Цена победы

Советник: Я расскажу историю о великой победе... И о ее обратной стороне. О цене, которую приходится порой платить за то, чтобы взять над врагом верх. О трудных решениях, малых жертвах и противных душе союзах. И о силе, которая всегда рядом с каждым и может стать вашей — не надо даже протягивать руку, стоит лишь попросить... Муразель (гневно): Да как ты смеешь?! Ты что, предлагаешь герцогу Грифону податься в демонопоклонники?! Советник: Я всего лишь рассказываю историю... Как и все прочие за этим столом. И не более того. Иван: Рассказывай же, советник. Советник: Историю эту я услышал от своего близкого друга. Звали его Аммар. А поведал он мне вот о чем... *** Города Серебряной Лиги обладают большой независимостью, и дело по большей части не в том, что правители не желают позволять соседям совать нос в их дела. Всему виной огромные расстояния между поселениями и смертоносные пески пустыни Сахаар, отделяющие один город от другого. Крепости и гарнизоны магов возводятся около оазисов, озер и рек — ты можешь быть бесконечно могущественным, но без воды долго не протянешь, а вода в пустыне встречается редко. В мирное время это мало кого заботит — разве что тех, у кого недостаточно денег, чтобы оплатить портальный переход. Но увы, если какому-то из городов угрожает опасность, то незначительная мелочь порой становится роковой. Бывает, что подкрепления из соседних округов попросту не успевают прибыть вовремя. Именно поэтому Бахия и ее эмир однажды и оказались в столь затруднительном положении. Бахия — город-легенда. Говорят, именно здесь скончался Сар-Шаззар, великий маг и легендарный пророк. Многие века сияла жемчужина Семи городов, но в ту пору, о которой я веду рассказ, величие ее померкло. Потрепанная в восстаниях орков, обескровленная гражданской войной, некогда блистательная Бахия тогда представляла собой жалкое зрелище. Даже в небесной крепости многие здания были разрушены, что уж говорить о стоявших на земле... «Работы предстоит много, но я справлюсь. Мы справимся!» — так думал Малик, глядя на город с балкона магистрата. Молодой и полный амбициозных планов, он был избран главой города после трагической гибели предыдущего эмира. Малик не был членом Круга Девяти, но не сомневался в том, что однажды войдет в число величайших волшебников страны. Но его чаяниям не суждено было сбыться. Все началось с нападений на караваны, когда пустынные орки разнюхали о бедах своих соседей. Сперва вылазки были редкими, осторожными, нападали только на плохо охраняемых торговцев-одиночек. Охрану усилили, но со временем шайки становились все больше, а орки — все смелее. Часть людей они безжалостно убивали, часть брали в плен. Из плена так никто и не вернулся. К слову сказать, убитых врагов пустынные жители предпочитали съедать, дабы не пропадало добро. Пленные попадали в рабство, работали на рудниках до полного истощения, ну а потом тоже съедались. Века, проведенные в безжалостной смертоносной пустыне, не прибавили оркам милосердия и человечности... *** Кентэ (возмущенно рычит): Орки — не демоны! Они не едят мясо разумных! Советник: Не верите мне — спросите несравненную Серебряную Розу. Танис (осторожно): О пустынных орках действительно ходят весьма неприятные слухи... Иван (вздыхает, устав от распрей Совета): Продолжай же, советник. Советник (кланяясь): С вашего позволения, милорд. Итак... *** ...Несмотря на все вышеперечисленное Малик не хотел открытого конфликта с соседями. Его едва-едва оправлявшийся от бед город был не готов к войне, а сам Малик — к тому, чтобы, едва заступив на пост, просить помощи и военной поддержки. Он бы предпочел как-нибудь разрешить дело миром, но попытки отправить к пустынникам послов добром не закончились — орки вместо ответа прислали уши, носы и пальцы несчастных. Карательные экспедиции ни к чему не приводили, твари нападали на магов неожиданно и успевали скрыться, затеряться в барханах. Когда орки разорили крупный, хорошо охраняемый караван с необходимыми товарами из столицы, а главное, с големами и механизмами, которые должны были работать на недавно восстановленных шахтах, чаша терпения жителей Бахии переполнилась. Тихие шепотки недовольства звучали все яснее, и эмир вынужден был объявить, что город собирает ополчение и готовится к войне. Впрочем, карательно-завоевательной кампании не получилось: не прошло и недели, как