Не станет лучше

Капает медленно. Не чаще двух или трёх в пять секунд. Акира периодически подходит, проверяет, щёлкает пальцами по трубке, внутри которой медленно сочится физраствор. Сочится словно по проводам и, миновав тонкую иглу, всасывается в вену. Шики неподвижен. Шики молчит. Только веки то и дело вздрагивают, поднимаются, и красные, горящие злобой прищуренные глаза словно опасной бритвой проходятся по лицу Акиры. И его ненависть настолько концентрированная и ощутимая, что у последнего подрагивают уголки рта. И он не может не ненавидеть в ответ. Так же горько и не менее яростно. Они не разговаривают. Максимум, что он услышал за последние три дня, это пара хлёстких "Уйди". И ничего больше. Ничего, за исключением почти змеиного шипения, когда Иль Рэ попытался сесть на кровати. С первого раза, разумеется, не вышло. С десятого тоже. С двадцать первого смог, но едва не свалился на пол. И Акира даже немного злорадствует, почти детская кипучая обида не даёт покоя, не даёт понять, насколько для Иль Рэ невыносимо всё это. Невыносимо чувствовать себя САМЫМ слабым. Беспомощным. Невозможно худое, почти лишённое мышц тело, ежесекундно испытывающее боль. Но боль, возвращающую его к жизни. Акире остаётся только ждать. Ждать и под угрожающие рыки – голосовые связки, к сожалению, восстанавливаются быстро, – таскать его на себе в ванную комнату. Таскать, ставя на ноги и закидывая тонкую руку себе на плечо. Таскать не как раньше, прижимая к себе подобно недвижимой восковой кукле, теперь нет, теперь только непослушные ноги волочить по полу, с ужасом осознавая, что этот высушенный остов и есть всё, что осталось от Шики. Есть он тоже пытается сам, и Акира только отворачивается, чтобы ненароком не поймать взгляд алых глаз. Пальцы дрожат, неловкие, не желают гнуться. Ложка ходуном ходит. В конце концов не выдерживает и вовсе выходит из комнаты. А после бесконечные: "– Шики… – Уйди." "– Дай, я помогу… – Уйди." "– Я просто хочу… – Уйди." И тогда Акира перестаёт разговаривать с ним. Молчит даже больше, чем раньше, даже больше, чем когда гигантская ростовая кукла, в которой слабо теплилась последняя искра, сидела в инвалидном кресле и лишь иногда опускала веки. Молчит, возвращается к боксёрской груше в провонявшем потом и кровью зале, избивает её и держится, изо всех сил держится, чтобы не вцепиться в неё зубами. И рвать, рвать, рвать! Пока песок не засыплет глотку, не забьёт дыхательные пути. День за днём. С утра забредает на кухню, как попало наваливает продукты в кастрюлю. Ест, совершенно не чувствуя вкуса. Уходит, как только бледная тень начинает самостоятельно передвигаться. Для того чтобы не видеть дрожащие колени, болезненно впалый живот и бешеную ненависть во взгляде. Акира начинает думать, что Иль Рэ просто убьёт его, как только придёт в себя. Прирежет равнодушно, как псину. Прирежет за то, что стал свидетелем его слабости, личным проводником по семи кругам Ада. Ждёт этого, надеется в какой-то мере, но не стремится вернуть катану. Чувствует, что нельзя ещё. Рано. День за днём как в тумане. Вторая неделя уплывает вслед за первой, а для Акиры всё сливается в один, границами суток не разделённый затяжной кошмар. Только проснуться бы. Пусть даже снова в Тошиме, пусть на залитых кровью улицах или на поводке, пристёгнутым к батарее. Ему плевать. Что-нибудь бы, обменять, новый кадр поставить, заменить эту реальность другой. Сжимает зубы. В очередной раз. Гадает, когда же закончится и закончится ли? Задерживается в коридоре, заталкивая ноги в кроссовки, и, прихватив с собой спортивную сумку и узкий свёрток, уходит. Замыкая дверь, слышит, как в комнате что-то глухо падает. Что-то массивное и явно превосходящее по размеру расшатанную табуретку. На мгновение прикрывает веки. Запирает двумя оборотами