Шарф

Страшно мне надоел мой шарф. Он самый обыкновенный, и купил я его три месяца назад в секонд-хенде, название которого уже и не вспомню. Полтора метра серой ткани с чуть заметной полоской темно-рыжего цвета. "Мелочь" — подумалось мне. "Отстирается" — сказал я продавцу. Это же выгодная сделка — на новый студенту  карманные деньги тратить неохота. Я забрал его сразу же, и зимняя стужа обдала меня с ног до головы на выходе, а мороз пробрал до самых костей. Взгляд мой упал на пакет, из которого торчал одним концом купленный шарф. Я заворачивался в него всю неделю, грея замерзшую шею, заледеневшие руки — даже новые окна не спасали от стремительного похолодания. Даже такому неприхотливому человеку, как я, приходилось покидать съемную квартиру и уходить к друзьям в общежитие. Потом мороз отступил, слегка потеплело, и хотя температура все еще была ниже комфортной, я решил вернуться и больше не уезжать. Было кое-что, что омрачало мое настроение сплошного ожидания весны — маленькая рыжая полоска на шарфе никак не хотела отстирываться. Наверное, я перепробовал все: разные температурные режимы, пятновыводители, новый порошок, даже химчистку. Во мне  проснулось что-то вроде азарта, но в конце-концов я бросил это дело. После бесконечных стирок шарф остался целым и невредимым. А однажды я попробовал его сжечь. Включил вытяжку, открыл все окна, засунул его в самую большую кастрюлю и поджог. Я смотрел, как вздымается черный дым, как летят вверх маленькие хлопья пепла, грозя оставить на стенах черные следы, как он истлевает на моих глазах, и я не знал, видит Бог, от едкого дыма ли эти слезы, или от счастья. Не знаю точно, что я почувствовал, когда, выкинув пепел и перемыв посуду, обнаружил шарф лежащим на столе, целым и невредимым. Вот тогда-то я заплакал по-настоящему.   А ведь запах затхлости и сырости ощутил я в самый первый день, когда только снял обновку. Он был легкий, едва уловимый, исходил словно и не от шарфа, а от всего воздуха, что его окружает. Мокрый, мерзкий, ужасный, застилающий все вокруг запах тины и болота. И как я мог не заметить, что едва наступает ночь, и скрывается мир во мраке, и все погружается в темноту, этот запах усиливается изо дня в день? Я привык к нему. Едва привел гостей, все спрашивали в испуге,что творится в моей квартире, запах, словно тут кто-то умер. И что-то безумно смешное есть в этой фразе,  вытерев слезы, я смеюсь, не замечая, что на город снова ложится мрак. Тогда, в темноте тех ночей - ведь я любитель штор поплотнее - мне казалось, что все это лишь игра теней. Я не боялся ходить на ощупь, не боялся с кровати свесить ни ногу, ни руку, ни голову. Я привык к запаху, но не привык к тому, что съежившись под одеялом от холода и ощущая такую тревогу, что желание завыть становилось почти невыносимым, я почувствовал, как кто-то сел на кровать. И этот кто-то, источающий такое зловоние, что меня чуть не вырвало прямо там, вздыхал громко, и шептал что-то неразличимое. Я бы списал все на сон, ведь глаз в ту ночь я не открывал. Но мокрое, илистое пятно на постели вселило в меня страх. На другую ночь я стучал зубами, временами судорожно задыхаясь, оттого, что он сидел совсем рядом, и гладил  мои пальцы. Слизь и кровь, скользкий ил, все это обнаружил я когда наступило утро. Я долго, долго отмывал руку, и никак не мог отделаться от слизи, ведь вода шла только холодная — отопления нет и не было уже давно. Вот тогда-то я и приметил, что на улице холода, но в моей квартире всегда холодней. "Северная сторона" — подумалось мне. "Тот, что сидит на постели" — сказали глаза. И я грел руки шарфом, закутываясь по уши в свитер, лишь до тех пор, пока он не завел умирающим голосом, хлюпающим на грани слышимости свой монолог. Он казался давно утонувшим, и мир покинул явно не добровольно — перерезанное горло намекало на это. Синее, разбухшее лицо — оно теперь не выражало ровным счетом ничего, казалось, что дотронься я, и куски плоти будут отпадать один за другим. Не видно ни глаз, ни носа — отгрызены вечно голодными речными рыбами. Он бурчал на удивление связно, с каждым разом все лучше и лучше. И он начал свои рассказы, слышать которые я совсем не хотел. Как вода холодна, и как холоден ил, но по-крайней мере он мягок. Как хлестала кровь из открытой раны, а убийца боялся за вещи. Этот шарф был его любимым , он носил его всегда и всюду, и убийца забрал все. Этот шарфик вовсе не ценность, миллионы таких на свете, но совсем особенный этот. И вода холодна, и так холоден ил, и на дне