орки напали на один из гарнизонов и взяли его. Похоже, почувствовав слабость магов, пустынники пересилили вековой страх перед бывшими хозяевами и дали волю скопившейся ненависти. В академии Аммар учился на боевого мага, а потому на войну с орками был отправлен в первых рядах. Тогда он был молод, полон сил и надежд, голова у него соображала неплохо, он занимался изысканиями в области боевой магии (изучал, как бы усовершенствовать и усилить старые заклинания) и имел гарем из двух наложниц (по тем тяжелым временам — практически роскошь). Так вот, Аммар отправился на войну, которая оказалась для Бахии не очень удачной. Спешно собранные войска не могли дать оркам стоящий отпор — силы были не те. Караван с големами был разбит, а производство конструктов в городе еще не наладили в должном объеме. Кабиров, ракшасов и джиннов насчитывались единицы, а от немногочисленных магов, увы, было мало толку: в рукопашном бою заклинатели по всем статьям уступали жилистым и выносливым оркам. Переживая поражение за поражением, эмир Бахии дошел до того, что многим рабам пообещал свободу и дал в руки оружие. И те пошли воевать — а чего бы не пойти? Оркам все едино, что рабы, что господа: мясо. А тут, коль выживешь, так свободу получишь... Впрочем, людям все равно не хватало сил. Да, орки не смогли нахрапом взять остальные гарнизоны, но маги все равно отступали. Оазис, в котором была построена Бахия, располагался в долине, окруженной со всех сторон кольцом высоких известняковых скал. Горы давали благословенную тень, а еще в долине выходила на поверхность торопливая подземная речушка, Аль-Каусар, растекалась и впадала в маленькое пресноводное озеро, а где вода в пустыне, там жизнь. В оазисе росли пальмы, трава и кустарники, водилась рыба, туда приходили на водопой животные... Добраться до долины можно было только сквозь ущелье. С высоких горных утесов спуститься было не под силу никому, разве что на крыльях — песок и беспощадный ветер превратили скалы в гладкие стены; острые, как лезвия, кромки сланца резали руки в кровь, истачивали трущиеся о них веревки... Но даже пребывая в таких выгодных условиях, маги не могли сдержать наступающие войска орков. Армия пустынников стояла уже в ущелье, в двух днях пешего хода от Бахии. Жители готовились к худшему, а за стенами дворца шел совет. Несколько волшебников, правящих городом (двое из Круга были мертвы, и им еще не успели выбрать преемников), ожесточенно спорили: пытаться сдержать орков или впустить их в долину? Подкрепления из соседних городов, конечно, уже были вызваны, но подойти не успевали, и армии Бахии предстояло справляться самой. В долине неиссякаемая магия, говорили одни. Собственная мана, свитки, артефакты — волшебством можно попытаться дать отпор! Но армия противника слишком велика, возражали другие. А если не удастся? А если не хватит сил? Копья и стрелы кентавров, пращи гноллов, камни циклопов против нашей магии... Даже если мы одержим верх, от Бахии камня на камне не останется, надо давать бой в ущелье! И сложить все оставшиеся войска, ехидно начинали первые. В ущелье до источника волшебной силы, что есть в городе, не достать, а значит, нет и шансов. Если там погибнут многие, а они погибнут непременно, то в долине, на открытом месте, бой точно будет проигран! И орки всласть попируют свеженьким мясцом на руинах города магов... Малик сидел во главе собрания. Он с самого начала совета не проронил ни слова, лишь слушал споры остальных волшебников. На красивом лице лежала мрачная тень тяжелых раздумий. Круг — всего лишь советники. Решать, что делать, ему, эмиру. Интересно, те, кто стремится к власти, сами понимают, чего желают? Им что, так хочется взвалить на себя груз ответственности? Не все способны принимать правильные и разумные решения, даже касающиеся только самих себя. Всегда проще свалить выбор и ответственность на кого-то другого. А если не на кого? А если решать надо за целый город? А если ты знаешь, что от последствий твоих действий зависят судьбы сотен, а то и тысяч существ? — Вот что, — решительно сказал он, когда спор советников стал слишком уж ожесточенным. — В долину их пускать нельзя, это точно. Вторые торжественно поглядели на помрачневших первых. — Но и в ущелье нам их никак не разбить. Только зря войска положим, все равно прорвутся. Вторые помрачнели тоже. — Что прикажете делать, эмир? — почтительно