ключа. *** День за днём… Пустых, наполненных лишь столбами пыли, ненависти, закольцованной внутри алой радужки, и молчания. Молчания, которое вдруг перестаёт напрягать. Молчание, которое становится чем-то неотъемлемым и привычным. Уходит, не размыкая губ. Возвращается, выдавая своё присутствие лишь скрипом половиц. Зажигает плиту, не особо старательно моет пол. И когда Шики восстанавливается настолько что, сжав зубы, пытается отжаться, оперевшись на спинку кровати, так же, не произнося ни звука, вбивает меж планок облупившейся дверной облицовки турник. Следующим вечером назад тащится и вдруг останавливается посреди не слишком-то оживлённой улицы. Для чего? Как громом поражённый, замирает, стискивая широкую нейлоновую ручку своей тёмной сумки, и, развернувшись, бредёт в сторону паршивого хостела, в котором уже останавливался как-то раз. Как-то раз, когда только-только перебрался в этот город и не смог больше. Не смог возиться с безмолвной, медленно затухающей куклой и трусливо сбежал. Сутки не было, сбежал… Акира прикрывает ладонью глаза, большим и указательным пальцами нажимает на виски. Он совсем не хочет этого вспоминать, совсем не хочет думать о том, что уже сдавался. Не раз, и не два, и не три, но… Всё равно полз назад. Даже будучи уверенным, что ёбанное чудо не произойдёт, полз. Назад, к призраку, к своему хозяину. Смешно, но он бы никогда не признал этого вслух. Смешно, но давно смирился. Только вот нужен ли сейчас? Ведь когда-то же был нужен? Голову вдруг прошивает болью так, что Акира едва ли в состоянии вспомнить. Кое-как тащится вперёд, буквально грудью заваливается на обшарпанную стойку и просит любую свободную комнату. Разукрашенная девчушка за стойкой только усмехается и не глядя вытаскивает из-под столешницы ключ. Акира кривится в ответ и, перехватив свёрток в другую руку, роется в карманах, бросает на стойку пару смятых купюр и пригоршню мелочи. Чтобы расплатиться, хватает одной, остальные так же, не церемонясь, запихивает назад. Лампочка слабо мигает над потолком, и, мельком глянув на тиснёный на пластиковой бирке номер, Акира тащится в свою комнату. Он старается не думать о том, что решит Шики, если он не вернётся. Запирая дверь изнутри и падая лицом в подушку, Акира проклинает себя за то, что дал слабину, и на ощупь находит брошенный рядом на кровать свёрток. Сжимает рукоять катаны поверх ткани, и легче становится. Только сегодня. *** Возвращается через пять суток, уже в сумерках. Отпирает дверь и надеется на то, что в холодильнике оставил достаточно, что с Шики всё не настолько плохо, и он смог разобраться с плитой. Смог разобраться со всем. Проходя в комнату, Акира поворачивается боком, на всякий случай выставляет локоть вперёд, прикрывая предплечьем лицо. Никого. Застывает, до скрипа стискивая обёрнутые плотной тканью ножны в руке. Так и стоит посреди комнаты, в темноте. Вслушивается, и абсолютное ничего. Свалил? Даже не произнесённое вслух заставляет его панически вздрогнуть и едва удержать себя от того, чтобы дёрнуться и броситься к входной двери. Сжимает зубы. На месте стоит. Только шторы вдруг вздымаются от порыва ветра на распахнутом окне. Акира прикрывает глаза и мысленно чертыхается, медленно подходя к подоконнику, выглядывает на улицу. Ни запасной лестницы, ни даже водосточной трубы. Разве что до соседней крыши недалеко, пара метров, не более, и если примериться… Акира холодеет, быстро облизывая сухие губы. Если примериться, Иль Рэ бы без труда осилил такой прыжок, но теперешний Шики?.. Отдёргивает раздражающе мельтешащую штору и стаскивает материю с ножен. Найдёт. Всегда находил, умудрился не потерять в сплошном потоке безумия, что швырял их обоих туда-сюда весь прошедший год, и теперь тоже найдёт. Неужели вот оно? Момент, ради которого он дышал