реки  одиноко, и хлестала кровь, и пятно на шарфе отстирать и не стоит пытаться. Это было невыносимо, и заметили все мои красные глаза, безумный взгляд, и отсутствие радости в них. Я ждал лишь одного, жаждал лишь одного: этот шарф где-нибудь забыть. Забывал в метро, забывал на учебе, забывал на скамейке, швырял собакам, пускал по ветру, заливал кислотой. Только вот незадача — возвращаюсь домой, и он там, в коридоре, как ни в чем ни бывало. И за те две недели я немного поседел, и пить почти перестал, лишь бы не в туалет ночью. Он, бывает, не сидит на кровати, а где-то ходит и на кухне перебирает посуду. Утром вся она в липкой грязи, ее — нещадно в ведро. Из графина откуда он пил, вся вода выходит ужасной — зеленоватая, тина, ил. Я старательно выливал это. Подвывает, что не опасно, но так страшно, что сводит зубы, а бывает молчит часами. Последняя капля оказалась внезапной, после нее я поседел окончательно. Открыв дверь квартиры, первое, что я увидел, было его лицо. Вода холодна, ночь прекрасна, и кровь хлестала во все стороны. Было где-то шесть вечера, и тогда он впервые вышел при свете солнца. А я даже все занавески накануне снял. "Может без тени он уйдет" — сказал я тогда себе. "Солнце ему ни по чем" — сказали глаза. Выбежав, ночевал на скамейке, ранним утром осторожно вернулся — квартира пуста. Скинув в гору вещи, я бежал к друзьям, и каково же было мое удивление, когда в чемодане я обнаружил шарф. Они спрашивали, что случилось, почему так торопился, почему так внезапно, и, друг мой, отчего же ты так странно покрасился? Я молча глотал горячий чай, не в силах отогреться. В один из дней они подошли ко мне, и попросили прочистить раковину. "Ничего особенного" — подумалось мне. "Кажется, оттуда идет страшный запах тины" — сказали они. Однажды мой друг, приютивший меня, упал с лестницы. Он остался жив, с парой царапин. "Все не так просто" — подумалось мне. На его спине виднелись следы слизи, крови и воды. "Это он" — сказали глаза. Тогда же я съехал обратно. Мне никогда не хотелось, чтобы люди страдали из-за меня. В первый вечер я забился в угол, с носом укрылся, как в кокон, старым одеялом, выставив лишь руку. Почему-то ему нравилось держать меня за нее. И мой побег стал причиной злобы. Сначала были капли. В густой темноте я тяжело дышал, прислушиваясь. Медленное «кап» из спальни, шаркающий шаг. «Кап», и звук уже из кухни — такого он еще не делал никогда. Что значит трепетание сердца, его мольбы, дикая боль разочарования, я понял в тот месяц. Дрожащее создание с испуганным взором, я хотел одновременно зарыдать, но слишком боялся привлечь к себе лишнее внимание. «Кап» уже совсем близко, и запах тины и болота проникает в каждую клеточку тела. С этим запахом можно смириться, лишь бы его обладатель никогда не показывался. Раздаются страшные звуки, среднее между рыком и клекотом, и одеяло слетело, стало слишком мокро. Он исходился водицей, этой зловонной зеленой жижей, и с ног до головы облитый, я бежал в ванну как на смерть. Отвращение страх перевесило, я запрыгнул в ванну и включил воду, он пошагал у дверей немного, постучался даже однажды, но со словами «вода холодная» удалился, к моей большой радости.   Уже минуло три месяца, и, наверное, зря я злился на судьбу, соседом он оказался приличным, и со временем мне даже удалось с ним договориться. Чтобы он не шумел ночью, а лишь тихо держал за руку, а взамен я днем приходил, и выслушивал его рассказы. Чтобы он не гремел посудой, ну, а если охота попить, я завел графин его собственный — такой, что не жалко выкинуть. Не задерживаюсь в институте, и к родителем езжу реже, ему все это не нравится, да и мне совсем не так, как прежде. Шарф теперь я ношу не снимая, что зимой, что теперь, весной. Мне же точно только кажется, что чаще и чаще он со мной? Все идет, в принципе, неплохо. Я учусь, возвращаюсь рано. Дома он меня ждет с историей, надоело все мне это порядочно. Сегодня ровно три месяца. Я не смог спалить шарф, как обычно, и полоса на месте привычном. Скоро лето, и как же, ответьте, мне найти шарфу применение? Летом душно, жара, а со мной всегда шарф, должно быть, очень выйдет странно. Хотя к странностям моим все привыкли: я осунулся, похудел порядочно, с друзьями вижусь все реже, да и родители видят — дело неладно. Но постойте секунду, мне кажется, что нашел я простое решение, применение по назначению. С того самого зимнего дня минуло ровно три месяца. Дата памятная, красивая. "Да и шарф хороший" — подумалось мне. И на этом шарфе я повесился.