спросил Надир, первый вазир. Малик кусал губы, молчал, теребил кольца на пальцах, задумчиво глядя в окно. — Надеяться на чудо, — тихонько сказал Камаледдин. На него зашикали — нашел время! Еще, может, Асхе молиться посоветует? Но Малик неожиданно рассмеялся. Не весело и задорно, как обычно, — нервно и обреченно. — Да уж, только на чудо уповать и осталось! На него глядели непонимающе, недоверчиво. Правитель поднялся, одернул накидку и приказал: — Десяток магов мне. Добровольцев, и скажите сразу, что живыми едва ли вернутся, пусть знают, на что идут. Лучше боевых магов и магов клинка. Джиннов и ракшасов общим счетом... нет, сотню много, столько нет. Полсотни. Всех не до конца исправных, но способных передвигаться и сражаться конструктов. Целых поберегите. И бездарей, щитников — сколько есть. — Малик, уж не собираешься ли ты... — не без опаски начал Надир. — Я собираюсь сделать то самое чудо, на которое нам милостиво посоветовали надеяться, — перебил его эмир, — а именно не дать армии орков пройти сквозь ущелье, попробовать перебить их всех там. А если не всех, то хотя бы большую часть. Архимаги Круга зашумели наперебой: — Но это же самоубийство чистой воды! — Столь малыми силами! — Не нужно, нельзя вам... — Одумайтесь! — Вы сильнейший среди нас маг, но даже вам не под силу... — Не все же мне во дворце отсиживаться? — усмехнулся Малик. — Я так решил — так и будет. Иди собирай кого я приказал, Исмаил. Глашатай, почтительно поклонившись, вышел из зала. — Давайте решим, что можно будет сделать с теми, кого мы не успеем убить и кто прорвется. Для начала: неспособных держать в руках оружие женщин, детей и стариков уже увели из города? — Да, Первый в Круге. В пещеры, те, что в восточной части долины. — Отлично. Далее... *** У Малика перед боем была всего одна ночь, и он прекрасно понимал: за одну ночь у Драконов чуда не вымолить. Да и нет Драконам дела до магов, как обычно и магам нет дела до них... И лишь один из богов всегда готов помочь, стоит лишь попросить. Но о нем не говорят, стараются даже не думать, потому что все знают, какова цена за помощь Ургаша. Бессмертная душа, дарованная Асхой, ни больше ни меньше. Сотворившая мир беспощадна и безжалостна: за любую мелочь, за самую незначительную просьбу, обращенную к брату, ты будешь выброшен из ее паутины и окажешься втянутым в уроборос — вечный круговорот Хаоса без смерти и забвения. Но Малик собирался просить не о мелочи. Он решил пожертвовать своей душой, чтобы спасти жизни остальных жителей города. Он не был демонопоклонником, и будь у него другой путь, Малик бы избрал его. Но иного пути он не видел. Потому Малик, взяв с собой пленных орков, выгнал всех до единого помощников и слуг из своей лаборатории, а потом затворил двери и наложил сильные чары. Не было ни видно, ни слышно, что он делал там. Лишь после рассвета вышел Малик из лаборатории — осунувшийся, бледный, но полный решимости. Обернулся назад, прочел заклятье — и обрушились стены, вспыхнуло пламя. Обломки погребли под собой бездыханные тела, пол с вычерченной гексаграммой, залитый кровью жертвенник и странные, словно бы выжженные на светлом мраморе отпечатки босых ног. Пламя довершило дело, стерло все оставшиеся следы. Малик же, не оглядываясь назад, отправился к войскам, что уже ожидали его. *** Тень, лежавшая на дне глубокого ущелья, укрывала от палящего солнца, но жара и духота стояли такие, что тяжело было вздохнуть. Раскаленный беснующийся ветер выл и бесчинствовал, поднимал растревоженную тысячами ног пыль, бросал песок в узкие налитые кровью глаза, в щерящиеся воинственным оскалом пасти, в загорелые мрачные лица, укрытые шелковыми платками; трепал грязное рваное тряпье, служившее одеянием пустынникам, подхватывал их яростный вой, эхом отдававшийся меж белых скал ущелья. Песок жадно пил свежую кровь. Свистели в пыльном воздухе стрелы, то и дело вспыхивали яркие всполохи заклинаний. Войска магов стояли у входа в долину, в самом узком месте, тщетно пытаясь сдержать многократно превосходящего числом противника. Конструкты, принявшие на себя самый сильный удар врага, были уничтожены. Первый строй щитников погиб уже весь и давно, чуть ли не в самом начале боя, да и от второго мало что осталось. Стоявшие на четвертой линии ракшасы откладывали в сторону луки и брались за мечи, да и джинны все чаще срывали ятаганы с перевязей. Даже