, так просто казалось. Пальцы чертили в воздухе узоры, подражая иллюзии за стеклами скользящей в ночи машины.       Его звали Витторио. По крайней мере, именно так назвался мужчина, придерживающий рыжеволосого за талию, спотыкающегося на ступеньках. Они поднялись наверх, легкий толчок и дверь отворилась. Изумление в чужих глазах, несдержанный смех – было бы что брать! Полупустая квартира, единственная ценность которой – музыкальный центр. Они могли бы проговорить всю ночь до утра, делясь сокровенным, они могли бы заняться сексом, чтобы позабыть обо всем… Лежа на кровати, оба смотрели в потолок и просто курили, неспешно передавая друг другу сигарету. Молчали, не испытывая потребности в словах, просто чувствовали, с головой окунувшись в атмосферу ночи. Тихая музыка, лунный свет, струящийся сквозь распахнутое окно, далекие миры…       – Тогда я еще не знал, что этот мужчина… что Витторио работает на моего брата. Что он специально нанял его присматривать за мной.       Сидя на подоконнике распахнутого окна, он улыбнулся уголками губ. Чуть склонил голову набок, рассматривая мрачное небо. Ни единого просвета, дождь продолжал барабанить по крышам, стеклам, и некоторые капли попадали на лицо рыжеволосого.       – Мы быстро нашли общий язык, подружились. Рядом с ним мне не хотелось играть на публику, натянуто улыбаться и делать вид, что все хорошо. Если плохо, то можно позволить себе просто свернуться в кокон, прячась ото всех. Он не пытался растормошить меня, не говорил, что все наладится. Обычно просто уходил на кухню, варил кофе и предлагал помолчать, если говорить не хотелось. Мне нравилось, что он не лез в душу, не пытался вывернуть меня наизнанку. Я это действительно ценил. Каждое мгновение, проведенное в его обществе. Незаметно, но он стал важной частью в жизни. А еще я не заметил, что его отношение ко мне изменилось.       Протянув руку, подставляя ладонь каплям дождя, он улыбнулся уголками губ. Позволил себе прикрыть глаза, глубоко вдохнуть, задержать дыхание… Хорошее было время, оказавшееся всего лишь затишьем перед бурей.       Осень выдалась теплая. Ленивые листья кружились на ветру, не спеша падать на землю, подхватываемые новым порывом. Тихое шуршание покрышек, машина свернула к дому около искусственного водоема. На пирсе сидела одинокая фигура. Опирался на руки, подставляя лицо солнцу, болтал ногами, стопами касаясь воды. Заглушив мотор, мужчина вышел из машины. Прикурил, прислонился к ней, не спеша подходить к беглецу, в чьих рыжих волосах вспыхивали языки пламени от потерявшихся там лучей солнца.       Окурок упал под ногу, безжалостно раздавленный, мужчина оттолкнулся от медленно нагревающегося металла и двинулся в сторону единственного человека в поле видимости. Подошел сзади, опустил ладони на плечи, несильно сжимая. Алессандро откинул голову назад, позволяя себе легкомысленную улыбку – беззаботную и такую же теплую, как солнце. Поцелуй оставил легкий след на лбу, он зарылся носом в кудри, вдыхая медовый аромат. Кажется, прошла целая вечность с того самого момента, как уединение одного оказалось нарушено. Но он не был против, нет. Ладонь поверх ладони на плече, мягкое поглаживание, доверие, возведенное в невероятную степень – здесь и сейчас они могли просто побыть собой, прекратив играть давно надоевшие роли. Полгода близкой дружбы, возможно, чересчур близкой, нарушившей все планы третьего. Витторио больше не мог работать на Валентина, утром он получил расчет и теперь приехал сюда, как полагал, попрощаться. Им нужно разорвать эту ненормальную связь. Но мужчина не спешил выносить приговор, опускаясь позади рыжеволосого на колени и обнимая поперек груди. Еще минуту, две…       Повернув голову вбок, спросить одними губами, что будет дальше, что их ждет. Мужчина молча пожал плечами, не зная, что должен сказать, как ответить. Он действительно не знал, куда теперь двигаться. Все зашло слишком далеко, им не стоило так сближаться, ему лично нельзя было влюбляться. Но он не смог устоять, поддался очарованию искусителя. И вот результат.       Негромкий смешок невольно сорвался и нарушил повисшую тишину, объятия крепче, теснее прижимая к себе Алессандро – он не желал оставлять его одного, отпускать, понимая, что слишком просто сломать все то, что он старательно выстраивал. Витторио знал, что тот слишком слаб, уязвим, чтобы противостоять тем испытаниям, которые ему уготовила судьба. А, может, просто желал убедить самого себя, что без него этот безрассудный мальчишка не справится. Что все еще нужен ему… всего лишь одно слово и тогда он останется…       – Ему бы ненавидеть меня…       Вздохнув, он перевел взгляд к потолку, словно бы где-то там мог найти подсказки. Но их не было. Разве что знаки, видимые лишь им самим, но о которых не стал бы упоминать вслух. Еще один вздох, и он уронил голову, обнимая согнутое колено, прижимаясь к нему щекой – такой беззащитный и уязвимый. Улыбка коснулась губ.       – Ему бы ненавидеть меня за то, что я его втянул в эти отношения. Знаешь, рядом с ним я почувствовал себя в некоторой безопасности. Где бы я ни был, стоило только позвонить, как Витторио тут же приезжал. Забирал, придерживал волосы, когда требовалось, готовил завтраки. Иногда, конечно, ворчал, клялся, что больше в жизни не поедет за мной и к черту такую работу, но потом садился рядом, брал меня за руку и просто просил быть осторожнее. Он действительно беспокоился, боялся за меня. И это… это подкупило. Я влюбился. Просто потому, что он казался настоящим рыцарем. Правда, я не принцесса.       Не сдержался, рассмеялся, после потирая глаза. Он вспоминал каждую мелочь, каждое мгновение, которое они провели вместе. Хорошее время. Спокойное. Ему требовалась передышка, чтобы просто окончательно не сойти с ума.       – Но влюбленность проходит. И через какое-то время я признался ему в этом. Сказал, что больше не испытываю прежних чувств. Мне не хотелось его обманывать. Он не заслужил такой подлости. Поверь, я корил себя за то, что чувства прошли. Корил потому, что понимал, как это сильно ранит Витторио. Он ведь не такой, как я. Однолюб на свою беду. Человек, который вспомнил давно забытое ради меня. Только ради того, чтобы просто порадовать… Он шел на любые авантюры, чтобы быть рядом со мной. Я мог бы быть счастлив с ним…       «Ты мог бы быть счастлив со мной», – слова, повисшие в воздухе, бездумные касания, поглаживание по плечу. Мог ли? Проще не думать об этом, отравляя собственное сознание очередной порцией крепкого. Громкая музыка, заглушающая мысли, дурман в голове, на губах – бездумная улыбка. Легкое покачивание головы в такт ударных, сплетение света, окрашивающего всех и каждого причудливыми тонами. Девушка на танцполе содрогалась всем телом в ритуальном призывном танце. Отчаянная попытка привлечь внимание, полуобнаженная плоть, покрытая каплями пота, и все же она продолжала двигаться.       Они заметили друг друга немного раньше, но рыжеволосый не спешил отрываться от барной стойки. Темные кудри, лукавая улыбка, грация кошки соединились в одном человеке, уже несколько раз безмолвно приглашавшем выйти сюда, к нему. Игра взглядов, соблазнительные движения, стакан опустел, и он оттолкнулся от стойки, направляясь к знакомому незнакомцу. Ближе, практически вплотную, безмолвное откровение, признание, которому не суждено быть произнесенным вслух. Они двигались вместе, растворялись в ощущениях. Ладонь на шее, хриплый смех, утонувший в очередном взрыве музыки, владевшей их телами и направлявшей. Едва касаясь губ, игривый укус, лукавый взгляд, оба разгоряченные. Рубашка распахнута, чужие ладони бродили по груди, опускались ниже, скользя за спину. Притянуть ближе, прижаться самому. Намеки, игра взглядов, полуулыбок – кто первым поддастся на провокацию? Не сдерживать желания, безудержно целоваться, сминая губы друг друга – к чему отказываться от сиюминутного желания? Смех, тонущий в ударных, он ухватил темнокудрого за майку, не отпуская от себя. Прикосновения россыпью по телу то тут, то там, они задыхались в своем безумии.       