всё это время? Момент, ради которого жил и Шики упорно не давал сдохнуть тоже? Отыскать… Теперь уже можно вернуть оружие? И восхитительно плевать, плевать, как скоро Иль Рэ решит пустить его в ход. По телу разливается знакомое тепло. Предвкушение чего-то не совсем хорошего, чего-то опасного… Грохочет прямо над головой, вспышка молнии слепит, и Акира невольно улыбается. Чёртов дождь вот-вот ливнем обрушится. Забирается на подоконник, пробуя, правой ногой ступает на покатый карниз и, оттолкнувшись, прыгает. *** Кружит по району, прочёсывая окрестные подворотни одну за одной, и находит только старых алкоголиков, залежавшийся мусор да свору оголодавших худющих псин, столкнувшись с которыми, Акира медленно пятится, не сводя взгляда с ощеренных, побитых палками и покрытыми язвами морд. Безумие в тёмных блестящих глазах, обречённая уверенность в силе жёлтых сколотых зубов и подламывающихся от голода и усталости лап. Шаг за шагом назад, под утробный низкий рык… Шаг за шагом, осторожно, стараясь как можно мягче пружинить подошвами об асфальт. Слишком знакомой ему это обречённость кажется, себя брошенной избитой псиной чувствует и всё равно упрямо ползёт вперёд. Будет искать, пока не найдёт. Освещение совсем паршивое, раскачивающийся на высоком столбе единственный на ближайшие тридцать метров фонарь, но и его света хватает для того, чтобы поглядывать назад, прикидывая, как скоро он сможет выдернуть лезвие из ножен, если понадобится. То и дело грохочет сверху, разряжённой вспышкой чертит в небе над ночным городом. Раскалывает. Небосвод. И голову Акиры на две части. Кривится, тащится в сторону, к брошенной уже, кажется, не одно десятилетие котельной и то и дело озирается по сторонам, памятуя о нехорошей репутации этого места. Не то ночлежка для бомжей, не то наркопритон, хрен его знает. Но внутри, за высоким бетонным забором явно горит что-то, и причудливые, чернущие, словно мазутом подпитанные, тени пляшут, расползаясь по остову стен. Ворота не заперты, он замедляет шаг. Едва-едва наступает на пятку, почти крадётся, нутром чуя: что-то не так. Что-то не так за этими треклятыми стенами, что-то… Что заставляет его нервозно сжимать саи покрепче и в любую секунду быть готовым сдать назад. И это ощущение такое далёкое. Забытое. Потому что тот Акира, что выбрался из Тошимы, давно сдох. Сдох, убегая от головорезов, Шики и собственной слабости. Сдох, позорно поскуливая около ног, стоящих на подставке инвалидного кресла, поднялся в ту ночь и за дверь вышел уже другой. Другой, который не ведёт счёта, который не запоминает лиц. И те, что мельком встретились, и те, что кривились в предсмертной агонии, содрогаясь, насаженные на лезвие нихонто. Предчувствие так и вопит, нервозность кривит лицевые мышцы, но меч обнажать он всё ещё не спешит. Не спешит, но глубоко внутри, там, за переплетением мышц нервных окончаний, за крепкой костяной клеткой что-то тревожно ворочается. Хрипит, словно пробуждаясь ото сна, и Акира прикусывает губу. Боится. Боится поверить в то, что так явно рисует ему разыгравшееся воображение. Хруст, после – омерзительное чавканье, и словно сдувается пустой пакет. Хруст. Хруст. Хруст! Падает. Лязг металла, сдавленный, задушенный ещё в глотке вопль. Не выдержав, Акира прибавляет шаг, входит на территорию котельной, повернувшись так, чтобы не задеть ни одну из створок, не выдать себя скрипом проржавевшего механизма. Первое, что бросается в глаза, – кровь. Много, алая, яркая, свежая. И пляшущие языки пламени словно нарочно свежие багряные лужицы из потёмок выхватывают, бликуют жёлтым, отражаясь в них. В глотке пересыхает. Трое лежат. Один словно бабочка на скалящиеся осколки, торчащие из уцелевшей оконной рамы, наколот. Ещё шевелится, перебирает руками, и глаза его почти идеально круглые