кое-кто из магов в последних рядах, израсходовав всю ману и все амулеты, уже шел в ближний бой. У пустынников было плохо с планированием, стратегией и тактикой, зато на их стороне были ярость, грубая сила и огромное численное преимущество. Магов было мало, и хоть стояли они, не отступая, на смерть, но все равно было ясно, что они, даже если полягут все, орков не остановят, и половины-то не перебьют. Но все они знали, на что шли, знали, что не выберутся, и просто старались забрать с собой побольше врагов, отправляясь в Небесные Чертоги. Ну и, конечно, надеялись на чудо. Но чуда не было. Малик неподвижно стоял на холме, в десятке метров от выхода из ущелья, и глядел на кипящий бой. Вездесущий ветер развевал полы его светлых одежд, трепал широкие, расшитые серебристо-синим рукава, все стремился сорвать с головы белый платок. Лучи солнца отражались от хитро сплетенных золотых узоров на его одеяниях. Руки Малика были сложены на груди, голубые глаза внимательно смотрели на то, как один за другим погибали его воины. Вспыхивали и рассыпались прахом посланные в эмира копья и стрелы, изредка какой-нибудь прорвавшийся сквозь строй орк бежал на него, угрожающе размахивая мечом. Но правитель магов указывал на него посохом, шептал что-то, и мертвый орк отлетал назад, под ноги ракшасам, отброшенный заклятьем: похоже, эмир захватил с собой один из древних могущественных артефактов. Аммар сорвал с шеи последний амулет, затравленно оглянулся назад: нет, все так же стоит. В начале боя как шарахнул парой цепных молний, да потом еще огненными шарами, да кольцами холода, так, похоже, всю ману слил. И вот теперь торчит там, сзади, и смотрит, как их убивают одного за другим! Да, он остановил многих, очень многих, но этого все равно мало!.. Маг злобно стиснул артефакт в руке, грани-лучи больно впились в ладонь, жалобно звенькнуло, ломаясь, тонкое стекло... Разгорелось меж пальцев сияние, сгусток энергии забился в кулаке. Он выбросил руку вперед в указательном жесте, высвобожденное заклятье сорвалось с пальцев, ударило в гущу орков огненным шаром. Ряды сломались, кто-то отлетел в сторону, на ком-то загорелось заменявшее одежду тряпье, орки взвыли от боли, ветер швырнул в лицо запах гари. Мать его нежить, почему он бездействует? Ну, и где его гениальный план? Где чудо-то? Он что, набирается сил, глядя, как их убивают? Стоявший перед Аммаром ракшас рухнул наземь с торчащим из груди древком копья. Строй не сомкнулся — некому было сомкнуть, и в образовавшуюся дыру тут же полезли пустынники. Аммар, отшвырнув бесполезную уже безделушку в сторону, почти равнодушно отметил, что левая ладонь кровоточит, вытащил из-за спины посох. Еле отбил мощный удар кривого ятагана, отступил на шаг, увеличивая дистанцию, и сразу резко чиркнул снизу вверх, наискось, острым наконечником от бедра до самой ключицы, легко разорвав защищенную одним только ветхим тряпьем кожу. Веер горячих алых капель брызнул в лицо. Орк захрипел, выронил оружие, зацарапал рану скрюченными пальцами, еще больше раздирая плоть, а затем рухнул на землю, но на его место уже ступили двое других. До Аммара не добрались — удар двух ятаганов ракшаса превратил их головы в кровавое месиво. Четырехрукий легко вырвал клинки, кивнул магу, но тот этого уже не видел: с небес на них, пронзительно крича, ринулись крылатые тени. *** Малик досадливо отвел от лица вьющийся темный локон, выбившийся из-под платка, и снова скрестил на груди руки. Сохранять внешнее спокойствие было нелегко. Впрочем, эмир неплохо владел собой, и даже не будь его лицо укрыто платком, едва ли кто-то прочел бы на нем беспокойство, отчаяние, смятение, страх, сомнение, а затем нетерпение обреченного — словом, все те чувства, что одолевали Малика. Рядом с ним, не видимая больше никому, стояла девушка, едва достававшая магу до плеча, босоногая, с непокрытой головой. Беснующийся вокруг ветер не трогал рассыпавшиеся по плечам огненные пряди. Она была облачена в одежды из темного пламени; огонь, словно послушный шелк, струился по ее коже, скрывал соблазнительные изгибы тела. Ресницы были полуприкрыты, но сияющие глаза смотрели на кипевшую у ее ног битву оценивающе и внимательно. От нее исходило манящее тепло безграничной силы, и Малик, чьи незримые вены до сих пор чуточку жгло от слишком быстро выплеснутой маны, бросал на нее короткие, торопливые, полные