Он мог бы быть счастливым, он мог бы согласиться на тихую и размеренную жизнь рядом с тем, кто вытащил бы его из порочной бездны, но вместо этого рыжеволосый окунался с головой в легкомыслие, отливающее всеми цветами разврата. Ни один, ни второй не назвали имен, да и зачем? Врываясь в кабинку туалета, едва вспоминая о том, чтобы прикрыть дверь, скрываясь от посторонних взглядов.       – Только потом, приводя себя в порядок, он как бы невзначай спросил мое имя. Очередной приступ смеха, когда я осознал, что мы даже не представились друг другу. Как говорят, секс не повод для знакомства. Он представился Джейком. Такой же искатель приключений на все части тела. Это могло бы быть одной ночью, удовольствием, которое ни к чему не обязывало, но мы сблизились. Иногда хочется иметь кого-то рядом, кто с тобой всегда на одной волне. Мы раскуривали одну на двоих, падая на диваны, кровати – на все, что казалось достаточно удобным, чтобы просто расслабиться. Валентин, естественно, моего нового друга оценил крайне негативно. Даже несколько раз угрожал, что сдаст его в полицию.       Алессандро рассмеялся, закрывая лицо руками. Двое ненормальных! Какая разница, где быть? Им не требовалась большая и шумная компания для того, чтобы развлечься. Сбегая от реальности, скрываясь в душных клубах, проводя бесконечные ночи в дурмане – обоих это устраивало.       – Несколько раз мы даже попадали в крайне сомнительные ситуации, но даже подобное не смогло испортить наших отношений. Витторио переживал – я это видел, понимал, но ничего не мог с собой поделать. Было так легко!.. Ни о чем не думать, не пытаться строить планов, а жить сегодняшним днем. Иногда он составлял нам компании, в другие разы просто приезжал забирать, когда не оставалось сил куда-то идти самим. Мы целовались на заднем сиденье его машины, потом – до квартиры практически без остановок, спотыкаясь на ступеньках и едва не падая. Смеялись, цеплялись друг за друга, расшвыривая одежду, которую подбирал Витторио. Несколько раз он оставался, и тогда мы втягивали и его в свои игры. Раскрепощенные, возбужденные – мы не имели ничего против свидетелей или третьего участника. Наверное, для Витторио этот период в моей жизни стал настоящим адом, но тогда я не думал о том, что делаю ему больно. Эгоистичный мерзавец – самое мягкое определение, которым однажды он наградил меня.       Всего два часа сна после очередной ночи, посвященной прожиганию жизни. Они едва держались, когда переступили порог квартиры, в которой некогда один из них жил вместе с Валентином и откуда сбежал, стоило подвернуться случаю. Холодная бутылка воды коснулась шеи, пустив по коже бессчетное количество мурашек. Воспаленные, красные глаза, многозначительные взгляды, тихий смех – они добрели до дивана и упали на него, как на единственный спасительный островок во всем этом мире. Несколько глотков живительный влаги, шумный выдох, и футболка полетела прочь, пока пил второй. Они забывали о границах, о том, где начинался один, а заканчивался другой, растворяясь в беззаботности. Положив голову на плечо друга, переплетая пальцы, они отчаянно прижимались друг к другу. Еще горячие и мокрые. Алексу казалось, что он только-только начал заново жить…       Надоедливый писк телефона, напоминание о выставке, куда они обещали явиться ради юного художника, впервые получившего целый зал. Это его личный триумф, на котором он жаждал видеть свою темнокудрую музу. Джейк – единственный, кто не замечал влюбленного взгляда, а может просто делал вид, не желая обременять себя чужими чувствами. Алессандро перебрался через друга, спотыкаясь о собственные ноги, добрел до душевой. Едва теплая вода вниз по телу, смывая липкий пот. Он не услышал, как поднялся второй, прошел к нему, но почувствовал крепкие руки на своей талии. Поцелуй в плечо, потом в шею – улыбка играла на губах обоих. Ни единого слова вслух – за них говорили прикосновения.       Вспышки камер, неприлично громкие вопросы – они приехали как раз вовремя. И стоило начаться интервью, как взъерошенный Артур увел темнокудрую музу, молящую не оставлять на растерзание юного дарования. Прощальный воздушный поцелуй, прости, мой милый друг, но здесь мы должны разойтись. Легкая улыбка на губах, неопределенный взмах руки, и он остался один на один с произведениями юных дарований, кричащих со всех сторон яркими красками, грубыми мазками. Полотна, которые могли бы рассказать целую историю чьей-то жизни…       Взгляд в сторону после недолгого брожения в чужой реальности – у одной из картин стоял единственный человек, не устремившийся следом за главной звездой выставки. Можно подойти поближе. Можно заговорить о вдохновении, побуждающем к подобному творчеству.       Привычным движением руки он убрал с лица волосы назад, бросая взгляд в сторону и снова улыбаясь. Мечтательность в каждой черточке лица – он помнил все, словно бы это случилось только вчера. Он первым заговорил с тем мужчиной, который уже несколько минут не отходил от одной из картин, но явно не восхищенный новым направлением. Просто немного завис – знакомое состояние для каждого, дружившего с дурманом.       – Знаешь, что именно привлекло в нем? – улыбка стала шире. – Полосатые носки. Яркие. Полосатые. Носки. Для человека, одетого в дорогой костюм, это было чем-то вроде вызова обществу. Пока Артур вместе с Джейком представляли страждущей публике картины, я заговорил с ним. Спросил о том, что же толкает этих горе-художников рисовать подобное. Он мог бы проигнорировать меня, послать к черту, оказавшись ценителем оного, но вместо этого рассказал о вдохновении, заставляющем вставать посреди ночи, подчиняясь велению музы, а потом наносить мазок за мазком, рождая на свет новое полотно, в которое вложена вся страсть, пожирающая изнутри. Я слушал его, как завороженный. Еще немного, и я бы наверняка признался ему в своей любви – настолько сильно зацепила за живое его речь. Знаешь… после Альберто еще никто не заставлял меня испытывать столь сильные эмоции. Может, все дело в бессонной ночи, но тогда мне хотелось верить, что это нечто большое.       Лучи солнца пробивались сквозь густую листву живой изгороди, отгораживающей террасу от шумной улицы. Сизый дым неспешно тянулся вверх, складываясь в разнообразные узоры. Они стояли друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки – полуулыбки, взгляды, жесты – все говорило о чем-то большем, чем простой разговор. Все читалось между строк. Прикосновение к щеке, пустившее разряды тока по телу. Шумный выдох, сократить расстояние до минимального. Шепот прямо в губы, слова без особого смысла – всего лишь предлог, чтобы предложить нечто большее, чем взаимное пожирание взглядами.       Они целовались до тех пор, пока хватало воздуха в легких, пока не закружилась голова. Ладонь на шее, не отпускать ни на шаг от себя, вжимая в серую невзрачную стену. Носом по щеке, шумный выдох, вторая рука скользила под тонкой тканью рубашки, на ощупь изучая каждый миллиметр неприкрытой кожи. Вверх, прощупывая ребра, короткими ногтями вычерчивая слова. Хриплый смех, полуприкрытые глаза – только не останавливаться. И неважно, что кто-то мог бы выйти на террасу – они растворились во времени и пространстве, позабыв о реальности, оставив ее другим. Зарываясь пальцами в волосы, сжимая и удерживая, цепляя зубами нижнюю губу, дразня и предлагая, но не давая желаемого сразу. Еще один поцелуй, пуговица, молния, уверенное движение, чтобы спустить тряпье до колен. Еще… тихий шепот в губы мужчины. Еще один жадный поцелуй до того, как он развернулся, подчиняясь безмолвному велению чужих рук.       