от шока. Широко распахивает рот, но ни звука не доносится, только хрип. Нижняя губа и подбородок залиты тёмными, почти чёрными подтёками, пачкающими грудь. Развернуться и свалить отсюда бы, да только вот… Ещё один, тот, что в центре почти, спиной к нему. Акира узнал бы этот силуэт даже в Аду. Всё ещё слишком худой, кажется безмерно высоким, волосы длиннее привычного и, растрепавшись, закрывают лицо по самый подбородок. Акира видит только изгвазданные в тёмном и липком пальцы, видит собственный нож, перепачканный по самую рукоять. Криво хмыкает, оценив иронию, и, дождавшись, пока некогда Иль Рэ обернётся, почтит его презрительным взглядом красных, словно кровоточащих глаз, рывком освобождает лезвие от ножен. Оборачивается, и Акира узнаёт свою футболку. Куртка тоже его, совсем новая, чёрная, которая так и не стала заменой привычной спортивке с капюшоном, а вот Шики пришлась по плечу. Измученный, осунувшийся, с кровоподтёком на бледной скуле и разбитыми губами он выглядит куда моложе своих лет. Моложе чем когда-либо. Акира даже не удивляется, Акира скрипит сжатыми зубами и понимает, что не пожалеет его сейчас. Не даст форы. Не признает слабым. Пальцы, сжимающие рукоять, подрагивают от напряжения. Сейчас… Секунды отмеряются рваными вздохами одного из лежащих на земле тел. Акира не думает о них как о живых людях, давно уже нет. Шики приподнимает брови, перебрасывает нож в другую ладонь, сморщившись от неприятного ощущения стянутых подсохшей кровью пальцев, и едва заметно кивает. Начинай, я готов. Акира помнит этот жест, только вот обычно следующее, что всплывает в памяти, это боль. Боль от ссадин и синяков. Боль от трещин на рёбрах. Боль от отбитых внутренностей и дважды прокушенного языка. Не жалел. И Акира не будет. Собирает всю свою злобу, отчаянье выскребает из потаённых уголков души, ненависть, обуглевшую обратную сторону век, туда же, и, сокращая дистанцию, всю силу вкладывает в первый удар. Понимает, что сейчас Шики не выдержит, не отразит, понимает, что рассечёт до кости и… бьёт. Сталь о сталь. Искрами. Сводит кисть. Злясь, перехватывает двумя и понимает, что не может сдвинуть лезвие ножа ни на единый миллиметр. Напирает изо всех сил и вскидывается, отводя взгляд от чужих перепачканных рук. Глаза в глаза. Прямой контакт. Колени дрожат. Потому что алые, живые, горят, как никогда, в расширенных зрачках – тьма, а в радужке можно расплавиться, сдохнуть от ожогов. И как же Акире нравится… Отступает назад, пятится, удобнее перехватывает своё и вместе с тем нет оружие. Ждёт. Словно хода в шахматной партии. Неторопливо ступают, один в левую сторону, второй вправо пятится… Очерчивают незримый круг. Арену. Чем кончится, чья кровь на мёртвую, выжженную землю пятнами? Акира, как может, наслаждается моментом. Противостояния. Схватки. Силы, струящейся по жилам. Кто кого? Он не думает о победе, не думает о поражении, только жадно, расширившимися от предвкушения и потёмок зрачками образ бывшего короля впитывает. Такой как прежде. Живой. Всё выжидает, и Акира, не сдержавшись, снова делает ход, в этот раз пробует не сокращая дистанцию достать. Знает: короткое лезвие ножа – его оружию не чета. Иль Рэ уклоняется, уходит влево, и вместо того, чтобы пройтись по грудине, катана чертит линию по его плечу. Уверенную, глубокую… Такую, что края распоротой куртки тут же становятся влажными, а по пальцам, стекая, капает тёмно-бордовое. Капает и тут же впитывается в сухую траву. Разряд! Вспышка с оглушающим рокотом прямо над головами, освещает и тут же теряется в низко нависших грозовых тучах. Обрушится… Быстрее бы. Новый раскат грома словно сигнал. Акира не помнит, кто первым сделал шаг вперёд. Не помнит лязга и снопа искр. Не помнит атака-назад-уклонение-пируэт-атака… Не помнит, откуда взялась боль и