ненависти и вожделения взгляды и тут же снова отводил глаза. Когда пал очередной из его воинов он, не вытерпев, тихо спросил: — Еще нет? По губам девушки растеклась улыбка: — Рано... Еще не все орки подошли достаточно близко. Не дотянешься. Они должны прорвать и сломить ваши ряды, увериться в победе и сломя голову ринуться вперед. Предводитель магов скрипнул зубами, но ничего не сказал, только обреченно кивнул. Их тихие голоса должны были потонуть в адском шуме сражения, в стонах раненых, ударах стали о сталь, вое орков и резких выкриках заклинателей... Но Малик слышал девушку ясно и четко. Ее слова попросту вливались в сознание, да и он мог говорить, не повышая тона, потому что знал — она слышит его. Посланница Ургаша появилась раньше, чем упали на светлый песок первые капли пролитой в битве крови. Сама явилась, даже прежде, чем эмир успел раскрыть рот и вознести мольбу. — Ты... здесь? — выдохнул он, увидев огненного духа. Та плавно кивнула: — Ты молил. Ургаш обещал. Я пришла. Малик, вздохнув облегченно, сознался: — Я опасался, что твой хозяин предаст. Пообещает, но не выполнит просьбы... Лицо духа озарилось светом улыбки: — Отец не предает тех, кто служит ему. Не оставляет никогда. Ложь и предательство — удел Малассы, игры жалкого Порядка. Могущество же Хаоса безгранично. Ему незачем лгать. Крест-накрест рубанули кривые ятаганы, жалобно вскрикнув, истаял туманной дымкой дух-джинн. Острые кинжалы вспороли водную гладь, сломав стройный поток, и водный элементаль рассыпался ворохом капель. Огромный кусок скалы грохнулся на землю, проехался по песку, подмяв под себя пару жалобно завывших златогривых ракшасов. Орки окружили одного из последних оставшихся в живых магов. Тот, давно уже использовавший всю ману и все артефакты, отбивался из последних сил, яростно. Но вот какой-то гоблин бросился ему под ноги, маг запнулся, упал, и они тут же набросились всей сворой, и заалел нежно-зеленый шелк его одеяний... *** …По законам мира боги не вмешиваются в судьбы живущих. Они не могут сами явить свои силы в пределах мира, не могут даже сорвать с дерева лист, не то что уничтожить целую армию. Они не могут вообще ничего... Пока их об этом не попросят. Зато боги могут исполнять любые, сколь угодно причудливые молитвы. Если пожелают, конечно, а живущие осмелятся и решатся просить. А еще высшие силы потребуют платы — крови, ресурсов, золота или обетов. Разным Драконам разные дары по душе. Обрядовая магия, магия служителей богов... Магия просителей, магия молитв, основы которой знает каждый волшебник, но не любит прибегать к ней. Маги не просят у богов подачек, как остальные. Они достигают и берут сами. Кроме того, никогда не знаешь наверняка, что божество услышит в твоих словах, как истолкует и как исполнит твою просьбу. Попросишь волшебный посох — да, он окажется у тебя в руке! Но через миг ты поймешь, что находишься в гробнице и хозяин ее, могущественный лич, едва ли рад тому, что ты трогаешь его оружие. Попросишь вернуть умершего — вернут тебе, но неупокоенным призраком. Попросишь защиты... Все знают, из чего созданы стены Шио, не так ли? А не понравится просьба, так и вовсе умереть можно. Никогда не знаешь, щедрой рукой даст или, наоборот, отнимет божество. Ветер выл, смеялся, над ним смеялся, смело швырял в лицо колючие песчинки. Голубые глаза Малика смотрели, как погибали его последние воины. Руки сами собой совершали магические жесты, не давая оркам подойти. Но это работало, только пока их было мало... Сомнение — горечью на кончике языка, холодными капельками пота на лбу; леденяще бился о ребра колючий страх там, где должно быть сердце. Дух стоял рядом, и песок под ее невидимыми ногами уже побелел и спекся, став прозрачным стеклом. — Я погибну? — Нет — если ты не окажешься слишком слаб. — В любом случае лучше умереть, спасая город, чем просто лечь под ударом ржавого ятагана, — храбрясь, отозвался эмир. Спросил, подумав: — А что, если узнают? — Повесят тебя, разумеется, — рассмеялась посланница. — Сперва скажут спасибо, а потом повесят. Сам же указ и подпишешь. Мол, город спас, но просил помощи Ургаша, каюсь, казните... — и добавила, уже серьезно. — Они не узнают. В городе не увидят и не поймут, а здесь... Здесь едва ли кто-нибудь выживет. *** Скользнул ятаган, рассек кожу поножей, обжег болью, побежали вниз торопливые горячие струйки. Разозленный, Аммар