Прижимаясь плотнее сзади, он зарывался носом в рыжие вихры, не сдерживая томного выдоха. Их разделяли миллиметры одежды, прилипающей к взмокшей коже. Движение в унисон сердцу, безумствующему в груди. Часто, коротко, вновь прижимаясь на короткое мгновение, не давая возможности привыкнуть. Не сейчас, не теперь, когда казалось, что на кон поставлена сама жизнь.       На выходе из галереи его встретил верный спутник. Щелчок зажигалки, они прикурили от одного огонька. Взгляд Витторио зацепился за отметину на шее. Безмолвный вопрос, прикосновение к следу от постороннего человека, улыбка в ответ. Выпустив струю дыма, они пошли к машине, у которой уже ждал темнокудрый сатир. Он мог бы оскорбиться, но обещание еще одного совместного вечера сгладило острые углы. Им пора ехать.       – Я долго вспоминал эту случайную встречу и то, что произошло на террасе галереи. Его прикосновение, звучание голоса… знаешь, было в нем что-то такое, что не оставило равнодушным. Но это всего лишь встреча на один раз! Какова вероятность пересечься снова? Согласись, что мала. Да я и не стремился его искать: нам было хорошо в тот момент, да, но не факт, что, повтори мы эксперимент снова, это вышло бы так же… ярко. По крайней мере, именно таким образом я убеждал самого себя.       Он прикусил указательный палец, не скрывая улыбки. Еще мгновение и он уже посмеивался, закрывая лицо руками.       – И все же вспоминал о нем, – сопроводив эти слова соответствующим жестом, он поднял взгляд, в котором виделись озорные искры. Даже теперь те события вызывали бурю эмоций. – Человека, чьего имени так и не узнал.       Их большая и шумная компания благополучно устроилась за одним из угловых столов. По правую руку – темнокудрый сатир, по левую – Фабио с Моникой на коленях. Не нужен особый повод для встречи, когда есть настроение и желание. Вспышки несдержанного смеха, подначивание друг друга – каждый пытался спровоцировать что-то большее. Пустая бутылка крутилась по столу, указывая то на одного, то на другого участника игры. Страстные поцелуи, вызывающие громкие возгласы поддержки, улюлюканье, перекрываемое громкими звуками музыки. Громкие слова, звон стаканов, непринужденная атмосфера. Кто следующий? Через весь стол Моника потянулась к Артуру, вспыхнувшему смущением. Как очаровательно и мило!       После очередной порции крепкого, когда тело потребовало движения, когда музыка проникала в само сознание, разливаясь дурманом по каждой клеточке тела, он оставил своих друзей. Простите, синьоры и синьорины, еще увидимся! И он спустился вниз, где вырываемые вспышками света, содрогались тела в эротической агонии. Сплетаясь воедино, женщины и мужчины уже начали прелюдию, которая закончилась бы в туалетах, на улицах, на задних сидениях такси. Проскальзывая мимо безликой массы, Алессандро оказался в волнующемся море живой плоти. Прикрыв глаза, он не противился ее движения, охотно подстраиваясь под ритм музыки, танцуя с самим собой, но недолго. Чужие ладони опустились на бедра, придерживая на мгновение, направляя, чтобы двигаться вместе. С закрытыми глазами, он не сопротивлялся, ведомый по горячим волнам в такт ударам сердца. Прикосновение к шее, ленивая улыбка, шумный выдох… И тихий смех, когда, повернув голову, в бликах неверного света он разглядел черты знакомого лица. Кажется, судьба давала им еще один шанс познакомиться чуточку лучше. Для начала – спросить имена друг друга.       Когда майка промокла насквозь, когда не осталось сил двигаться, огненногривый поймал знакомого незнакомца за руку, увлекая за собой. Проводник в мире ослепительной тьмы, обступающей со всех сторон, забирающейся буквально под кожу и проникающей опасным ядом все глубже с каждым новым вздохом. Мягкий диван, они кого-то ненароком задели, смеясь и падая. Мимолетные взгляды, прикосновения, пальцы задержались на груди, ощущая сильное биение. Шутливо толкнув, кто-то выкрикнул слова, облеченные в надежду на лучшее. Улыбки, в руках оказался шот с чем-то крепким, Алессандро подмигнул мужчине и первым опустошил свою порцию. Ночь только начиналась, но обещала множество новых открытий.       – Когда клуб нам опостылел, когда его музыка окончательно приелась, он предложил поехать с ним на какую-то вечеринку. Джейк подхватил предложение сразу, воодушевленный возможностью получить как можно больше от ночи. Впрочем, мне тоже не пришлось дважды предлагать. И мы поехали, оставив всю компанию. Моника не сдержалась в своем пожелании хорошо провести ночь. Но ты же понимаешь, что сказано это было не в столь невинной форме. Думаю, услышь ее кто-то посторонний, то смутился бы. Но не мы. Посмеявшись над ее словами, мы обнялись. Я обещал позвонить, когда вернусь. Обещал не пропадать надолго. И вот мы втроем – я, Джейк и этот мужчина – поехали куда-то в неизвестном направлении. В такси играло радио, какая-то незамысловатая, но крайне привязчивая мелодия. И вот мы уже в два голоса напевали ее вместе с моим темнокудрым другом. Знакомый незнакомец оборачивался с соседнего водительскому сидения, посматривал на нас, но не требовал замолчать, не пытался прервать разговором. Допускал, забавляясь подобной картиной. И я ловил его взгляды, улыбался, зарываясь пятерней в волосы друга. Мы заигрывали друг с другом без лишних слов. Все и так казалось понятно.       Выудив откуда-то из кармана резинку, он собрал волосы на затылке, стягивая их в небольшой хвост. Рассказывая все это, отошел к плите, на которой уже грелась турка. Терпкий аромат кофе, немного пряных приправ для вкуса и запаха. Ненадолго замолчав, словно завороженный наблюдал за тем, как медленно появлялись первые пузыри на гладкой поверхности. Улыбнулся рассеянно, повернул голову, бросая один единственный взгляд в сторону, словно что-то стараясь разглядеть в темнеющем проеме окна.       – Мы куда-то приехали, распрощались с водителем и пошли за своим проводником. Джейк уже вис на плече мужчины, что-то шепча ему на ухо. Еще минуту назад кружил вокруг меня, а теперь так легко упорхнул к другому – даже немного обидно. Но я наблюдал с долей любопытства, ловя каждый жест, каждое движение двоих. Признаться честно, я впервые подумал о том, что не отказался бы от роли просто наблюдателя, не претендуя на что-то большее.       Калейдоскоп лиц: одни сменяли другие, кто-то спешил навстречу знакомому незнакомцу, что-то говорили, приветствовали и его спутников. Бутылка чего-то, любезно предложенная какой-то распутной девицей, пару глотков каждому. Алессандро не спрашивал, что это, легко идя на поводу у сиюминутного. Их с другом увлекли туда, где танцевали полуобнаженные, раскрепощенные люди, стирая все границы разумного. Чьи-то губы, руки, которые касались везде и всюду, жар расползался по телу с каждым новым ударом барабанов в звучавшей мелодии. Они отдавали дань Вакху, принося в жертву самих себя.       Рубашка где-то потерялась в чужих руках. Там же остался и Джейк, обвитый жаждущими его внимания, его страсти и любви. Он не запомнил лица того, кто толкнул его в бассейн, да и вообще едва ли что-то соображал. Выбираясь из воды, он не отказался от руки помощи, не сразу признавая протянувшего ее. Хриплый смех, поцелуй – им пора ехать дальше, такси уже ждет. Куда, зачем – все это неважно, он не спрашивал, только заметил фигуру друга, мелькнувшего за спиной и кричащего, что машина уже ждет.       Яркий свет от встречных машин, глаза слезились, кто-то из них смеялся, но Алессандро не мог сказать точно, он ли или кто-то другой. Растворяясь в ночи, в движении, рассматривал расплывающиеся картины за стеклом. Дорога превращалась в бесконечного змея, скручивавшегося в кольца, которыми он оплетал весь город. С нетерпением он ожидал, когда за очередным поворотом покажется голова, но туловище змея все тянулось и тянулось вперед. А может, они просто кружили по кругу, обманутые очередным изгибом. Она могла кусать саму себя за хвост, она могла…       Мысли путались, сбивались. Несколько раз огненногривый проваливался в невольное забытье, не замечая того, что происходило рядом. Бездумно улыбался на каждое касание – нарочитое или же случайное – неважно. Машина остановилась возле какого-то дома, мужчина вышел первым, за ним выскочил и темнокудрый сатир, обвивший чужую шею руками. Он последовал за ними по нескончаемому количеству ступеней наверх, цитируя по памяти строки сонетов Шекспира, нагнал, оказался целованным, пока их проводник возился с замком.       