почему пальцы загребают пустоту вдруг. Обезоружен. Очередная вспышка, и наконец-то обрушилось. Само небо на головы. Шумит… Акира пятится, отступая, цепляется кроссовком за одно из лежащих на земле тел и дёргается от неожиданности, когда скрюченные, казалось, уже задубевшие пальцы тянутся вслед за ним. Цепляют за штанину, тянут, и он только морщится. Отталкивает второй ногой их и, отвлёкшись, пропускает удар. Не лезвием, нет. Кулаком ровнёхонько в челюсть. Шатается, неуклюже взмахивая руками, и тут же ловит второй. Грудина горит, не выдохнуть, только, согнувшись, жадно открывать рот, вместе с тяжёлыми дождевыми каплями силясь поймать спасительного кислорода глоток. Едва-едва выходит… Только дышит, и вдруг снова. В живот. Ноги, спина, рёбра… Акире кажется, что всё сломано. От каркаса и до крепёжных шарниров. Позвоночник, суставы, конечности… Почти не чувствует их. Глаза заливает не то косыми дождя, не то алыми струями, и Акира едва ли может разлепить их. Вслепую пятится, подножка, и на коленях. Холодное острие под подбородком, тонкую кожу предупреждающе покалывает, и он задирает голову вверх. Не выдержав, ухмыляется и тут же ощущает, как вместо исчезнувшего лезвия жёсткие пальцы вздёргивают его за лацканы куртки вверх. Ставят на ноги, пихают в грудь, вызывая приступ надсадного кашля, и, снова согнувшись в три погибели, Акира пятится. Пару шагов, и упирается спиной в забор. Губы ещё шире растягиваются, наверное, как безумный скалится, но не может прекратить. Даже когда новый удар вышибает из него дух, и лезвие холодит кадык. На ощупь вперёд тянется, ладоням находит чужие плечи и сжимает их. – Вернулся… Всё, что удаётся выдохнуть, и откинуться назад, не заботясь о холодящей кожу стали, запрокинуть лицо, подставляя его под потоки воды. Смывают не только кровь. Кажется, слабеет и боль, на манер проволоки всё тело опутавшая, и он наконец-то может посмотреть. Умудрился тоже достать, рассечь чёрную бровь и правую ногу зацепить. Шики едва уловимо западает на левую, но даже не морщится. Лицо гипсовой маской становится, единственное живое – глаза. Совершенно адские. Акира смотрит в них абсолютно без страха и почти задыхается. Давится хрипами, вертящимися на языке словами и почти детским восторгом. Потому что всё тело о повреждениях вопит, потому что вернулся… Потому что Акира снова не один. Потому что тяжесть всего проклятого мира спадает с плеч. Потому что его семь кругов Ада наконец-то пройдены, и сейчас так или иначе Шики избавит его от них. Акира смотрит… И никак не может поверить. Акире совершенно не страшно, он плавится, как дешёвый пластик, под чужим бешеным взглядом. Кажется, целая жизнь прошла с того времени, когда Шики смотрел на него так. Как на зарвавшуюся шавку, посмевшую цапнуть хозяина, как на слабого мальчишку, прикованного к батарее, как на маленькую непокорную суку, которая одному ему принадлежит. Колени и без того ватные, подгибаются, в животе и больно, и горячо вдруг, кровь отливает вниз. Акира выдыхает и собирает солоноватые капли дождя с губ. Шики приподнимает бровь, и, не сдерживаясь больше, Акира к нему тянется, наплевав на катану и насмешливую линию скривившихся губ. – Давай уже… – шепчет, ощущая, как неприятно щиплет кожу в том месте, где лезвие прикасается. Надо же, оцарапался. Сжимая куртку ещё сильнее, на себя тащит, хотя ближе только если втиснуться бедром меж широко расставленных ног. Так и выходит, и Акира, измученный тактильным голодом, едва ли не закатывает глаза. Слишком близко и слишком правильно. Слишком, как было раньше, кажется, много жизней назад. – Давай… – повторяет, на этот раз к чужим губам тянется, а сердце вот-вот и без помощи лезвия разворотит его грудь. Бьётся быстро, шумно, теряя ритм и заходясь болезненными спазмами. Акира успевает