из последних сил ударил по руке врага, что держала оружие, — острое лезвие легко разрубило и плоть, и кости — и тут же обратным движением посоха врезал навершием под подбородок, отбрасывая врага от себя. Гоблин, пронзительно вереща, кубарем покатился по песку. Аммар, опустившись на песок, брезгливо отшвырнул отрубленную руку твари. Сил сражаться у него больше не было. Раны его были мелкими, но их было слишком много. Мана давно вышла, да и посох выскользнул из мокрых от пота и крови пальцев... Вот и все. Вон с теми тремя, что бегут, ему уже не справиться. Бороться нет сил, нет смысла. Он в последний раз со злостью обернулся через плечо, назад — как раз, чтобы увидеть, как эмир опустил сложенные на груди руки и торопливо, быстро, словно бы на что-то решившись, резко запрокинул голову вверх... *** Последний из магов упал и не нашел уже в себе сил подняться. Где-то слева — Малик увидел краем глаза — орки, наконец, прорвали себе солидную брешь в линии обороны и с торжествующим рыком бросились вперед, к выходу из ущелья. — Пора! Не мягкий, спокойный и ласковый голос, а резкий окрик-приказ, словно щелчок кнута. И он решился, как-то сами собой пришли в голову нужные слова... — Дай! — звонко выкрикнул Малик, воздев голову к ясной небесной сини. Торжествующий ветер сорвал с головы белый платок, рассыпались по плечам тяжелые темные кудри. — Дай мне сил, Ургаш, чтобы спасти моих людей! И, словно растеряв всю неожиданную смелость, опустил голову, прошептал тихо: — Я сделаю все, что ты прикажешь. Я готов даже служить тебе, забирай меня всего, без остатка. Душу, тело, волю, жизнь — все что угодно, но помоги мне спасти их... *** И словно бы застыл, замер мир. Странная, неестественная тишина накрыла поле боя, Аммару показалось, что он ослеп и оглох... Зазвенел, разлился по ущелью довольный, радостный, торжествующий женский смех. Песчаным вихрем встал из-под ног эмира силуэт, ветер взметнул пряди темных волос. Из песка и пламени соткалась перед ним фигура, точеная, хрупкая, девичья, вложила свои ладони в протянутые руки Малика и... приникла, словно бы припав в поцелуе к губам. А потом... Ох, быть может, издалека-то это и показалось Армагеддоном, но было — совсем иное. Да и маны у эмира ну никак не могло столько оставаться. И вообще, никакая это не магия была, а если и магия, то исходила она не от Малика. Вот шла через него — это пожалуй. Потому что заклинаний никаких он не читал. А было так. Песок осыпался к ногам Малика, а по коже словно бы потек огонь. Яркий и слепящий, от губ вверх и вниз, как есть — пламенные ручейки торопливо растекались ветвящимися дорожками. Правитель магов даже на ногах не устоял, упал на колени, а уж орал-то как... Словно бы с него кожу живьем сдирали. Но недолго, быстро голос сорвал, а потом и вовсе затих. Огонь объял его, поглотил и окружил мерцающим ореолом. Аммар, не смея пошевелиться и даже позабыв про терзающую его боль, следил, как повелителя выпрямило, приподняло в воздух над землей... Ну а потом — да, началось. Орки-то некоторые, те, что потрусливей, уже деру дали — правда, далеко убежать не успели. Те же, что посмелей, решились-таки напасть. Не приблизиться, а стрелу выпустить, копье кинуть... Да вот только огонь этот странный был, как броня. А тем временем за спиной у Малика, на выходе из ущелья, появилась стена огня. Сперва затлела маленькими робкими язычками, а потом хлестнула ввысь, встала волной выше скал и хлынула вниз раскаленным дождем. Порядок войск пустынных варваров был сломлен в один миг, наступил невообразимый хаос. Орки завыли, заметались, пытаясь спастись, кто ринулся к сияющей фигуре, кто побежал прочь, большинство рванули к выходу в долину — всего-то полсотни шагов до спасения... Но земля под их ногами вздыбилась, пошла трещинами, поднялась из ее недр раскаленная лава, сжигая то, что уцелело после огня, льющегося с небес. Меньше чем за минуту все ущелье обратилось в огненный ад. Аммар сам не понял, как в живых остался. Он хоть в богов и не верил, а в тот миг, как все началось, взмолился им о пощаде и защите. Всем вместе взятым, без разбору... Вдруг кто ответит? Умирать не хотелось... Огонь не тронул его. Он лежал на земле, скорчившись, уткнувшись в песок, и боялся даже голову поднять и взглянуть на охваченную светом фигуру эмира, слепяще яркое сияние которой, казалось, и подпитывало беснующуюся огненную