Вишера

Сказку тебе? Ну, и сказку могу рассказать. А про что тебе? Про охоту... про охоту-то я много знаю... И про деви-ицу? Ишь, запросы какие, шоб и про девицу и про охоту зараз... Хотя погодь-ка, есть у меня и такая сказочка. Принёс её ветер с гор уральских. Леса уральские ох, богатые! Там и лоси бегают, и кабанов видимо-невидимо. Волки там с быка ростом. Рыси и барсы мягколапые снуют. Птицы дикой стая взлетит так, не поверишь, будто туча небо закрывает! Горностаи да колонки, норки да куницы — так и шныряют! Ну, а белок и вовсе без счету! Охоться — не хочу! Хозяйка тем лесам — мать-медведица, Оша. Так жадных очень уж она наказывала. Тропинки все перепутает, может волков голодных следом пустить. Может и сама показаться, уж с медведицей-то шутки плохи. Жила в тех краях красавица Вишера... Чего, говоришь? Слыхал уже легенду про неё... Про то, как два богатыря из-за неё подрались и в камень превратились? А она меж ними рекой улеглась... дура. От верблюда знаю! Это у русских все легенды одинаковые, про любовь разнесчастную, так это они и выдумали. Я тебе другую сказку расскажу, подревней. Случилося это, когда русские в те края не пришли, а жили там люди другие — дети лосёвые, да дети медвежьи, да дети мотыльков… Это усё присказка была. Сейчас и сказка будет. Вишера-девица уж на что красавицей была! Стройная, как берёзка, ножки лёгкие да бесшумные, что у твоей кошки. Обычно у девок-то одних разговоров, что о платье ярком, о замужестве… А эта… и вовсе ни с кем не разговаривала. Нелюдимая, как уйдёт с утра с луком, да стрелами (в рукаве-то и нож острый, от лихого человека: мало ли кого в лесу встретишь!), так дни напролёт и не видать. Родители-то сперва ругали, мол, совсем без внуков оставить хочешь! А как братья у ней старшие оженились, понесли невестки, так они отстали. Даже рады были: мясца-то завсегда поесть хорошо. Раз зимой трескуны случились — ажно деревья разрывал мороз. Лето тоже неурожайное выдалось, голод в ворота стучался. Заплакали детки, племяннички, ой, есть хотим. Заплакали, старики, знамо дело, как еды нет, так их лыбанить надо. Надела Вишера штаны крепкие из шкурок беличьих, шубку лёгкую, да тёплую. Подпоясалась ножом, в рукав ножик востренькый, лук верный в руки взяла да колчан со стрелами за спину. Снегоступы широкие надела, варежки кожаные. За дальние холмы пошла охотница, где зверьё непуганое, лабазов не стоит. Весь день-деньской шла. То кедр найдёт, шишку пожуёт. То схрон беличий попадётся, то ягоды рябчики оставят. Дичь — пропала вся! Даже белки не стрекочут. Добрела так до самых холмов, там у ней избушка старая примечена. Хотела заночевать. Ночь настала, стемнело. Вишера в очаге угольки поправила, на золе тёплой калачиком скрутилась. Деревья трещат, ветер подвывает. Сон всё нейдёт. Смотрит, через продыхи и щели вроде как свет идёт. Подивилась она, лук за спину накинула, снегоступы обула, вышла из избёнки. Зарево-то на полнеба! Не только зеленоватое, как порой бывает, а каких в нём только цветов нет. Зелёный-то да, а и синий, и огненный, как пожар. И, вроде как, за холмами оно скрывается. Пожар? Не похоже. Тут-то её любопытство девичье и потащило. Перебежала Вишера через холмы, спускаться стала резвенько: как днём всё видать. Час спускается, второй по перелеску, третий по низине. Вышла охотница к широкой, извилистой реке. Зарево меж тем утихать начало. Тут-то девица наша сообразила: ежели совсем темно станет, назад не вернётся, не найдёт в темноте дорогу. Эдак насмерть замёрзнуть можно! Тут бы повернуть, ан нет, как мотылёк, на огонёк летящий, к свету побежала. У самого берега реки осторожно пошла, крадучись. Отогнула лапку еловую, на поляне диво творится: посреди снегов зимних птички махонькие летают. К полынье речной подлетят, водички студёной капельку зачерпнут, снова летают. Пёрышки у каждой сверкают-переливаются, от них и свет идёт. Одна как солнце утреннее, другая — что полуденное. Тут и яркая, как травка молодая, и лазоревая, как небушко весеннее. Другая будто вечер тёмный, а тут ищщо как цветы колокольчиковые. Хвосты у всех птах длинные, колыхаются, хохолки покачиваются, клювики точёные. Сами-то пухленькие. Вскинула Вишера лук свой, ну, думает, дичины поедим, а перья диковинные князю какому на запасы поменяем. Уж как хорошо перья такие в шапке высокой смотреться будут! Девицы, скажу я тебе, либо не охотятся, зверушек им, дескать, жаль. Либо, как кошки, меры не знают, азартные шибко. Только натянула она, значится, тетиву, птицы все разом смолкли, порхать перестали и на неё глазами-бусинками глядят, дескать, стреляй, не противимся. Одна только вокруг снуёт, попискивает чегой-то. Впервые, впервые лук верный у Вишеры задрожал. Не птиц её жалко стало, не тварей лесных. Чудо пожалела. Никогда ж в лесах такого не было, а сбить если птах дивных — так и не будет. Как была в снег и села, хоть помирай теперь: есть-то хочется, а руки не подымаются. На востоке уж и рассвет забрезжил. Встали на крыло птички светлые, мелькают кругом, точно утешить хотят. Как солнечные лучи на них опустились, разлетелись те птицы капельками звонкими. Протёрла Вишера глаза: уж не привиделось ли, не померещилось? Дай, думает, водицы на глаза поплещу, говорят, помогает. Зачерпнула пригоршню воды из полыньи-то той в ладоши. Среди шульги ледяной камешки махонькие попались. Самоцветы диковинные! Начерпала Вишера самоцветов со дна, пока мёрзнуть не стала, да домой поспешила. По пути косулю, оленяжку молодого пострельнула, напилась крови его горячей. С тем и домой вернулась. Камни те самоцветные у русских, которые по северам ходили, на припасы поменяли. Вишера та замуж за богатыря-красавца вышла. Ага, такого, как ты, только постарше. Она его из капкана вызволила и вылечила, но это совсем другая история. Реку ту так до сих пор Вишерой называют. До сих пор в краях Уральских и камни самоцветные находят. Сказку эту мне сестра старшая рассказала, когда я поменьше тебя был. А что это было, чего за птицы такие? Знать — не знаю, врать не хочу. Ни в одной книге о таких не пишут. Чудо, оно чудо и есть.