Драбблы по сериалу Hannibal NBC

Чем мастурбация отличается от физкультуры? Физкультура в блоке официально запрещена. Рассматривая трещины на потолке своей камеры после обязательного девятичасового отхода ко сну, Абель лениво раздумывает, дрочить ли сегодня. Гудение ламп действует на нервы, мешает настроиться — освещение в проходе все еще горит, и будет гореть до утра: местные безумцы боятся темноты. Она возвращает к жизни прошлое. В прошлом Абеля — в одной из наиболее освещенных частей — смуглая крассавица-мисс Шелл с хрупкими, мягкими плечами, ладно лежавшими в ладонях, когда Абель душил ее наручниками. Насилие тогда помогло Абелю вспомнить кое-что важное о себе. Да… Он оказался способен утешать ее, пальцами продавливая упругие глазные яблоки с тем же минимальным усилием, с каким она выдавливала таблетки из упаковок. Но взять ее… Абель предпочел нашпиговать ее тело штативами для внутривенных вливаний. Она не возбуждает по-настоящему и сейчас. Возможно, дело в том, что малознакомая мисс Шелл, подстать своей фамилии, остается для него пустой оболочкой, не настоящей живой женщиной. Абель закрывает глаза, моментально воскрешая в памяти другую: очень чистое лицо, свежее и молодое, как у модели, с выделяющимися на мягкой пастели смоляными росчерками бровей. Он вспоминает, как коснулся ее во время нарушения энергоснабжения во всем госпитале: когда здание будто бы издало стон, а оранжевые огни чрезвычайного положения зажигались в темноте, освещая возникающих из клеток пациентов. Гидеон сразу затащил ее в свою камеру, чтобы уберечь от других сумасшедших преступников. Она мелко дрожала, кремово-мягко пахла «Шанелью»… После же, выслушивая лай охраны, Абель уловил отголосок ее удивленного: «настоящий Чесапикский Потрошитель поступил бы так?», остро осознавая, что хотел бы стать рыцарем Аланы Блум. Хотя бы суметь заставить ее, собранную и решительную, улыбнуться, чтобы показались ямочки — у такого лица не может не быть ямочек, — но до сих пор ему это не удавалось, пусть Гидеон всегда и пытается быть с ней галантным. Он внушает доктору Блум ужас, как и всем остальным вокруг. Совершенно справедливо, в общем-то. Однако в отличие от других, она пересиливает себя, приглушает страх и находит мужество не вести себя с Абелем, как с животным, тем самым будто бы возвращая ему-цинику остатки человечности. Со всеми прочими, в том числе, его нынешним лечащим врачом, Абель пользуется тем, что он официально не в своем уме, и критикует чужую одежду и поведение, беззастенчиво называет вещи своими именами, справляется на нетактичные темы, не боясь осуждения, отвечает вопросами на вопросы, как заправский терапевт, либо же, пресекая вмешательства, придумывает истории, сводящиеся к сущим небылицам. Но в компании доктора Блум Абель, который обычно не проводит время за разбором воспоминаний — зачем это человеку без будущего? — проникается неким особым чувством и даже ощущает позыв поделиться подлинными сведениями о себе, или тем, что кажется ему подлинным. Будто прошлое, выдуманное им самим и выдуманное (внушенное) другими не смешались слишком давно, как кости скелетов двух далеких-далеких чудовищ, как минимум, одно из которых когда-то им являлось.