подумать, что это близкий инфаркт, успевает подумать, что ему абсолютно плевать вообще-то. Пусть. Пусть так, пусть прямо сейчас сдохнет, только вот кое-что ещё успеть сделать ему очень хочется. Хочется настолько сильно, что со стоном болью в грудине отдаётся каждый вздох. Прижимается к этим холодным, влажным из-за стекающих капель губам и понимает, что вот оно. Ебучий апофеоз. Всего стоило. Шики, кажется, даже не дышит, не шевелится и отталкивает назад. Лопатки встречаются с твёрдым бетоном, Акира вздрагивает, непонимающе тянется снова и дёргается вправо, скривившись от крепкой затрещины. Пустую голову забивает искрами, и тут же, ещё не успев унять последствие первой, кривится от унизительной второй. Разжимает пальцы, позволяя рукам плетьми повиснуть вдоль тела, и ждёт следующую оплеуху, сжав кулаки. За то, что ушёл? Или вернулся? А может быть, за инвалидное кресло и зонд? Он бы спросил, да только открывает рот, как тут же плотно сжимает губы, ощущая, как щёку обожгло. Снова. Что же, вытерпит. Не высока цена. Кажется на мгновение, что слепнет от следующей, но нет. Всего лишь голова кружится. Лезвие, уже оцарапавшее его горло, поднимается выше, замирает под подбородком, легонько давит, и Акира покорно смотрит не вниз, а прямо перед собой. И плевать, что правый глаз заплыл, а левый закрывает налипшая мокрая чёлка. Вспоминает, как скучал по кипучей, живой ненависти в этих алых глазах, и чувствует себя по-настоящему жалким. Уверенным в том, что огороженную территорию он уже не покинет. Останется лежать на земле? Акира хочет позвать его, выдавить из себя хотя бы имя, но отчего-то не может. Только открывает и закрывает рот. И единственное, что в голове вертится, это: "Давай же, убей". Давай, избавь нас обоих от этого. Прерви… Закрывает глаза, уверенный, что вот сейчас, мгновение, и густое-горячее хлынет ему за ворот, и едва не кричит, когда лезвие исчезает, а к губам жмётся чужой рот. Лязг металла, катана около ног падает, и тут же потрясающее ощущение чужих ладоней на бёдрах. Гладят, стискивают, поднимаясь выше, сцепляясь чуть ниже поясницы, и Акира, как послушная девчонка-старшеклассница, с готовностью приподнимается на носки и льнёт всем телом, загребущими ладошками поглаживая основание шеи сзади и затылок. Пахнет озоном, кровью и известью. Пахнет страхом, горчит злобой и топит собственной эйфорией. Акире кажется, что он вот-вот кончит. Вот-вот, если Шики не прекратит языком насиловать его рот. Впрочем, он совершенно не против насилия. В любой форме. Здесь и сейчас, пожалуйста. Пожалуйста… Всё, что угодно. Дуреет, теряет голову, отзывается всхлипами на каждое болезненное прикосновение зубов или же наглого языка. Не верит. Не верит в то, что его персональная преисподняя наконец-то отпустит. Больше никаких котлов и раскалённых углей. Никакой ненависти к чёртовому креслу и удушающего одиночества. Не один. Пусть каждая клеточка тела от боли воет, пусть нечем дышать, а пальцы, тискающие его задницу, не будут нежными, пожалуй, никогда. Не станет лучше, но Акире большего и не надо. Не теперь. Слепо пялится вверх, подставляя шею не под поцелуи – укусы, и натурально тает, растекается и едва-едва держится на ногах. Но ему мало. Мало, даже когда над ключицей появляется ужасно болезненный, кровоточащий укус. Мало… И Шики тоже чувствует это, иначе почему, оторвавшись вдруг, тяжело дышит и смотрит так, словно сам не может разобраться, что делать дальше. Акира слабо кривится, силясь выдавить из разбитых губ подобие улыбки, и на мгновение прижимается лбом к чужому плечу. Льнёт близко-близко и, оттолкнувшись, припадает к бетонной перегородке снова. – Убей меня или трахни, наконец, – усмехнувшись, предлагает он, отвечая на невысказанный вопрос в прищуренных глазах напротив, и едва успевает выставить