Немного алкоголя, пущенное по кругу снадобье забытья – мокрый верх одежды оказался сброшен во имя свободы. Они танцевали друг с другом, прижимались, что-то говорили, но значение слов таяло в воздухе, растворялось вместе с дымом, выпускаемым на выдохе. Прелюдия к чему-то большему, кровь закипала от накалившейся обстановки. Страсть вдыхалась каждым с очередным вдохом. Вечер обещал быть горячим…       – Но вот одна загвоздка: в какой-то момент я оказался не у дел. Они увлеклись друг другом, а мне осталась роль стороннего наблюдателя. Красиво, жарко, страстно – картина такая, от которой кровь приливает к паху. Возбуждение становилось практически невыносимым. Я смотрел на них… и ласкал сам себя за неимением иной альтернативы. Они не отрывались друг от друга долго, кажется, просто забыв о моем существовании. И я не стал мешать им наслаждаться этой ночью. В конце концов, не всегда все идет так, как нам хочется.       Пальцем он очерчивал край чашки с остывшим кофе. Снова улыбка на губах, по которой сложно что-то понять, но, кажется, что некоторое разочарование все же скрылось за ней. Вздохнув, подхватив ее за тонкую ручку, он сделал глоток, проглатывая вместе с тем слова, которые вертелись на языке.       – Не пойми неправильно, я не претендовал на то, чтобы все внимание было направлено на меня, но все-таки толику любви на одну ночь хотелось и мне получить. Потом мы встретились с Джейком и он долго возмущался на счет того, что я ушел. Было же так весело! – эмоционально всплеснув руками, он едва не разлил кофе, задев чашку. – Не помню, что именно ему сказал, скорее всего, просто отшутился. Уже вечером мы снова были в обществе друг друга, сидя на моей съемной квартире. Джейк льнул ко мне, соблазнял, и я бы поддался его чарам – поверь, устоять практически невозможно – но вмешалось одно-единственное сообщение. Затягиваясь между строк, набиваемых на печатной машинке, – тихий смешок, – да-да, я обожал работать именно на ней, когда руки все-таки доходили до того, чтобы записать очередной навеянный образ… в общем, сообщение было от Альберто. Не просьба, не предложение, а указание, когда я должен приехать. Потому что я ему нужен. Право, какой я был наивный дурак… и снова сорвался по первому его зову, сказав Джейку, что он может подождать меня. Дело недолгое, так, нужно встретиться с одним старым знакомцем. Я старался убедить себя в этом, но в глубине души понимал, что все, увы, не так просто. Хотел его забыть, выбросить из головы, но стоило только добиться некоторых успехов, как снова объявлялся он. Мой личный кошмар. Мой личный мучитель. Альберто Бруно… оказывается, не так-то просто избавиться от чувств, когда кто-то постоянно дает некоторую надежду. Он манипулировал мной, но тогда я не хотел признаваться себе в подобном. Понимал, но не принимал. За это и поплатился. Выходило, что он все еще безраздельно владел моей жизнью и мной.       Пальцы дрожали, когда он для храбрости прикуривал очередную сигарету, стараясь убедить себя в том, что он сможет контролировать ситуацию. Они просто поговорят. Да, он поддержит человека из прошлого, но не более. Ему хотелось в это верить. Ему нужна была хоть какая-нибудь лазейка. Еще десять минут до назначенного времени. Зачем он приехал? Алессандро убеждал себя, что вовсе не из тех чувств, которые так и не остыли, сколько бы времени ни прошло. Взгляд на окна нужного номера – занавески колыхались на ветру, в проеме он видел фигуру человека, который уже ждал.       Долгие минуты, растянувшиеся в целую вечность. Рука замерла над ручкой, но потом все же надавила, отворяя дверь. Если на секунду прикрыть глаза, если вдохнуть поглубже, то можно обмануться и поверить, что не было этих лет разлуки. Он все еще стоял у окна, разглядывая улицу, не поворачиваясь на звук. Бросил небрежное «Здравствуй», сделал неопределенный жест в сторону тумбы, на которой уже стояли стаканы. Хриплый смешок сам собой вырвался из глотки рыжеволосого, подчинившегося без лишних требований. Один ему, другой подать Альберто, вставая напротив него. Негромкий стук стаканов, глоток терпкого вина.       «Что-то случилось?»       «Да, случилось».       « Что же?»       Только теперь его мучитель перевел взгляд на свою жертву.       «К чему расспросы? Неужели нельзя просто приехать, потому что успел соскучиться?»       Слова, заставившие сердце сжаться и пропустить удар. Еще один глоток, за который он сократил дистанцию, касаясь щеки огненногривого. Пальцы скользнули к губам, надавили на нижнюю. В его улыбке читалась угроза, которую он даже не пытался скрыть.       «Не задавай лишних вопросов».       И он больше не спрашивал, потому что не для того он нужен. Не для того… Стаканы стремительно опустели, развязывая руки похоти, кипевшей в одном из них. Страсть, с которой он так и не смог справиться за прошедшее время, болезнь, разъедавшая изнутри и заставляющая страдать. Если бы он только мог, то давно бы вырвал эти чувства из сердца, бросил бы себе под ноги, чтобы растоптать без лишних сожалений. Альберто до сих пор не соглашался признавать очевидное всем. Нет, он не такой, как Алессандро. Больной пидор, который сбил его с истинного пути. Человек, повинный во всех его страданиях. Проще найти кого-то другого, кто ответит за твои собственные грехи.       – Иногда люди сами себе создают препятствия, отказываясь от счастья. Страдания ради сомнительной цели. Страдания… выходя в ту ночь из отеля, я проклинал самого себя за слабость, за то, что снова безропотно подчинился ему. Клялся, обещал себе же, что такое не должно повториться. Столько лет прошло! Столько воды утекло…       Вздох. Он замолк, опуская взгляд, словно стыдился себя. Или же того человека, которым когда-то был. Почему он ни разу не возразил?.. Впрочем, нет, однажды попытался, да только ничем хорошим для него это не закончилось. Потому что он ничего не решал. Изволь безропотно подчиняться, если не можешь дать отпор. Уголки губ дернулись, обрисовывая на его лице ухмылку.       – Брат все-таки был прав, когда из раза в раз повторял, что мне нужно лечиться. Не требовал, нет, он упрашивал, умолял, чтобы я помог самому себе. Думаю, его переживания все-таки были искренними. Возможно, что он даже любил меня – старшего непутевого брата, который думал только о себе. Сколько раз мы ссорились на этой почве? Сколько раз я хлопал дверью, уходя и посылая его ко всем чертям? А потом возвращался побитой собакой, ища поддержки, защиты. Минутное помешательство, когда я практически соглашался на его предложения. «Алекс, тебе нужна помощь, ты скоро сломаешься, если не остановишься» – Валентин так часто повторял это, что в какой-то момент я даже поверил в его слова. Вот только эффект оказался ровно противоположным: вместо того, чтобы взяться за ум, я делал все, что должно было меня уничтожить. Минуты, часы, дни забытья… Моника ругалась, кричала, что в следующий раз они не приедут меня забирать, чтобы катился ко всем чертям, раз жить мне не хочется. Сколько можно!       Он всплеснул руками, подражая своей подруге. Рассмеялся, покачал головой. Милая, добрая Моника, которая как бы ни грозилась бросить его, все равно первой откликалась, когда он не знал, к кому еще обратиться.       – Если бы не ее забота и внимание, то я вряд ли бы дотянул до сегодняшнего дня. Она, Фабио, Витторио… я цеплялся за них, как за единственное спасение из того омута, в который сам же добровольно и нырнул. Поверь, иногда и у меня случались моменты просветления, когда я признавал, что еще немного и погибну, когда жаждал, чтобы меня вытянули из этого ада. Увы, такое случалось не часто, на короткий срок. Неделя, три дня… а потом срывался, потому что собственная жизнь казалась настоящей пыткой. Которую сам же себе и устроил. Я хотел, чтобы кто-то взял всю ответственность на себя и решил за меня, как дальше жить.       