стихию... А потом все закончилось, смолкли рев пламени, треск земли, шипение лавы и отчаянный орочий вой, на ущелье опустилась мертвая тишина. Он хоть и не видел, но ясно услышал, как зашуршал песок под сапогами опустившегося на землю Малика... Как с губ его сорвался мучительный стон. Как он, сделав неуверенный шаг вперед, не удержался на ногах и рухнул на колени. Ну а потом и шум ветра вернулся, и прочие звуки, и Аммар набрался смелости поднять голову. Жар стоял нестерпимый. Земля вздыбилась, изломалась, почернела, все еще сердито клокотала в разломах уходящая в земные недра лава. Песок кое-где спекся до прозрачного стекла, некогда белые стены каньона все почернели от огня. В нос ударил запах горелой плоти, тошнота подкатила к горлу, Аммара вывернуло, и немудрено. Повсюду вокруг были мертвые тела. Обугленные остовы, застывшие в немыслимых позах. Угольно-черная спекшаяся корка местами обнажала черные же кости. Кое-где черноту пятнали блестящие потоки металла — доспехи и оружие, сплавившиеся с плотью. Раздавались тихие и страшные шорохи — обгорелые ошметки отваливались от еще дымящихся тел. Искаженные агонией черные лица, раскрытые в немом крике черные рты, пустые провалы черных глазниц... И вплавленные в песок тела тех, кто давно был мертв. Тоже сгоревшие, но... спокойно. Аммар невольно подумал, что им повезло больше. Мертвые были повсюду, куда ни глянь. Черная земля, черные скалы, взвесь легкого черного пепла поднимал в воздух смелеющий ветер... А на холме, на нетронутом буйством огня пригорке стояла на коленях, опираясь на руки, одинокая фигурка — единственное светлое пятно среди черноты смерти. Аммар, осмелев, попробовал подняться на ноги, но не смог. Попытался взяться за посох — тот обжег пальцы. Выругавшись, маг оторвал измызганный подол накидки, кое-как перевязал ногу, обернул руки, взял оружие и, опираясь на него, поднялся. Он осторожно коснулся земли: теплая, уже не обжигает... И похромал к пригорку, благо недалеко было. По сторонам старался не смотреть. Шаровары все вымокли от крови, в ноге отдавало дьявольской болью, но он только стискивал зубы и делал еще один шаг. И еще. Под сапогами тихо шуршал мягкий пепел. Может, разумней было бы остаться на месте, но каким-то чутьем Аммар понял, что как бы ему сейчас худо ни было, правителю наверняка было еще хуже. И, с трудом поднявшись-таки на холм, понял, что был совершенно прав. Пламя, бесновавшееся вокруг, Малика не тронуло. Одежды его были целы, а на коже не было страшных ожогов, которые ожидал увидеть Аммар. Но, что бы то ни были за чудеса, отдача от них была жестокой. Эмира мучительно и безжалостно рвало кровью и желчью, кровь текла из носа, ушей, чертила алые дорожки на щеках. Он глядел, но словно бы и не видел, никак не реагировал на слова, трясся весь. Маг попытался было его напоить водой из своей фляги — бесполезно, желудок тут же отдавал все обратно. Ну а потом Малик и вовсе сознания лишился. Его била крупная, жесткая дрожь, аж зубы клацали. А кожа его, вопреки царившей вокруг жаре, была холодна, словно у мертвого... Нести Малика раненый маг не смог. Чуть оттащил его в сторону, в тень, да остался ждать, надеясь, что скоро свои придут. Ну и пришли, хвала знанию, совсем скоро пришли. Подлечили, правда только его, эмиру отчего-то не помогла исцеляющая магия. Восхищались, причитали, расспрашивали. Сами же спросили: «Армагеддон?» — избавляя Аммара от необходимости выдумывать, что это было. Потери были велики: из всех воинов, что отправились в ущелье, выжил только он. Впрочем, не только это омрачало вкус торжества. Вся Бахия сдержанно радовалась победе и, затаив дыхание, ожидала вестей. Да, победили, но выкарабкается ли из цепких лап старухи-смерти Малик, подаривший им эту победу? Лекари только разводили руками. Они не могли понять, почему не помогали ни магия, ни целебные отвары — ничего. То у эмира был запредельный жар, то он весь холодел, едва билось сердце, не восполнялась мана, организм не принимал ни еды, ни воды... Словно бы тело вопреки всем имеющимся в мире законам за что-то обозлилось на хозяина и просто отказывалось служить ему. Временно замещающий правителя старый, обычно сдержанный Надир в сердцах поклялся, что всех этих бестолочей-лекарей на воротах вздернет, если Малик умрет. *** В комнате спокойно и тихо, приглушенный свет звездочки-ночника робко выхватывает из мрака