ладонь перед лицом – так спешно его разворачивают к забору. Не раздевая, только приспустив джинсы, мельком облапав… Акира закрывает глаза. За грохотом наверху не слышно ни звука, с которым пуговица покидает петлицу, ни лязга застёжки. А от вспышки молнии он, кажется, и вовсе слепнет, или всё дело в раздирающей его на куски боли? Акира не знает, Акира закусывает кулак и терпит. Терпит, подставляясь под забравшиеся под его футболку холодные ладони. Терпит, подаваясь назад, сжимая зубы и ещё плотнее насаживаясь на распирающий его член. До слёз, оседающих на ресницах. Ощущает в себе и жадно глотает воздух, чтобы ненароком не подавиться нахлынувшей эйфорией. Он больше не тот, кто тащит всё на себе, больше не он из них двоих – сильный. Акира хочет быть слабым. Очень хочет. Хочет полагаться на кого-то так же, как на самого себя. Хочет прислушиваться. Хочет беззаветно верить. Хочет жмуриться, как сейчас, ощущая, что кто-то заполняет сосущую черноту у него внутри, и не важно, как. Не важно, как много боли ему придётся вытерпеть. Хуже не будет. Лучше тоже. Но ему и этого хватит. Хватит горячего дыхания в затылок и пальцев, придерживающих за бедро. Хватит негромкого "идиот" на ухо, от которого захочется рухнуть на четвереньки прямо в хлюпающую под ногами грязь. Хватит того, что ему не позволят этого сделать. Удержат, обхватывая поперёк торса и прижимаясь грудью к спине. Начинает двигаться, и Акира вздрагивает с каждым новым рывком. Он чувствует себя абсолютно точно больным, но даже разрывающая боль заставляет пальцы на ногах предвкушающе сжаться, а ладони – потянуться к исправно стоящему члену. Перехватывает его руку, сжимает ладонь в своей, и Акире не остаётся ничего, кроме как терпеть. Терпеть всё вместе и разделяя на части. Терпеть… Прижимается щекой к шероховатой поверхности забора, впивается взглядом в одно из лежащих в отдалении тел и замечает вдруг, что то пялится в ответ. Пялится округлёнными выпученными глазами с огромным зрачком, поглотившим радужку, и даже изредка моргает. Пытается открыть рот, но не может из-за положения головы, и только сейчас Акира замечает, что она повёрнута едва ли не на сотню градусов. Усмехается и откидывается назад, пристраивая затылок на костлявое худое плечо. Продолжает смотреть на всё ещё живого парня со сломанной шеей и представляет, как Шики сделал это. Быстро, одним движением или же наоборот? Медленно, пережимая трахею, фактически погружая противника в глубокий обморок, и только тогда… Хруст. Акира поскуливает и закусывает губу, жадно втягивая в рот выступающие алые капли и растирая их языком по нёбу. Акира жалеет, что пропустил это. Ему всё ещё больно, но боль скорее фоновая, и ладонь, наконец-то накрывшая его член и то и дело ритмично его сжимающая, с лихвой компенсирует все неприятные ощущения. Им обоим нужно совсем немного. Совсем… Акира, как послушный мальчик, кончает только после хозяина, ощутив, как тот сокращается у него внутри. Ощутив наконец, что он живой. Настоящий. Что не иллюзия больного разума или очередной страшный в своей реалистичности безумный сон. Шики великодушно – если к нему вообще применимо это слово, – додрачивает ему и вжимается ещё плотнее, когда Акира, закусив губу, выплёскивается на забор. Фейерверки в его голове подобны вспышкам молнии. Такие же ослепляющие, яркие, едва ли не плавят и без того вскипевший мозг. Шики выходит из него, и, выдохнув, Акира всё-таки скатывается вниз, коленками прямо в липкую размокшую грязь. Глупо хихикает, упираясь лбом и руками в забор, и внезапно видит всё в красном спектре. Переводит взгляд на тело, страшно вращающее глазами, и видит, как его голова раскалывается словно спелый арбуз, в который воткнули лезвие катаны. В одиноко растущее чахлое дерево у забора бьёт молния. Пахнет чем-то