Exception

То был хороший день. Теплый и солнечный, он располагал к себе, маня прогуляться по вымощенным камнем улочкам деревни, но совершенно пустынным, словно все ее жители вмиг испарились, оставив дела незаконченными. Воздух над площадью вихрился и рябил, давая знать любому осмелившемуся выйти на улицу, что тот раскален. Цикады трещали без умолку, слышен был шум прибоя. Казалось бы, типичная греческая картина, но искажал эту злосчастную обыденность худой, но не обделенный мускулатурой юноша лет семнадцати, привязанный к деревянному столбу, что вбит в гальку рядом с морем. Он с холодным блеском в серых глазах наблюдал за утренним отливом, пока синюю гладь не разрезала неестественного вида волна, покрытая желтой морской пеной, походившей на то, что извергается из человека, когда тот выпивает много вина. Волна нарастала, пока над поверхностью воды не появился статный молодой человек с темными взъерошенными волосами и глазами цвета морской волны. Во взгляде его бушевало море и трескалась, словно яичная скорлупа, земля, выбивая из духа привязанного всё смирение с тем, что ему предстоит дальше — с неминуемой смертью. Он — жертва, преподнесенная этому зеленоглазому божку, чтобы задобрить его. Имя божку Персей, но это не тот Персей, сын Зевса и смертной женщины Данаи, а Персей, что сын Посейдона. Дитя моря отличился особыми заслугами, посему отец его пожелал, чтобы жизнь благородного юнца не кончалась. Жизнь Персея и правда даже близко не подходила к концу, но благородство и честность его иссякли в первые годы божественной жизни. Победили коварность и зло, из-за чего жителям приморской деревни приходится и по сей день каждый год отправлять одного юношу на берег, чтобы того бог принял, как дар, — смешивая кровь несчастного юноши с соленой водой, что простиралась близ деревни, Персей тем самым избавлял поселение от своего гнева и разбоя. Юноша впился ногтями в веревку, что связывала его руки за спиной, прикрепляя того к столбу, пока оковы не спали по легкому и волшебному мановению ладони морского божка. Сероглазый встал, его губы, руки и колени тряслись, но он, стараясь скрыть свой страх, смело последовал по колючей гальке за Персеем, ведущим его прямиком в воду, прямо в лодку Харона, что переправит его к Суду. Жизнь снова полилась звуками смеха и игры на лире, когда светловолосая макушка принесенного в жертву юноши исчезла под кромкой воды, — деревня словно очнулась от мертвого сна, ибо жители ее боялись выходить на улицу в момент жертвоприношения. Но только один осмелился узреть лик бога — и он сейчас сидел в кустах, которые предыдущие минуты служили храбрецу прикрытием от божественного взора и последующего после обнаружения гнева. Юнец прятался в кустах, все еще наблюдая за местом, где в последний раз видел, как подводные течения забирают Персея и его жертву. Он сидел, чувствуя, как воспоминания о зеленых глазах впиваются тысячами иголочек в его память, точно галька, рвущая кожу на нагих коленках и мягких, испещренных мозолями и царапинами от тяжелой работы, ладонях. Нико — а именно так звали осмелившегося узреть бога — сидел в кустах и чувствовал, что ветры Зефира благословляют юношу, разнося не только теплые и нежные дуновения со стороны моря на землю, но и легкое, трепещущее, словно сердечко новорожденного, чувство по исхудалому телу юноши. Сердце его всякий раз билось сильнее при любом упоминании Персея в обществе, даже если упоминание то было проклятием в сторону Нико за то, что он, беспризорник, бродит рядом с пекарней и голодными глазами смотрит на выпечку, вдыхая вихрящийся поток запахов теста — сладкого и солёного. «Персей тебя подери!» — воскликнул пекарь, пока швырял в юношу всё, что попадалось под руку, чтобы он только убрался отсюда подальше. Прошло много дней и недель, луна сменяла солнце, Гемера правила, а затем на ее смену приходила Нюкта, пока Нико не понял, что влюбился в бога. Спустя без одного дня двенадцать месяцев. Гул цикад даже и не думает о том, чтобы утихнуть, хотя солнце клонит к горизонту, окрашивая небо в сиреневый цвет, а горы поодаль — в коралловый. Море набирает силу, и вскоре уже деревянный столб, что утром был примерно в пяти шагах от воды, оказывается