очертания вещей и предметов. Широкое ложе, ниспадающие складки полога, заставленный кувшинами и пиалами низенький прикроватный столик. Разметавшиеся по светлому шелку подушек черные кудри, капельки пота на пылающей от жара коже, сухие, растрескавшиеся губы — красивые черты отмечены печатью расплаты за чудо. Прямо на ковре, подле постели, спят две девушки — так, словно бы колдовской сон внезапно застиг и сморил их. Покачиваются на легком ветру тяжелые кисточки оконных занавесей, тихо шелестит тонкая, прозрачная шифоновая ткань. Ночь властвует в мире, все укрыто темнотой и тенями... Она тоже сперва кажется одной из них. Тень, странная, огненная, осторожно примостившись на краю ложа, тихо сидит, вслушиваясь в тяжелое, прерывистое дыхание Малика. Бесплотная рука тянется вперед, останавливается, едва не касаясь пылающей кожи. Приглаживает волосы, проводит пальцами около лба, трогает ресницы, ласково касается щеки... С призрачных пальцев стекает мягкое темное пламя. Послушный воле гостьи ветер осторожно стаскивает с тела простыню, мягко шуршит, сползая вниз, легкий шелк. Призрачная рука тени скользит вниз, по шее, плечам и груди, не прикасаясь, оставляя за собой мерцающий, быстро истаивающий след. Очерчивает живот, бедра, ноги, снова поднимается вверх. Прерывисто-шумное дыхание выравнивается, плоть принимает огонь, сжигающий мага изнутри. Тонкие пальцы останавливаются, нежно ложатся туда, где под загорелой кожей бьется сердце. Малик медленно, словно нехотя, открывает глаза. Видит склонившуюся над ним тень, уголки губ дергаются в обреченной ухмылке. Выжил. Не забыт. Должен. — Молчи, — шелестит шифоновая занавесь на ночном ветру. Тихо-тихо, мелодично перезванивают вплетенные в бахрому балдахина маленькие латунные бусинки. — Город?.. — спрашивает взгляд. — Орки повержены, Бахия спасена, ты жив, — так же без слов отвечает тень. Устало опускаются длинные ресницы: — Я... благодарю. — Благодарностью станет служение, — дух укрывает его, ласково касается кожи прохладой шелковой ткани. — Отдыхай. И бесплотная тень растворяется во мраке, оставляя эмира одного. *** Малик пришел в себя через четыре дня и первым делом призвал Аммара к себе. Он еще не мог встать, лежал в постели осунувшийся, болезненно-бледный, словно бы отдал больше, чем мог, но глубоко запавшие голубые глаза смотрели настороженно и внимательно. — Лгать не вздумай, — едва слышно прохрипел он (сорванный голос еще не вернулся), как только за Аммаром закрылась дверь. — Что видел? — Все, — обреченно ответил тот, мысленно готовый, что расплатится жизнью за увиденное. — Кому рассказал? — Еще никому. — Дашь клятву и будешь молчать, — приказал Малик. — Тогда останешься жив. Аммар, подумав, все же спросил: — А если не буду молчать? Угрожающий шелест был ему ответом: — Умрешь даже прежде, чем я. *** Враги были разбиты, Бахии больше не угрожала опасность. Но не прошло и недели, как лекари и советники взволнованно причитали, а еще не оправившийся до конца эмир велел снова готовить войска. Маги из прибывшего наконец подкрепления, объединившись с остатками войск Бахии, прошли по следу вражеской армии, нашли оазисы, в которых стояли орочьи кочевья. Воинов там оставалось немного, так что волшебники легко взяли над пустынниками верх. Освободили тех пленных, кто еще был жив, а орков загнали работать на шахты, как века назад. Там они и окончили бы свои дни, если бы не Война Сломанного Посоха, но это уже совсем другая история. Аммар тоже принимал в том походе участие и, проявив в сражениях небывалую, местами даже безрассудную доблесть, был избран одним из Круга. Тогда, в покое Малика, он выбрал молчание и жизнь, и в лице его эмир приобрел верного соратника. О произошедшем в ущелье они не говорили никогда. Малик ничего не объяснил, но объяснение Аммару и не требовалось. Чего уж тут объяснять? Он видел и слышал, как все было. Видел своими глазами, как их эмир чуть концы не отдал, чтобы орков положить. А уж что это были за неведомые силы, откуда взялись — не его дело. Догадывался, конечно, кое о чем, но молчать ума хватало. О том, чего ему стоило молчание и неведение, он узнал лишь годы спустя. Умерев от рук некроманта в одном из сражений Войны Сломанного Посоха, он очнулся быстрее, чем понял, что случилось. Правда, уже в Шио. Инкубом. Ибо Асха строга и безжалостна к тем, кто хоть как-то причастен к делам ее брата.