Алессандро вытянул руку вверх, заворожено рассматривая, как лучи солнца проскальзывали сквозь пальцы, падая на лицо. Щурился, но не шевелился и не поднимался, чтобы задернуть шторы. Рядом кто-то лежал, скорее всего, хозяин квартиры, в которой они оказались.       Безрассудно оставив всех своих друзей и шумную компанию, наслаждающуюся стриптизом на сцене, сам рыжеволосый ушел к барной стойке с очаровательным молодым человеком, который наверняка разбил не одно девичье сердце и не только. Плавная музыка, запах возбуждения – публика жаждала шоу, алчными глазами пожирая танцовщицу у шеста. Непринужденный разговор, ничего незначащие полуулыбки, призванные скрыть все то, что действительно творилось на душе. Какой-то коктейль, название которого не запомнилось – выбери сам, будь так добр. Сладковатый привкус на губах, приглушенный свет, соблазнительная музыка. Прикрыв глаза, он впитывал в себя каждый звук, стараясь не думать ни о чем. Возможно, именно потому и не заметил, как кто-то остановился по правую руку. Приглушенная мелодией усмешка, которую он все-таки расслышал. Случаем он не следит ли за ним? Нет, конечно, нет. Тихий смех, взгляд из-под полуопущенных ресниц. Кажется, судьба нарочно сталкивала их в третий раз.       Разговорились, выпили еще – полутона, неопределенные слова, намеки, которые сложно расценить как-то еще, нежели приглашение. Смех – несдержанный, долгий – кажется, они уже проходили этот этап, только в прошлый раз один из них предпочел другого. Нет, это не ревность, просто немного завидно. Пальцы коснулись локтя, приглашая развернуться, на шаг ближе, что можно почувствовать чужое дыхание. Сердце чаще забилось в груди – какие волнительные ощущения, даже мурашки пробежались по коже, или же от того, что он нарочно прислонил холодный стакан к шее. Еще одна улыбка, можно ответить, устраивая пальцы сзади, зарываясь в его волосы на затылке. Они практически соприкасались губами, но оба дразнили друг друга, не спеша делать следующий шаг. Кто сдастся первым? Алессандро, конечно, знал ответ, поддаваясь порыву. Выдох, еще одна улыбка.       Музыка растворилась, осталась позади за дверьми клуба. Безудержные поцелуи под неодобрительный взгляд водителя, смолчавшего лишь потому, что отвозил далеко не в первый раз этого клиента, щедро оплачивающего чужие услуги. Томные вздохи, звучащие чересчур откровенно, говорящие куда больше любых слов. Не терпелось, хотелось большего, но давай обойдемся без лишних свидетелей – шепот, едва различимый за шумом двигателя.       Алессандро улыбался, вспоминая каждое мгновение минувшего вечера, рассматривая свои пальцы через заливающий комнату свет. Мужчина рядом пошевелился, скользнув ладонью по неприкрытому боку, а после притянул поближе к себе. Определенно, такое начало дня пришлось ему по душе, как и поцелуй, оставшийся невесомым следом на плече. Повернуться, взгляд глаза в глаза – доброе утро, оставшееся прикосновением к губам.       Полуприкрытые глаза, затянувшееся молчание – он не спешил ничем дополнять эту часть своего рассказа. Позволил себе одну из многих бездумных, легких улыбок, за которыми скрывалось нечто большее или же вовсе ничего. И все же, переведя взгляд, вздохнул, нехотя возвращаясь к реальности:       – Обычно я не позволял себе встречаться с одними и теми же людьми, если не видел в нашем общении какого-либо продолжения. Но так уж сложилось, что мы снова встретились и я поддался его обаянию. Он умеет красиво говорить, задуривать голову – поверь мне на слово. Но я не жалел о том, что поехал с ним. Мне требовалась встряска, которую никто не мог мне устроить. Возможно, что некоторые просто жалели меня. Вот самый главный минус, когда ты слишком близко знаком с теми, кто мог бы помочь. Ты знаешь о том, чем они руководствуются. С ним же я почувствовал себя свободным хотя бы на ночь. И утро, которое не спешило заканчиваться.       Легкая усмешка, он подмигнул, давая понять, в каком направлении стоило думать. Иногда прошлое казалось куда более привлекательным, чем настоящее, окрашенное в серые тона. Ему нравилось возвращаться к тем дням, перебирать один за другим, как бусины браслета на руке – непроизвольный жест.       – Время с ним действительно летело незаметно. Потому что никто никому не был ничем обязан. Все куда проще, без попыток опошлить происходящее сомнительными признаниями, – еще одна улыбка, прикушенная нижняя губа. – Впрочем, все же он не раз признавался за ночь, что хочет, чтобы я ему позировал. Тогда я не придал особого значения его словам, подумал, что это всего лишь пустая болтовня, которая заполняет паузы. Я подыгрывал ему, не отказываясь от предложенного и обещая, что как-нибудь обязательно приду ради этого. Вот только… когда уходил – не оставил ему ни единой связи со мной. Только приятные воспоминания и запах своего парфюма, оставшегося на подушке.       Солнце пригревало сидящих на крыше уличных котов, расположившихся там совершенно незаконно. Джейк роптал на горе-художника, который нашел в нем музу, вспоминал все до мельчайших подробностей о том, как ему пришлось в неестественной позе стоять обнаженным посреди комнаты. Рассматривая проплывающие над головой облака, каждый делился сокровенным, признаваясь в симпатии к тому, кого совсем недавно не замечал, о ком и помыслить не мог. Улыбки, несдержанный смех – все так легко, естественно. Они не замечали ничего вокруг, для них не существовало всего мира с его несчастьями, по крайней мере, не в эту минуту, не в этот час. Слишком хорошо, чтобы думать о разбитых сердцах и искалеченных судьбах тех, кто беспрестанно шатался по подворотням, ища милость прохожих, небес, возможно, Бога или Дьявола. Слишком хорошо, чтобы замечать сгущающиеся тени вокруг, предвещающие лишь беды.       Пальцы так привычно зарывались в рыжую шевелюру, когда он заставлял друга откидывать голову назад. Сигарета одна на двоих, затяжка из чужих рук, еще одна улыбка. Кажется, он остановился в своем рассказе о путешествии в страну чудес, раскуренном ради вдохновения. Приглушенный смех, Джейк отвел взгляд, словно стыдясь признаться в чем-то, не желая осуждения. Губы коснулись ладони – пустое, он зря беспокоится. Не ему упрекать в чем-то друга.       Вниз по ступеням наперегонки, смеясь и безрассудно толкаясь, вжимая в пролетах друг друга в стены, чтобы на одно мгновение стать немного ближе. Сворованные поцелуи, мимолетные прикосновения, взгляд глаза в глаза, читая скрытое по улыбке, скользящей по губам двоих. Шутливо взъерошивая волосы, опрометью бросаясь дальше вниз навстречу улице и солнцу, заливающему все вокруг. Сейчас им хорошо, легко, безрассудно. Оба просто живут моментом, не задумываясь о последствиях. И в этом явно есть своя магия.       Раскинув руки, он глубоко вдохнул пьянящий воздух живого города, легко меняющего свой лик. Еще вчера он казался омерзительной тварью, охотящейся за невинными, заблудшими душами, а сегодня рыжеволосый превозносил его на невиданные вершины без конца и края. Ловя друг друга за руку, за талию, притягивая ближе для очередного поцелуя… он прижался лбом к плечу друга, не отпуская от себя далеко. И пускай весь мир подождет – им нет ни до кого дела. Пускай катятся ко всем чертям! Несдержанный смех, прикосновение к щеке и… трель телефона, который невозможно проигнорировать.       – Этот номер я помнил наизусть, хотя никогда не вносил его в память телефона. Не знаю, почему, может, просто не хотел искушать себя, чтобы ненароком не набрать его номер. Но вот он снова сам звонил. Снова врывался в мое безмятежное существование, наполненное теплыми красками лета. Мне не хотелось отвечать, поверь. И все же не смог проигнорировать его настойчивость. Ответил. Услышал его голос. Услышал не только это…       Улыбка слетела с лица. Прости, дружок, давай как-нибудь в следующий раз продолжим, ладно? Вот и славно. Джейк выпустил его из объятий, смотря в след уходящему другу. Не сразу, но он ответил, чувствуя, как внутри все переворачивается вновь. И зачем он снова звонил?..       «Мне очень плохо. Ты мне нужен».       Ему плохо и пускай весь мир подождет! Горькая усмешка коснулась губ. Ему плохо, да? Треклятый эгоист! Стоило бы послать его ко всем чертям, просто сбросить вызов, но отчего-то не смог – слушал его потухший голос, мольбу приехать, сорваться прямо сейчас с места. Где встретимся? В отеле? Нет, там, где все началось.       Знакомые двери, удивленные взгляды, дежурная улыбка в ответ – кто-то из преподавателей узнал, попытался пристать с разговором, но не сейчас. Позвольте окунуться в прошлое, я так давно здесь не был… Пальцы скользнули вверх по перилам, задрав голову, он посмотрел туда, где за пролетами скрылось истинное хранилище знаний. Пыльные фолианты, приглушенный свет, бесконечно длинные стеллажи, среди которых иной раз казалось, что можно заблудиться.       Полуприкрытые глаза, под пальцами – потертая с облупившимся лаком дверь. Сердце, загнанное в угол, забилось чаще – как странно снова оказаться здесь. Вернуться в прошлое… там, где все началось… уголки губ невольно дрогнули в усмешке. Прикоснуться, не спеша надавливать и распахивать врата в ту часть жизни, о которой столько времени пытался забыть. Прижаться лбом. Бессчетное количество ударов сердца медлить, едва дыша, борясь с собственными демонами, требующими немедля ворваться и наконец-то расставить все по своим местам. Выдох. Пора.       Старые петли невольно скрипнули, оповещая любого внутри о чьем-то приходе. Шаг в пропахшую пылью обитель, скованную в мягкий полумрак. Убаюкивающая тишина, библиотекарь куда-то ушел, оставив пустующим свой пост. Лампы погашены – похоже, что сегодня не запланированы посещения студентами. Привычным жестом он зарылся пятерней в собственные волосы, оттягивая назад и делая глубокий вдох. Дверь притворилась за спиной, отделяя рыжеволосого ото всего мира. Еще один шаг – сердце болезненно сжалось в груди, когда в памяти воскресали картины далекого прошлого. Казалось, что это было и вовсе в прошлой жизни…       Тогда на улице так же светило и пригревало солнце. Занятия закончились, и большинство студентов разбрелись по своим делам, не желая задерживаться более положенного. Практически все, кроме Алессандро, устроившегося на подоконнике с книгой. Тонкая оправа очков, рыжий вихрь, падающий на лоб, серьезное лицо – отрешенный ото всего мира, но погруженный в иной мир. Он не услышал приближающихся шагов, не заметил, как кто-то остановился у одного из стеллажей. Не заметил, но почувствовал долгий, пристальный взгляд, от которого невольно побежали мурашки по коже. Подняв голову, несколько секунд он смотрел на человека, которого с первых дней его пребывания в университете прозвали Аполлоном. Взгляды встретились, оба улыбнулись друг другу.       «Что читаешь?»       «Ромео и Джульетту».       «Любишь слезливые истории о любви?»       «А разве же эта пьеса о любви?..»       Непринужденный разговор, Алессандро подвинулся, уступая место рядом с собой собеседнику, с которым они так легко нашли общий язык. Кажется, что никогда прежде ему не приходилось с таким упоением спорить, рассматривая каждый абзац так пристально, словно бы действительно искали скрытый смысл. Случайные прикосновения, открытые улыбки, взгляды… время летело незаметно, казалось, что его и вовсе не существовало здесь и сейчас.       «Завтра я снова составлю тебе компанию здесь».       «Хорошо. Буду ждать».       У того самого окна стоял его личный палач. Не оборачивался, сжимая в пальцах потрепанную от времени фотографию, рассматривая ее так, словно бы впервые видел. Между бровей залегла морщина – он хмурился и не пытался как-то это скрыть. Заслышав шаги за спиной, он поднял руку вверх, жестом прося не спешить.       «Дай минуту».       Алессандро замер позади него, рассматривая его фигуру. Что-то в нем изменилось. Что-то, но он не мог понять, не замечал, что же именно.       «Помнишь? Именно здесь мы с тобой впервые заговорили. А потом впервые поцеловались. Кажется, что прошла целая вечность с тех пор, верно?»       – Удивительно, как схожи были наши мысли. Мне тоже казалось, что прошла целая вечность…       Слишком громкий вздох, рыжеволосый судорожно теребил пачку сигарет, словно не решаясь снова закуривать. Отвернулся, уставился снова в окно, поджимая губы.       – Знаешь, после всего того, что между нами было… после того, до какого состояния он меня довел… мне меньше всего хотелось вспоминать о нашем знакомстве и первых шагах, приведших меня к тому состоянию, в котором мы с тобой познакомились. Отчаяние, нежелание жить, попытки суицида… глупо было так себя вести, но я не хотел бороться, мне казалось, что смерть – это лучший выход из сложившейся ситуации.       Он рассмеялся, а потом закусил палец, судорожно вдыхая. Каждое слово давалось все труднее, казалось, что они застревали в глотке, вынуждая давиться. Вот поднял руку к лицу, утер глаза, стараясь скрыть невольные слезы.       – Конечно, я сам виноват. Мог ведь не приезжать. Мог не слушать его. Мог! Но не захотел. Потому что… не знаю, почему. Нет. Просто не хочу говорить об этом.       Уголки губ нервно дернулись, он тряхнул гривой огненных волос, ударил раскрытой ладонью по стеклу, а потом еще раз и еще, в отчаяние не находя сил остановиться. Прижался лбом, облизнулся, стараясь взять себя в руки, хотя бы немного успокоиться, но слезы сами собой скатывались по щекам. Он никогда не жаловался на чрезмерную чувствительность, и все же, все же, все же…       – В ответ на его слова я только усмехнулся, сделал вид, что это совершенно не имеет никакого значения. Притворился, что мне все равно. Уверен, что он сразу раскусил меня – так было всегда. А может, он действительно слишком хорошо меня знал… Альберто протянул мне фотографию, где мы с ним вдвоем в каком-то парке развлечений. Старая карточка, сделанная мной в двух экземплярах по его настоянию. Никогда бы не подумал, что он все это время хранил ее. Представляешь? Хранил! И явно часто доставал, судя по ее состоянию. Спросил, забыл ли я и этот день, хотя и не стал дожидаться ответа. Стал рассказывать все до мельчайших подробностей – так, как он запомнил. Все…       Его прекрасный Аполлон… он говорил, не замолкая, казалось бы, ни на минуту. Выговаривался, словно старался наверстать упущенное за время разлуки. Да нет, дольше. С тех самых пор, как их отношения перешли на иной уровень – Альберто прекратил с ним разговаривать, он преследовал другие цели. Иной раз он обхватывал самого себя за плечи, растирая их, словно бы мерз. Сутулился, поднимал ладонь к лицу, тяжело вздыхал. Говорил и говорил… и рыжеволосый не смел его перебивать, не хотел, вслушиваясь в знакомый голос. Прошел, сел рядом, заглядывая в лицо и силясь понять, с чего же такая неожиданная перемена? Что заставило именно сейчас выплескивать все то, что копилось явно не один день?..       «Я решил уйти от семьи. Я к ним больше не вернусь, Алессандро. Я не вернусь к этой фальшивой жизни».       «И что же планируешь делать?»       Он легко преодолел разделявшее их расстояние, обхватывая своего собеседника за плечи, смотря прямо в глаза – впервые за долгое время. Выжидал мгновения, не спешил озвучивать своего решения, но все же…       «Останусь с тобой».       Не спрашивая разрешения, просто констатируя факт. Останется с ним, потому что так решил, не интересуясь, хочет ли этого его рыжеволосый любовник, позволивший себе не сдержаться и рассмеяться. Что? Останется? С чего бы такая щедрость?       «Не задавай вопросов».       