поглощен приливом на длину всего человеческого предплечья. Нико, сидя на берегу и задумчиво глядя вдаль, уминает честным трудом добытые остатки празднества в честь еще одного прожитого в покое года. С самого утра в деревне было не протолкнуться: везде сновали танцовщицы, музыканты, повара и прочие люди, работающие на благо народа. По всему побережью были слышны смех и музыка, что лилась из-под умелых пальцев молодых людей, играющих на лирах. Праздничный день окончился, и вечером было назначено собрание — демократический Совет, где решится, кого из молодых юношей отправить на растерзание сыну Посейдона. В этом году, Зевс знает зачем, Нико решился подслушать заседание. Юнец старательно крадется по безлюдной главной площади к небольшому шатру из плотной синей ткани, в котором уже велись ожесточенные споры, кои всегда возникают, когда встает извечный вопрос. — Я не отдам своего сына! — заявляет один из заседателей. Голос его был басовитым, с хрипотцой. — Сами мойры предсказали ему великое будущее! Ни за что! — Неужели ты встречался с мойрами, Кэйафас? — усмехается второй, чей говор был похож на шелест шелков. — Лично? Шатер наполняется издевающимся смехом. Нико подходит ближе и пытается рассмотреть внутренности помещения, если его можно назвать таковым, сквозь ткань, но его попытки тщетны. — Можно взять кого-нибудь из бродяг, — предлагает третий, по голосу явно старый. — Их вон сколько развелось, пора от них избавляться. — старик заливается кашлем. — Как насчет того, что сейчас подслушивает за нами? — говорит второй, отчего сердце Нико пропускает удар. Секунда — ткань опадает и дает заседателям обзор на подслушивателя: босой черноволосый мальчишка, которому едва исполнилось шестнадцать. Карие глаза пойманного в панике забегали, но предпринимать что-либо было уже поздно: его заключили под стражу. — Мое почтение, Дареайос, — усмехается тот, кого назвали Кэйафас. — Как же ты его так вычислил? — Многолетний опыт, дорогой Кэйафас, — кланяется в ответ Дареайос и с самодовольной улыбкой на лице покидает шатер, что повторяют и остальные заседатели, которые явно вздохнули с облегчением, узнав, что с отправлением их сыновей на верную смерть можно повременить. Двое рослых мужчин оставили Нико в шатре, а наутро вывели его на побережье, где прилив оставил за собой вымытые течением раковины и водоросли. Деревня снова пуста и тиха, что заставляет юношу содрогнуться. «Не верится, что я попался,» — Думает он. Внутри молодого человека сейчас бушевал ужас, и где-то в закромах души теплилось безумное счастье, что перед смертью у него в глазах хотя бы будет стоять лик его возлюбленного — бога Персея. Зелень его глаз, напоминавшая Нико те драгоценные камни, окаймленные сверкающим металлом, цвета сочной травы, что носили девушки в ушах или на головах, будет сиять у него перед лицом даже после отправления в Подземное царство. И эта совершенно сумасшедшая надежда позволяла Нико не бояться. Оставшись наедине с собой, привязанный к столбу, он начал думать: «А не изменился ли Персей за этот год?» И сразу осекся — он бог, бессмертный бог, значит, он не мог измениться, так и застряв в одном возрасте — на момент получения бессмертия ему было около восемнадцати лет, насколько знает юнец. Нико помотал головой, отгоняя мучительные мысли о его возлюбленном, что с минуты на минуту должен явиться, чтобы убить его. «Я — жертва, — напомнил он себе, —всего лишь жертва, призванная спасти деревню от гнева мелкого божества.» Также он отметил, что бог долго не приходил. Обычно, тот забирал поднесенных молодых людей в течение утра, но сейчас уже был полдень — солнце в зените, а на воде не появлялось ни единой неестественной ряби. Так Нико и просидел, связанный, вздрагивавший при любом изменении состояния прибрежных вод, обнадеженный. Аполлонова колесница уже заходила за горы, когда из-под воды вылезла темноволосая голова с диким отблеском в зеленых глазах. Щеки привязанного юноши покрылись румянцем, когда бог приблизился, из-за чего по галечному пляжу разнесся зловещий хохот, похожий на звук, когда камни стукаются об каменное дно под водой. Легкое движение руки бога, и Нико перестает чувствовать веревку, опутывающую его