Прошу, скажи...

      Парень часто смазывал кровь, льющуюся рекой из разбитого носа, рукавом окончательно испорченной рубашки. Вкус соли и железа плотно осел на языке, потрескавшиеся губы неприятно щипало от слёз. Голова раскалывалась от звона в ушах, и его наверняка бы стошнило, если бы было чем.       — Поднимайся, — приказал властный, грубый голос.       И парень послушно поднимается. Кусая губы, заплетаясь в ногах, поднимается как можно быстрее и со слепым доверием смотрит в глаза обладателю голоса. Тот довольно скалится и кивает. Он сильный, крепкий и жестокий. Чуть шире в плечах, больше по массе. И он его кумир. Любовь всей жизни жалкого подражателя.       Почему?       Почему ты позволяешь избивать себя каждый грёбаный раз, когда ему этого хочется? Почему ты с радостью зализываешь нанесённые раны и любовно поглаживаешь оставленные шрамы?       Потому что ты бесконечно глуп, предан и до усрачки рад тому, что знаешь его настоящего.       Джек умело подкупил тебя лаской и лживым доверием. А как он извинялся за малейшие проявления грубости… в начале. Пока не понял, что может безнаказанно делать с тобой всё, что захочет. А ты только улыбался и говорил, что не в обиде, что понимаешь: ему это нужно. Стыдливо прикрывал нанесённые им ссадины и благодарил за доверие. Тихо надеясь, что спасаешь несколько случайных зевак, позволяя жестокому узурпатору срываться на тебе. Наивно вспоминаешь единожды подаренную ласку.       И вот сейчас ты захлёбываешься собственной кровью и слезами. Безумно улыбаешься и счастливо клокочешь хриплым смехом. Ты чувствуешь, как сломанные рёбра давят на лёгкие, которые вот-вот прорвутся осколками костей. Но ты встаёшь и раскидываешь руки. Приглашая снова ударить. И безвольно повисаешь на руке, бьющей в живот, а он брезгливо откидывает тебя в сторону. Снова приказывает подняться, но ты больше не можешь. Тогда Джек присаживается рядом и тянет за волосы, заставляя смотреть себе в глаза. Шипит в лицо, что ты должен беспрекословно подчиняться, даже если он переломает тебе все кости. А ты только пытаешься выдавить тихое «прости», но не успеваешь. Рука с силой прикладывает голову об пол. Кровь с новой силой течёт из носа, ей же заполняется и рот из-за прикушенного языка. Тебя снова тянут за волосы, но ты уже не можешь сфокусировать взгляд или разобрать слова. Ты просто улыбаешься так широко, как только могут непослушные губы, неловко кладёшь свою ладонь на его лицо, пачкая кровью, и просишь:       — Скажи… прошу, — тебя почти не слышно, и только по привычным движениям губ, он знает, о чём ты.       — Ох, Риззи, ты хочешь услышать, как я нуждаюсь в тебе? Ну, так вот, кексик, пора тебе узнать правду. Ты был замечательной игрушкой для битья и неплохо скрашивал мои скучные вечера. Но ты сломался и больше мне нахуй не нужен.       И его руки сдавливают твоё горло. В ушах звенит такой привычный злобный смех. И на секунду ты всё-таки различаешь блеск его глаз. Но всё, что ты сейчас можешь — это слабо скрести ногтями запястья и мечтать, что, когда проснёшься, он кинет тихое «прости», мягко коснётся твоих волос и расскажет, как нуждается в тебе.

Но ты больше не проснёшься.