Июльский ураган

      Месяц похож на апельсинную дольку. Элеонора стоит около открытого окна и вдыхает душный летний воздух. Хочется грозы. Давно не было дождя, и все в Париже усохло, сморщилось, состарилось в несколько дней. Конец июля всегда выдавался особенно жарким в столице. То ли камни отражают солнечные лучи, нагреваясь и нагревая все вокруг, то ли просто климат здесь такой, — в любом случае каждый год жители страдают от неимоверной жары.       Почему бы не пойти дождю? Было бы неплохо. Все вмиг бы напоилось живительной влагой, воспрянуло бы ото сна, исчезла бы пыль с дороги, кареты перестали бы взметать целые столбы мелкого песка... Было бы легче стирать и сушить. Вода теперь стоит дорого: засуха. А стирать все равно надо: чем жарче, тем больше партия белья. И это почти без толку: едва вывесишь выстиранное, как оно толсто покрывается налетом пыли. А парижская пыль въедливая, вредная: ее не сразу отдерешь от ткани.       Хотя нет. Элеонора вздыхает и отходит вглубь комнаты. Пусть лучше дождя не будет: Максимилиан может попасть в грозу и простудиться. Он и так только что оправился от болезни. Нет, гроза должна разразиться только после его возвращения домой, на улицу Сент-Оноре, в жилое помещение над столярной мастерской гражданина Дюпле, который ушел куда-то вместе с матерью и сестрами после обеда, оставив ее сторожить дом. Только какой из нее сторож! Она абсолютно не умеет обращаться с оружием, а сейчас именно такое время, когда нужен защитник. Зайти может любой, и никто из соседей не посмотрит, знакомый он или нет. Так что ей осталось только молиться.       Элеонора привычно поднимает глаза к небу и шепчет "Отче наш", но тут же останавливается. Давно надо бы забыть об этом Боге. Теперь существует только Верховное Существо, и она, как дочь хозяина дома, где живет сам Неподкупный, должна подавать пример остальным. Смешно, право: вся Франция послушно молится Верховному Существу, а какая-то Элеонора Дюпле предпочитает бога монархистов. Это ведь подозрительными пахнет, граждане!       Девушка медленно обходит комнату, бездумно переставляет фарфоровые чашечки с места на место. Ей отчего-то нечем занять себя. Обыкновенно у нее столько дел, а сегодня все валится из рук. И почему? Потому что Максимилиан первый раз после длительного перерыва пошел в Конвент? Но он там и раньше бывал. Потому что народ, раньше боготворивший Неподкупного, теперь бунтует против него, как против Людовика XVI? Еще большая глупость. Вздор. Максим знает, что делает. Он привык обуздывать народ, и делать это для него так же просто, как и счищать кожуру с апельсина.       Долька месяца неожиданно затягивается тучами. Сердце девушки полно каких-то неясных предчувствий, и она кидается к окну, резко распахивает его и высовывается на улицу по пояс, жадно вглядываясь вдаль: не идет ли Максимилиан? Пора бы ему возвратиться... Пора бы всем возвратиться... Но нет. Улица пустынна. Париж словно вымер в этот поздний час.       И вдруг где-то в стороне Ратуши раздаются раскаты грома. Поднимается зарево. Шумные, страшные удары почему-то не сопровождаются вспышками молний, хотя около главного здания явно что-то горит. Тучи окончательно закрывают от девушки апельсиновую дольку луны, и нехорошие предчувствия закрадываются в ее душу. Вдруг политика закроет Максима от нее, как тучи закрыли подобие его любимого апельсина? А вдруг случится самое худшее? Вдруг оно уже случилось?       Интуиция не обманывает ее. Наконец Париж орошается потоками воды. А в Ратуше идет смертельный бой, последний для многих героев, решающий для двух партий, для двух слоев общества. Робеспьер сидит за столом, бледный, решительный, держа пистолет рядом с собой. С грохотом падает сорванная с петель дверь, и все, кто находится в зале, вскакивают, готовые обороняться до последней капли крови, до последней крупицы пороха.       Полчища людей, которых позже назовут термидорианцами, врываются в помещение, внося с собой первозданный хаос. Все смешалось здесь: дружба и вражда, любовь и ненависть, бедность и богатство. Вчерашние враги борются плечом к плечу; одни оплакивают свою любовь, другие — свою ненависть, третьи — утерянное богатство и процветающую бедность.       Максимилиан встает, вцепившись в оружие обеими руками: пистолет — его единственная надежда в этой клоаке страстей, его единственный лучик света, за которым он пытается следовать. Он потерял очки и почти ничего не видит уже в пяти шагах от себя: работа с бумагами сделала свое дело. Он не видит, как сзади на него кидается рослый солдат. Тщедушный, больной, адвокат из Арраса не может вывернуться из железной хватки народа. Солдат валит его на холодный мраморный пол. Робеспьер падает прямо на дуло пистолета, который он так и не разрядил.       И гремит роковой выстрел, раздробивший великому оратору челюсть и заставивший замолчать слишком преданного слугу родины. До самой смерти он не произнесет больше ни слова. Кто знает, о чем он думает? Может, о том, что ему всего тридцать шесть лет. Может, о том, что он вполне мог бы остаться простым адвокатом. Может, о том, что все это было проделано не зря. А может, в его думах кружится и приседает в церемонном менуэте образ некоей черноволосой девушки с тонкой талией и прекрасным именем Элеонора... А может, он вспоминает оставленный им на ужин апельсин, оранжевый, сладкий...       И месяц, смотрящий на него с неба, похож на апельсинную дольку...