Иллюзия смерти

Танака никогда не был чрезмерно любопытным, но и не противился получению новых знаний. Более того, последнее время обучение стало очень важной частью его существования. Информация принималась охотней прежнего, ведь у него появилась цель. Сато говорил о том, что о черных призраках, которые сопровождают полулюдей всю вечность, увы, известно не так много. Но это их единственное реальное оружие, которым необходимо научиться управлять. Танака и учился, используя своего подопечного как персонажа в видеоигре, что было не так сложно, только вот собственная подвижность от этого страдала: приходилось полностью погружаться в сознание НЧМ, отключать собственные органы чувств, чтобы проникнуть в чужие. Так звуки доносились до Танаки как сквозь марлю, а картина мира смотрелась как в телевизоре — ограниченными контурами, без бокового зрения. Вселенная «глазами» черного призрака была туманной и мрачной, блеклой и неосязаемой, будто сквозь сон. Сквозь кошмарный сон агонизирующего, которому не суждено получить долгожданный покой, и он слепнет, глохнет, но не умирает. Взор Танаки тоже был затуманен, и сердце в груди колотилось так, будто еще немного — и оно остановится, из последних сил ударяясь о ребра под цепкими пальцами Сато. Он держал Танаку крепко, прижимал к груди и тяжело дышал над ухом, наблюдая. Сато говорил, что призрак Нагаи Кея очень самостоятельный. Даже дикий. И ему было интересно, как так вышло. И какой же он, этот призрак? Как неприрученный зверь? Или же он стал личностью? Что же будет, если дать и своему призраку немного свободы? Но НЧМ Сато не спешил на волю — продолжал следовать за ним тенью, интуитивно исполняя немые приказы, защищая и поддерживая, выступая в роли напарника, молчаливого соратника. Пока не имел собственных целей, но у него был интерес. И сейчас объектом его интереса был истомленный, задыхающийся и румяный Танака, от которого исходил невероятный жар, как при лихорадке. И вздрагивал в чужих руках, сдавленно постанывая, будто и в самом деле болен. Уровень понимания происходящего для призрака был едва ли выше, чем для домашнего животного, насмотревшегося человеческих странностей. У него даже не было инстинктов, которые бы подсказывали, что значит это учащенное дыхание, ерзание и трение о чужое тело, от чего так шуршала одежда, пропитываясь проступающей на лоснящейся коже испариной. Сато был почти неподвижен, сосредоточен — только свободная правая рука длинными, узловатыми пальцами расстегивала брюки Танаки, что спиной прижимался к его груди, прислонив горячий лоб к щеке Сато. Он глядел на него из-под прикрытых черных ресниц, чуть хмуря черные брови, облизывал пересохшие от частого дыхания губы. Оба сидели на холодном полу, отбросив футон, скрывшись от лунного света в тени незакрытой дверцы шкафа, что обнажала металлические огнестрельные скелеты винтовок. Черный призрак глядел сквозь мутную темноту как костлявая но крепкая ладонь Сато поглаживала чужую промежность сквозь ткань нижнего белья. От этих прикосновений Танака снова вздрагивал, откидывая голову назад, прижимаясь затылком к угловатому плечу Сато. Призраку стало интересно, что же там, под широкой сильной ладонью. Крупные пальцы НЧМ поддели когтями край нижнего белья, и Танака кротко выдохнул — до чего же они были холодными, когда коснулись кожи живота. — Сато-сан, что за…? — Тс, — Сато накрыл рот Танаки левой рукой, не прижимая сильно, чуть разомкнул пальцы, задевая влажные губы. — Не смущай его. Танака хотел возмутиться, ведь это скорей он был смущен, и даже напуган: голова НЧМ, огромная, приплюснутая, будто ее прибили утюгом, опустилась к его промежности, неуверенно раскрывая широкий, глубокий змеиный рот с длинным раздвоенным языком, и сомкнулась вокруг члена холодной, скользкой влагой. Танака вдохнул сквозь зубы, зашипев от жуткого, неприятного ощущения, что медленно отходил по мере того, как призрак двигал головой, нагревая ротовую полость с помощью силы трения. Маленькие острые зубы задевали тонкую кожу члена, напоминая прикосновение женских длинных ногтей. — Ну как, Танака-кун? — с придыханием спросил Сато, поцеловав его в мокрый висок. Голос Сато отдавал хрипотцой, и Танака жадно вслушивался в его тяжелое дыхание, впитывал жар его тела, отдаваясь кротким, грубым ласкам на своем животе, груди и шее, растворялся в тумане черной материи, не в силах произнести и слова. Он цеплялся пальцами за ткань рубашки Сато — в голове все шло кругом, холодным вихрем проникая в беспокойное сердце и дырявя его, как сверло. Танака протянул руку вперед, поглаживая пальцами плоскую поверхность головы призрака, что на ощупь была как шелк, и задвигал бедрами навстречу нагретому змеиному рту, с крупной дрожью излился в него, шипя и рыча сквозь сжатые пальцы Сато на своих губах. На мгновение мрак в комнате сгустился до полной черноты, уничтожая всякие следы света, и звон в ушах, казалось, растянулся на вечность, и мираж глухоты и слепоты сковал сердце Танаки в тиски, где оно отчаянно билось, как пойманная птица. Это и впрямь было похоже на смерть, и она кутала его в теплый футон, сладкой усталостью сжимая мышцы по всему телу. Призрак вытер рот тыльной стороной ладони и наклонил голову набок, разглядывая томного и вспотевшего Танаку, чьи черные волосы липли ко лбу, падали на прикрытие веки. Его дыхание выравнивалось, пульс постепенно приходил в норму. В отличии от дыхания и пульса Сато, что по-прежнему наполняли неостывающий воздух в комнате, ударяясь горячими выдохами от стены к стене. Жар был прерван выстрелом сквозь глушитель — так быстрее, так привычней. И так не возникает иллюзии близости внутри иллюзии смерти — это стало бы для Сато ловушкой, от которой он спасается кротким свистом пули. В ней же остался заточенным Танака, смотрящий в пустоту сквозь ленточные прутья исчезающего в воздухе НЧМ, и ему было слишком тепло и томно, чтобы хотелось сопротивляться.