запястья. Персей угрюмо смотрит на свою жертву и манит его за собой. «Боги милосердные, — подумал юноша, — Как же он прекрасен.» Бог оглядывается, убеждаясь, что Нико за ним следует к воде, но это было не нужно, поскольку жертва, не понимая, что делает, беспрекословно выполняет немой приказ и погружается в море вместе с богом. Персей хитро смотрит на дрожащего юношу, что был окутан волшебной оболочкой, помогавшей смертному дышать под водой. Спустя некоторое время плавания и изучения морских глубин, Персей и его подопечный прибывают в какое-то поместье, колонны которого обвивал плющ; само строение — большое относительно домов в деревне, на фронтоне его была изображена сцена из одного из подвигов бывшего полубога: победа над тираном, что держал в страхе близлежащий город и его окрестности, включая деревню, где Нико жил. Внутренности мальчика сворачиваются, когда он думает о своем жительстве в деревне в прошедшем времени, но его там теперь ничто не удерживало, поскольку заседатели легко решили, что юнцу-оборванцу как раз терять нечего, вот и пусть идет в расход. Проследовав по бесконечным коридорам, освещенным разного вида факелами со странным синим огнем вместо обычного желтого, Нико и Персей оказываются в комнате без воды. В помещении стоял полумрак, нарушавшийся только единственным источником освещения — факелом с синим огнем. Посредине стояло большое и, кажется, комфортное ложе с большим количеством всяческих одеял, подушек и покрывал на нем. В деревянном изголовье был вырезан трезубец — символ Посейдона. — Ты убьешь меня? — Дрожащим голосом спрашивает Нико, пока глаза привыкали к темноте и все время мелькающей синеве. — Все так спрашивают, и ведь все знают, что да. — Отвечает бог, смотря на юношу. — Но не тебя. Ты — исключение. Сердце Нико бьется, норовя выскочить из груди, лоб покрылся испариной. Он не осмеливался поднять глаза и посмотреть богу в лицо, поскольку знал, что это плохо скажется на и без того порядком вымотавшемся сердце. Персей дотрагивается до горящей щеки юнца и усмехается. Всё произошло слишком быстро: сильные руки смыкают лицо юноши, а чужие губы, теплые и мягкие, накрывают другие, сухие и обветренные. БУХ! Где-то в душе Нико порвалась струна терпения. Он отвечает на поцелуй, хоть и неумело, но Персею это, кажется, нравится. Правая ладонь «жертвы» зарывается в торчащие волосы бога, в то время как левая блуждает по спине возлюбленного, облаченной в тунику. Дикий язык нагло хозяйничает в чужом рту, пройдясь сначала по небу, а затем столкнувшись с «урожденным» в этом самом рту. Сын Посейдона, оторвавшись от желанных губ, толкает Нико на кровать, наваливаясь сверху и давая им обоим набрать в легкие больше воздуха для последующих действий. Воздух накаляется ровно также, как в полдень на площади: кажется, вот-вот зарябит, и даже холод океанских глубин не сумеет умалить силу жара, возникшего из союза желания и все растущей любви. Юноша с черными, словно смоль, волосами и темно-карими, будто очи самой Никс, глазами изгибался от невыносимого возбуждения; он задыхался от тянущего чувства где-то там, внутри его тела. Все это рвалось наружу, требуя разрядки, но бог медлил, желая посмаковать каждый участок тела такого желанного гостя в его храме. Он выцеловывал свои собственные метки на худом тельце, отчего его обладатель только протяжно стонал и жмурился, ощущая невероятный прилив животной страсти и силы; боль от поставленных отметин обесценилась. В глазах вспыхнули отблески драгоценных камней, когда бог ненароком дотронулся до самого чувствительного и напряженного места на теле Нико. Он уже истекал солоноватой тягучей жидкостью, пока ловкие руки стягивали накидку из грубой ткани темного цвета с бедняка, который не мог позволить себе более роскошные одежды. Холодные ладони скользили по точеному тельцу, дрожащему то ли от страха, то ли от перевозбуждения, на торсе присутствовали красные влажные пятна, оставленные ртом Персея, ребра соблазнительно выступали, натягивая тонкую оливковую кожу и словно притягивая нежные поцелуи. Губы сына Посейдона, блестящие от слюны, проследовали до дорожки волос между выпирающими тазовыми костями. Нико всхлипнул, двинувшись бедрами чуть