И он не стал, просто уступив ему, оправдывая свой поступок тысячью причин, начиная с того, что интересно, что творится в его голове.       Небольшая сумка с одеждой упала недалеко от кровати, Бруно оставил свой пиджак на кровати, осматриваясь.       «И так ты живешь?»       «Существую».       Щелчок зажигалки, сизый дым медленно пополз в открытое окно. Алессандро молча наблюдал за человеком, которого когда-то любил. Следил за тем, как растянулся галстук, как упал рядом с пиджаком. Может, отметим это дело? Шутливое предложение, которое он охотно встретил.       – Мне бы стоило насторожиться такому его поведению, понимаешь? Это ведь на него совершенно не похоже! Не похоже… Господи…       Ладонь скользнула вниз по стеклу, он оперся об подоконник, кусая нижнюю губу. Где найти слова, чтобы продолжить? Где найти слова, чтобы закончить свой рассказ?       – Но я был слеп. Впрочем, как и все эти годы. Упивался собственным несчастьем, наслаждался тем, как низко пал. От Альберто я научился главному – винить других в своих проблемах. Потому что так проще, чем брать ответственность на себя.       Усмешка, не сразу, но он все-таки обернулся к своему собеседнику, даже не пытаясь скрыть собственных слез, все еще скатывающихся по щекам.       – В первый же день нашей совместной жизни… так странно звучит, правда? В первый же день Альберто выбросил мой телефон на улицу, сказав, что сейчас хочет, чтобы были только мы двое и никого больше. Я кричал на него, даже осмелился ударить – впервые за все время! Он стерпел. И это тоже должно было насторожить. Так не похоже на него… Почему я не увидел, не заметил ни единого знака?..       Алекс пропал для всех и каждого: не отвечал на звонки, не открывал дверь. Бросал взгляд в сторону своего любовника, отрицательно качающего головой. Нет, они и сегодня останутся вдвоем. Забудь все то, что волновало прежде. Забудь о том, что заставляло хоть сколько-то переживать. Рыжеволосый усмехался, зажимая между пальцами сигарету. Может, тогда и тебя стоит забыть?..       Теплые дни остались позади, проскользнув сквозь пальцы, словно дуновение ветра. Они сидели на чердаке, в очередной раз взломав бесхитростный замок. Взгляд невольно снова и снова возвращался к его лицу – осунувшемуся, бледному.       «Как ты себя чувствуешь? Выглядишь неважно».       «Сносно. Просто не выспался».       Отмахнулся от вопроса, словно от назойливой мухи, потянул к себе, прижимаясь губами к виску и призывая без лишних слов просто не беспокоиться. Рука поперек груди, он зарылся носом в рыжие вихры волос, прикрывая глаза. Ему хотелось что-то сказать, признаться в том, в чем прежде не смел, но слова терялись на полпути. И он молчал, просто крепко сжимая в своих руках Алессандро. Затяжка, горьковатый привкус на губах, одна сигарета на двоих пока никто не видит – он поднес ее к чужим губам, удерживая несколько долгих мгновений и чувствуя легкое прикосновение. Выдох. Полуприкрытые глаза. Возможно, что когда-то давно, в прошлой жизни, он действительно мечтал о чем-то подобном. Чтобы не было преград и страха, чтобы наконец-то они просто были вместе…       И все же Алессандро вырвался на недолгую свободу – добежать до магазина и вернуться обратно. Внизу поджидал Джейк, хватающий за руки и спрашивающий, куда же он пропал? Может, что-то случилось? Нет, все хорошо, не беспокойся. Просто появились некоторые обстоятельства… Едва заметная улыбка, сменившаяся усмешкой. Просто пока не могу. Позже, ладно? Позже я наберу.       Взятое слово, еще одна сигарета, взгляд на распахнутые окна, за занавеской одного из которых угадывался знакомый силуэт. Не спешил, растягивал минуты, наблюдая за тем, как фигура отошла вглубь комнаты. И теперь следил, проверял, не доверял… некоторые люди совершенно не меняются. Окурок оказался раздавлен об мусорный бак и отправлен справлять свою вечность между другими отходами. Долгий подъем наверх, словно бы нарочно оттягивал момент возвращения. Неприятное чувство внутри, нарастающая тревога – какого черта?! Какого…       Усевшись на подоконник, возле которого стоял все это время, он не сразу продолжил прерванный рассказ. Долгое молчание, поникшие плечи, взгляд, опущенный в пол – он не пытался скрыть своей опустошенности и боли. Не играл на публику. Впервые за долгое время.       – Когда я открыл дверь, то нашел его распластавшимся на полу. Кажется, я тогда уронил пакет от неожиданности, разбив бутылку вина. Признаться, я растерялся, когда подбежал к нему. Похлопал по щекам, параллельно вызывая скорую с его же телефона. Альберто стал таким бледным, словно лист бумаги… вены просвечивали через кожу – почему только теперь обратил на это внимание?.. Мне показалось, что время нарочно так медленно тянется. Словно загнанный зверь, я мечтал вскочить на ноги и начать метаться из угла в угол в комнате, но вместо этого сидел рядом с ним, положив его голову себе на колени. Он еще дышал, жил… а я недоумевал, что же случилось. Потом приехали врачи, оттеснив меня в сторону. Что-то спрашивали, я отвечал без особых раздумий, даже не запоминая того, что говорил. Они сказали, что ему нужна госпитализация. Предложили поехать с ними, прихватив все необходимые документы. И я поехал – будто у меня был иной выбор.       Еще одна непроизвольная пауза. Он растер глаза, снова поджал нижнюю губу, меньше всего на свете желая озвучивать все то, через что пришлось пройти самому в то время.       – Каждая минута казалась невыносимо долгой. Я сидел в коридоре и ждал врача, мечтая услышать, что это всего лишь треклятое переутомление или что-нибудь в таком духе. Каждый из нас надеется на лучшее, когда оказывается в подобных ситуациях. Никто не хочет думать о худшем. Не выдерживая напряжения, вставал и отчаянно начинал мерить шагами коридор, словно бы так удалось ускорить время. Мне казалось, что прошла целая вечность…       Еще одна вынужденная пауза, чтобы сглотнуть, перевести дыхание. Не хватало воздуха, глотку держали словно в тисках. Судорожный вдох.       – А потом появился врач с лицом, полным скорби. Он спросил, кто я такой и кем прихожусь Альберто. Соврал, назвался братом, опасаясь, что так он ничего не скажет… может, лучше бы и не сказал. «У вашего брата рак легких второй степени. Пока еще возможно оперативное вмешательство…» Доктор продолжал говорить, а я обратно сел, ошарашенный подобным известием. Знаешь, никогда бы не подумал, что окажусь в подобной ситуации. Я думал, прокручивал раз за разом слова вестника горя, пытался осознать сказанное им. Спросил, можно ли к нему? Пустили, но ненадолго. Но это не самое худшее, поверь.       «У тебя рак. Второй степени. Но шанс еще есть».       «Я не буду лечиться».       «Почему?!»       «Я так решил. И не смей говорить моей жене и сыну».       Загнанный в угол его решением, рыжеволосый только и мог, что всплеснуть руками в ответ, обозвать безумцем. Как можно добровольно отказываться от жизни?! Но он не хотел слушать. А потом пришло осознание, что он приехал именно с тем, чтобы умереть здесь, рядом с ним. Горькая усмешка, несдержанное восклицание, обвинение в эгоизме. Его Аполлон не слушал, лежа с бесстрастным лицом. Не собирался продолжать, не желал слушать увещевания, сколь разумными бы те ни были. Он все решил. Вот так просто. Не спросив, а хочет ли он, Алессандро, быть рядом в этот момент и видеть, как жизнь в нем увядает. Впрочем, разве было иначе?..       Он не остался в больнице. Уже утром выписался под свою ответственность, отмахнувшись ото всех рекомендаций. Вот так просто: идите к черту. Он не желал подчиняться чужим правилам игры, не желал показывать свою слабость. Сколько отпущено – столько и проживет в свое удовольствие. Он так решил…       Алессандро шел рядом безмолвной тенью, ловил взглядом каждый жест своего Аполлона. Пытался понять, но не мог, хотел заставить за все ответить, да только поздно. Нагнал, положил ладонь на плечо, останавливая и вынуждая развернуться к себе. Глаза в глаза. Усмешка на губах блондина, скривившегося под тяжестью взгляда. Не нужно жалости. И сожалений тоже. Пошлите и их к черту. Решительный шаг, открытый поцелуй всем назло, кто посмел остановиться или просто обернуться в их сторону. Мучительно долгий, длившейся целую вечность.       