палёным. Акира чувствует, как отключается. *** Открывает глаза. Бесцельно пялится в белый, далеко не идеально побелкой выкрашенный потолок. Не поворачивая головы, по простыне шарит, и пальцы загребают одну только лишь пустоту. Тогда поворачивается. Разумеется, узнаёт квартиру, в которой они оба провели столько времени. Узнаёт, но совершенно не помнит, как оказался внутри. Задумчиво ведёт пальцами по голой груди, ныряет ладонью под одеяло, чтобы убедиться, что раздет полностью. Хмыкает. Отчасти даже надеется, что Шики не преминул воспользоваться его беспомощностью. Хотя бы пару раз. Прежний Иль Рэ частенько позволял себе это. Акира осекается на этой мысли. Они оба никогда не станут прежними. Осматривается по сторонам, осторожно садится и тот час же стискивает сбитыми пальцами одеяло. Болит всё. Даже то всё, о наличии которого он и не подозревал. Кажется, он весь один огромный синяк, добротная отбивная, которую осталось разве что присолить и зажарить. Но это не главное, это пусть. Раз болит, значит всё ещё дышит, значит живой. "Мертвецы боли не чувствуют", – любил раньше повторять Шики, и теперь Акира понимает. Только вот сам он, сам бывший король чувствовал ли? Чувствовал боль, провалившись в небытие? Акира понимает вдруг, что, возможно, уже никогда не спросит. Акира вслушивается в тишину и с парализующим ужасом понимает, что он один. В каком-то смысле снова. В каком-то смысле начинает задыхаться, и только щёлкнувшая дверная ручка позволяет ему жадно вздохнуть. Сидит на кровати, не потрудившись даже натянуть повыше съехавшую простынь, и пялится на дверной проём. Ждёт. И когда вошедший, наконец, проходит в комнату, всё, что делает Акира, это адресует ему полный недовольства взгляд. Шики отвечает так свойственной ему прежнему тонкой ухмылкой. – Не делай такое лицо, рыбка. Вздрагивает и словно в ознобе кутается в тонкую простынь. Опускает взгляд, чувствуя себя именно чёртовой маленькой "рыбкой", а не матёрым головорезом. Шики оставляет катану в кресле и стаскивает куртку с плеч. Медлит и, подумав, всё же присаживается на кровать, прижимаясь своим холодным бедром к тёплому Акиры. Замирает, словно обдумывает что-то и тянется ладонью к спутанным серым прядкам на затылке. Задумчиво перебирает их, а Акира украдкой с силой щиплет себя за живот. И только скривившись от боли, может поверить – не спит. И уверенности разом как-то поубавилось. – Ну, что теперь? – спрашивает, изо всех сил изображая недовольство и стараясь не так явно тянуться за ласково теребящими его волосы пальцами. Он ожидает, что его вопрос проигнорируют, но Шики и тут суждено удивить его: – У меня остались неоплаченные счета. Акира выбивается из-под пальцев, перехватывает снова тянущуюся к его макушке руку, сжимает в своей, и если Шики это не нравится, он может засунуть это себе в задницу. – Счеты? – Серая бровь вопросительно приподнимается, и Акиру прошивает невесть кем в его голову вложенной догадкой. – Арбитро? Бьёт наугад и попадает сразу в десятку. Шики, коротко хмыкнув, кивает. – Ты хочешь разыскать Арбитро? – Не веря себе, переспрашивает ещё раз Акира и, удостоившись раздражённого взгляда, закатывает глаза в ответ. – И когда собираешься начать? Шики только передёргивает плечами и, оценивающе поглядев на шею и плечи обнажённого юноши, вдруг стягивает и свою футболку тоже. При ярком дневном свете худоба, синяки и шрамы особенно пугающи, но Акира не подаёт виду. Он ждёт, когда Шики разденется полностью, и уже тогда, ладонями огладив выступающие рёбра, а после вцепившись в твёрдые плечи, закрывает глаза. Он верит, что всё пройдёт со временем. Верит, что Шики, чьему упрямству позавидовало бы стадо ослов, будет в порядке. Они оба будут. И ещё кое-что, что он знает наверняка. Лучше не станет уже никогда. Но разве оно им надо?