Святая

Иногда умирать бывает слишком просто, и хочется присоединиться туда, к погибшим, на погребальные костры. Бросится живьём в отвратительное, яркое, ослепляющее пламя, даже не задумываясь над тем, как всё происходит, раскинув руки, и вспыхнуть невероятным потоком огня. В такие моменты даже дышать не получается, и в этом нет ни малейшего смысла – не стоит пытаться ожить в очередной раз в глупом мире, когда война поглощает всё вокруг, оставляя лишь растоптанные трупы и смерть, смерть, разразившуюся кровавыми реками. Люди впечатлительны. Они бросают врагов в пламя без единого сожаления, но рыдают над мёртвыми, и люди слишком лицемеры, чтобы признать, что на самом деле первое больше убийство, чем второе. Алве не плевать, хотя так может показаться на первый взгляд. Он видел в своей жизни слишком много крови, чтобы сейчас отступать на несколько шагов и поминать Создателя. Алва не верит в создателя, не верит в то, что люди способны на что-то доброе, вообще ни во что не верит. Стервятники кружат над Олларией, которую он так и не увидел с её настоящим именем. Рамиро-Вешатель безжалостно смотрит на повешенных и даже не поднимает руку, чтобы коснуться эсперы. Эспера, олларианские знаки отличия – у рода Алва святыня появится через несколько поколений, и золотая статуя Святой Октавии будет стоять перед ними, как подтверждение того, насколько великой может быть женщина, в которую способны плевать все остальные. Для Рамиро она просто мать; мать, которую у него отобрали. И Рамиро-Предатель ему никакой не предатель, а отец, что его он не видел ни разу в своей жизни. Поле боя открывается перед глазами Рамиро-младшего, и он даже не сжимает руки в кулаки от злобы, потому что его душа постепенно выгорает в этом предательском мире. Их отцы многое натворили. Их отцы пошли на поводу у слабости человека, который остался жив. Всё это может быть только догадками, но когда Рамиро смотрит на Ричарда Горика, у него возникает только стойкое отвращение; Алан Окделл у них святой, хотя убил того, кто никогда не был предателем. Алан Окделл у них святой, у проклятых Людей Чести, а у Рамиро даже Святой Октавии нет, потому что она ему просто мама. Слёзы не блестят в чёрных, потемневших от холода в душе глаза. Конечно, он вернётся домой, увидит свою семью – настоящую семью, не это подобие семьи, драгоценного братца, безумного… Брат Ворона. Как прекрасно. Он не спешивается с вороного мориска, возвращаясь обратно в Олларию. За спиной горят погребальные костры, и где-то за ними прячется поле боя. Кровь заливает зелёную траву, и та тоже обагривается постепенно, становится всё ярче и ярче. Ржавые потоки ненависти мечами рассыпались вокруг, и Рамиро хватается за рукоять собственного. Поле боя опустело от их солдат. Каждый будет оплакивать кого-то своего; враги посмотрят на стервятников, что съедают и своих и чужих, но эта битва для них проиграна, а для него – очередная, в отвратительном списке, победа. Становится холодно на душе. Он не спешивается и тогда, когда въезжает в сам город. Не ступает на проклятую олларианскую землю и в то мгновение, когда видит уважаемого короля, его родного по матери брата; существо, отобравшее у него Октавию, единственного важного человека для Рамиро-Предателя. Первый Маршал Талига творит свой суд. - Повесить, - без единого возражения отвечает он. Голос не задрожит ни на одну секунду, и он не станет сомневаться и в то мгновение, когда кто-то попытается заглянуть в глаза в поисках жалости. Ему не жаль. Никого из всех этих существ; никого из рыдающих людей, которые предавали их столько лет, метая ножи в спины. - Повесить. Их так и оставят тут, для того, чтобы вороны могли пролетать над проклятыми телами, забирая то, что им хочется. Как это символично. Поле боя вспыхивает погребальными кострами, и все, принявшие смерть там, пеплом развеваются по воздуху. Свои и чужие. Люди Чести и просто предатели остаются там, на отвратительной стене, а Рамиро-Вешатель теперь уже может не открещиваться от того, как все его называют – будто бы он хотя бы раз в жизни пытался это сделать. Он не закрывает глаза и не делает вид, что устал, когда возвращается домой, а после возвращается домой. Завтра Франциска Первого Оллара похоронят. Убийцу его матери, убийцу его отца, пусть чужими руками, убийцу всего, что принесло бы семье Алва счастье. Рамиро вскрывает его завещание наедине с самим собой, не позволяя никому увидеть последнюю волю отчима; отчима, который, как принято говорить теперь в Олларии, заменил ему отца. Отчима, который никогда не смог бы стать тем, кем был для него Рамиро-Предатель. Любовь отца доходит даже из тех Рассветных Садов, в которые его не пускают проклятые эсператисты своими криками, проклятые люди чести. Рамиро скользит взглядом по строкам, словно не понимая. Какой великолепный подарок! Какое великолепное дарование со стороны драгоценного отчима, который никогда не смог бы быть для него отцом. Или даже его подобием. Рамиро кривит губы в презрительной усмешке, и сдерживается, не позволяя себе сжать в кулаке проклятую бумагу. Твой брат не должен править. Он слаб и глуп. Ты, Рамиро, должен стать королём и имеешь на то полное право. Новая династия. Ты станешь Олларом. Олларом? Рамиро никогда не откажется от того, чтобы быть Алвой – имя и фамилия, проклятый герцогский титул, который прикреплён у ней – это последнее, что осталось у него от отца. А от матери осталась икона Святой Октавии. Но она ему не Святая; она ему не великомученица, а умершая родами мама. Мама – единственная, ради кого он мог бы принять это проклятое завещание. Единственная, ради кого он взял бы что-то из рук Оллара. Алва – не Люди Чести. - Алва будут выше, - презрительно кривит губы Рамиро, зная, что не будет королём. Его последняя месть этому отвратительному роду человеческих подобий, тихий, немой ответ, который услышит только Франциск на том свете. Руки у Рамиро не дрожат, когда он ставит новую сургучную печать и вновь отказывается от этого завещания. - Но Алва не будут королями. Люди Чести – трусы. Он убеждается в этом каждый день, когда смотрит на ряд человеческих подобий перед собой. Но Оллары ничем не лучше; а в нём течёт кровь Рамиро-Предателя, как они называют отца, и он никогда не забудет об этом. В нём не течёт кровь Олларов. Это месть Талигу, месть мёртвому Франциску, месть всему, что только отобрало у него единственную настоящую жизнь. Алан Окделл и Рамиро Алва не встретятся в Рассветных Садах, потому что Алан Окделл туда не попадёт. За веру или нет, Алан Окделл – убийца. Каким бы фанатиком он ни был. Алва кладёт завещание в гроб Франциска и даже не смотрит в его сторону, когда того наконец-то закрывают в каменном склепе. Он лишь задерживается на минуту у гроба своей матери, улыбаясь едва заметно единственной женщине, в которую имеет полное право веровать. Уже для его сына прекрасная Октавия будет Святой. Но ему она просто мать. …Горят на поле боя погребальные костры. Труп Франциска Оллара забирает с собой в могилу отвратительное завещание вместе с последним жизненным предречением и коротким предсказанием всей его дальнейшей жизни. Олларам отпущен один круг. Но весь этот круг ни дня Оллары не будут законными королями.