вверх. Он скомкал легкую ткань, покрывавшую кровать, вобрав ее в свои ладони, и без того мятую от возни юноши. Бог улыбнулся, хитро и немного жутко, как умел только он. Мгновение — из глотки молодого человека вырывается несдерживаемый хриплый, но от того не менее громкий, стон, когда тонкие и длинные пальцы захватывают его детородный орган в кольцо и начинают движение вверх-вниз, пачкая ладонь в вязкой смазке. Тяжелое дыхание юнца сбивается, выдохи сопровождаются рваными стонами, каждый предыдущего громче. Влажная от пота ладонь мальчика накрывает собственный раскрытый рот, приглушая рвущиеся изнутри почти крики. Персей грубо одергивает его, чтобы он убрал руку — ласкающие слух охания должны быть слышны на всё морское царство. Нико чувствует практически осязаемый барьер, переступив через который, Нико тонет в наслаждении, и его настигает волна удовольствия и звезд в глазах, но Персей, будто чувствуя это, прекращает скольжение пальцев и какое-то время просто смотрит на распластавшегося перед ним мальчишку, явно получая наслаждение от одного только его вида: щеки и уши покраснели, пряди черных, как полотно ночного неба, волос прилипли ко лбу из-за пота, руки дрожат. На лице морского бога проскальзывает довольная ухмылка; она не спадает даже тогда, когда Нико нечаянно пинает его в плечо от накатившей боли, пока смазанный палец медленно проникает в тело юноши. Молодое личико испещряется морщинками, когда к числу двух пальцев прибавляется еще один. Резко Нико, уже привыкший к нахождению внутри себя инородных пальцев, чувствует, что они исчезли, а Персей усаживается рядом с лежащим, нежно беря того за талию и усаживая его на свои колени. Лик бога искажается в тихом удивлении, когда Нико по своей воле насаживается на стоящий и также истекающий смазкой орган Персея. Медленно и осторожно, в конце концов, Нико вбирает его весь в себя и глухо стонет в плечо возлюбленного. Нико неторопливо поднимается на пару сантиметров и опускается, повторяя это раз за разом; с губ обоих срывается протяжное «ах». В это время Персей во все глаза следит за любовником: за его прикрытыми трепещущими веками, за движением кадыка и за вздрагивающими при каждом касании бедер о бедра плечами. Всё это придаёт мальчику непорочный и, можно сказать, милый вид, отчего Персею хочется только одного: спрятать его ото всех, чтобы только он, бог, имел право брать его каждую ночь и целовать весь день напролёт. Неожиданно для Персея Нико открывает глаза, рыжим янтарем сверкающие в свете синего огня, и устанавливает, казалось, нерушимый зрительный контакт. В этот момент сын моря увидел все шестнадцать лет жизни его любимого: его рождение, мягкую улыбку матери, осуждающий взгляд отца, смерть старшей сестры и появление еще одного бездомного на улицах деревни — самого Нико. «Грустная картина, — думает бог, — мальчик вырос в нищете и нелюбви, но я исправлю этот дисбаланс.» Юноша кладет худую руку на плечо Персея, вторую запуская в его черные волосы и притягивая бога к себе для поцелуя, — неумелого и немного неловкого, что заставляет их обоих улыбнуться сквозь скрещенные губы. По мере того как Нико набирается смелости перед любимым, темп насаживания всё растёт. Он утыкается в плечо партнера, тяжело дыша и бормоча под нос что-то совершенно неразборчивое. Персей толкается ему навстречу, и, когда он случайно задевает какую-то особенную точку в теле Нико, в глазах юнца темнеет. Он, силясь попадать туда чаще, умоляет бога двигаться именно так, чтобы снова задеть эту точку. Персей утробно рычит и повинуется, всё наращивая темп и кусая возлюбленного за плечо, пока Нико, вскрикнув, не выстреливает беловатой жидкостью на чрево бога. Спустя еще пару толчков мальчишка чувствует, как внутри него разливается горячее семя. Обессиленные, они опадают на ложе. Тела сковывает приятной болью после стольких движений и эмоций. Нико чувствует, насколько эмоционально и физически он опустошен, что практически сразу окунается в сон, в то время как Персей, нежно улыбаясь, ощущает приятную ломоту из-за ретивой любви этого неумелого юноши. Сквозь дымку сна тот чувствует влажные губы на своем плече и тихий шелестящий голос над своим ухом: — Ты — исключение.