Голова опущена, взгляд зацепился за одну точку. Он молчал уже несколько минут, вспоминая каждое мгновение после. Прокручивал их снова и снова в памяти, цеплялся за мелочи, боясь выпустить на волю. Он еще не был готов распрощаться с этой главой жизни.       – Столько лет, понимаешь?.. Столько лет он не признавал своих чувств, винил во всем меня, а тут раз – и все это прекратило иметь значение. Абсолютно все. Мы целовались у всех на виду… – не сдержался, тихо рассмеялся, – и это после того, как я сказал врачу, что мы братья. Альберто действительно все для себя решил и не планировал бороться с болезнью. Он воспринял ее наказанием за свои чувства, за свою слабость. Несколько раз он говорил об этом, но теперь не пытался обвинить лишь меня. После… я несколько раз срывался. Кричал на него, говорил, что не хочу брать на себя подобную ответственность, не хочу быть тем, кто позволит ему умереть. Уходил! Хлопал дверью! Гулял часы напролет, нарочно оставив телефон дома, но потом возвращался. Возвращался, потому что не мог иначе, не хотел оставлять его одного. Боялся… боялся, что приду, а его уже нет. Знаешь, мне хотелось бежать из квартиры – с одной стороны. Но с другой – не мог, чувствовал, что должен быть рядом.       Рука взметнулась вверх, пальцы зарылись в волосы, сжимая на макушке. Если прикрыть глаза… Тихий смешок. Слишком свежи раны, чтобы все так просто забыть. Воспоминания не оставляли в покое, снова и снова отравляя жизнь. Поджал губы, качнул головой, безмолвно прося еще времени, чтобы собраться, чтобы найти силы закончить начатое.       – Потом я смирился с тем, что его не переубедить, не заставить бросить эту дурную затею. И тогда мы отгородились ото всего мира за непробиваемой стеной. Выключенные телефоны, тишина в ответ на стук в дверь. Нас не было ни для кого. Только я и он. Если бы не причина… возможно, это могло стать самым счастливым временем в моей жизни. Просыпаться рядом с ним, чувствовать его объятия, прикосновения к коже… чувствовать, что впервые все взаимно. Знаешь, я никогда не видел его таким безрассудным, как тогда. Он открыто смеялся, веселился, делал то, что прежде и представить было невозможно. Он кричал на крыше дома! Посылал весь мир в пешее эротическое приключение, плавал ночью, наплевав на осторожность. Я никогда не видел Альберто таким… живым. И от осознания подобного становилось только горче.       Время пролетело незаметно. Месяц, два, три… потом Алессандро прекратил считать. Надоело бояться, ожидать, когда же истечет отпущенный срок. Перчатки, шарф, пальто – посмеиваясь, рыжеволосый отнял у Бруно его кепку, шутливо примеряя на себя и отвешивая поклон своему спутнику. Не отдавая, вынуждая погнаться за собой, он и не заметил человека, вышедшего из кафе. Налетел, все еще посмеиваясь, извинился за собственную неосторожность, бросил взгляд, узнавая человека с выставки, из бара, а еще других мест, где судьба услужливо сталкивала их. Не останавливаясь дольше, рванул вперед, размахивая все той же кепкой и призывая своего Аполлона следовать дальше в мир без забот. И все же остановился, задрав голову, когда заметил первые снежинки, неспешно кружащиеся по небу. Медленно-медленно, они плыли вниз, касались лица… Альберто поймал его, закружил, вторя смеху своего любовника. Поцелуй напоследок, а потом потянуть в сторону остановки.       «Мне хочется вернуться в тот дом, где я…»       «Впервые признался мне в любви?»       Они успели замерзнуть, пока ждали автобуса. Сев в конец салона, соприкасались коленями, один уронил другому голову на плечо, а тот и не против. Мягкий поцелуй в макушку, так непривычно и вместе с тем приятно. Их ожидало несколько часов дороги сквозь засыпающие пейзажи уронивших листья деревьев. Недолгое копошение, каждому по наушнику, тихая спокойная музыка медленно убаюкивала. Если бы только можно было, то они бы остановили время, чтобы просто насладиться мгновением.       Еще одна пауза. Поднялся, отошел от окна, но потом снова вернулся. Он не мог продолжать. И все же… ему требовалось выговориться. Может, станет хотя бы немного легче. Только об этом и осталось мечтать.       – Не стоит думать, что все это время прошло беззаботно. Ему становилось хуже. Я видел это, хотя Бруно старался не показывать виду. Не хотел моей жалости, пытался оставаться сильным. Я всего лишь подыгрывал ему. Глупо? Наверное. Не знаю. Вся сложившаяся ситуация – абсурд. Так не должно быть. Но я не смог ничего изменить. Та поездка… она стала последней. Мы провели несколько дней в старом загородном доме, отчаянно греясь у едва дававшего тепло камина. Улыбались, пили вино, смеялись, заигрывали друг с другом, словно были какими-нибудь подростками. И все же осунувшееся лицо, фигура… все выдавало в нем человека, далекого от цветущей юности. Нет, не подумай, он не растерял своего обаяния, красоты… а может, мне так казалось. Хотелось видеть того, что не было. Не знаю. Да это уже и не важно.       Пальцы беспокойно прошлись по краю стола, прежде на котором оставил новую пачку сигарет. Достать одну, помедлить, прикурить. Затяжка, выдох, еще одна – ухмылка.       – Возможно, что на ту поездку он просто потратил последние силы. Отыграл свою последнюю роль, а потом сдался. Мне было страшно видеть его таким разбитым, но он все равно оставался тверд в своем решении. И только после очередного приступа он снова оказался у того же врача. Прогнозы не утешительные, шансов не осталось – он сказал это безапелляционно, не щадя ничьих чувств. Ждите, – продолжил он, – скоро его организм окончательно сдастся. И так продержался долго для того, кто отказался от лечения.       Черные костюмы, платья, наигранно печальные лица. Священник что-то говорит, но рыжеволосый не различал слов, практически не моргая и смотря только на неестественно спокойное лицо. С другой стороны – теперь вдова с его единственным наследником. Ребенок не понимал происходящего, но послушно молчал, когда ладонь матери сжимала его плечо сильнее, чем следовало бы. Она не плакала. Ее лицо оставалось непроницаемым все это время.       Оказалось, что у него не так-то и много друзей. Коллеги, знакомые – посторонние люди, которые пришли ради приличия, оставляя цветы и свои соболезнования. Алессандро не обращал на них никакого внимания и сам не подходил к вдове, не в силах сказать ни слова. Она подняла глаза, от взгляда которых у него пробежали мурашки по спине. Облачко пара невольно вырвалось со вздохом, прозвучавшим непростительно громко.       Он еще долго стоял возле могилы, под толщей земли скрывшей человека, которого любил. Не услышал, не заметил, как кто-то подошел сзади, но почувствовал прикосновение к локтю. Обернулся и невольно дернулся от последовавшей пощечины.       «Ты мог бы сказать мне раньше».       «Он не хотел…»       «Ты должен был! Хотя бы потому, что я была его женой. Если бы ты его действительно любил…»       Она не закончила, не стала слушать оправданий, а, впрочем, он и не собирался ничего говорить в ответ, покорно принимая ее обвинения. Он и сам себя винил, знал, что просто позволил Альберто поступить так, как ему хотелось. Как и всегда. Подчинился, не проявил достаточного упорства…       Дома никто не ждал. Пустая, холодная квартира, разбросанные по постели фотографии, сделанные на старый полароид. Он не появлялся здесь с тех самых пор, как… не мог находиться там, где он умер. Пальто упало мимо стула, он прошел к кровати и сел, отрешенно собирая фотографии, задерживая взгляд на до боли знакомом лице. Впервые за долгое время ему вновь захотелось напиться. Впервые он действительно не знал, как жить дальше. Похоже, что все и впрямь кончено…