Идеальная болезнь

Какой-то частью себя Джек всегда знал, что у него не было никаких шансов. Он получил способности меньше суток назад, только научился ими пользоваться. У него была только надежда, слепая и наивная. А у Пола — десятилетия практики и долбаный хроносиндром, превращающий его в машину для убийства. Это оказывается на удивление легко — проиграть. Подвести всех тех, кто поверил в него, поставил свои жизни, будущее. Просто замешкаться. Не успеть уйти от вспышки, сильной и разрушительной, выжигающей сознание. И очнуться, когда уже все закончится. Когда Уилл уже — снова — мертв, теперь уже наверняка. Наручники, застегнутые на его запястьях, царапают болезненно, жгут кожу, и Джек с замешательством понимает, что не может применить способностей. — Тебе нравится, Джек? — заботливо интересуется Пол. Опускается на корточки, оказываясь лицом к лицу, невыносимо близко. — Прощальный подарок доктора Эмерал. От его интонации по спине бежит дрожь. Он говорит это тепло, почти ласково, и одновременно с тем — с неприкрытой ненавистью. Страшно представить, к каким выводам в отношении Софии могла привести его бессмысленная паранойя. Пол мягко касается сковывающих руки браслетов наручников, трогает самыми подушечками пальцев, будто пробует на ощупь. Джек дергается, пытаясь убрать руки, и тот смеется. — Все кончено, — улыбается он, и разума в его глазах еще меньше, чем раньше. Его пальцы касаются кожи под наручниками, поглаживают мягко, будто осторожно. Джек смотрит на него с ненавистью. — Убери. Руки. — рычит он. Пытается вырвать запястья из чужих ладоней, но те держат крепко. Время разваливается возле Пола. Джек ощущает невозможное: ладони, плотно сомкнувшиеся на его запястьях; пальцы, оглаживающие натертые браслетами красноватые полосы; осторожные касания к сбитым ударами костяшкам. Чувствует все это одновременно. И сам, кажется, тоже распадается. Ощущает себя сразу в нескольких временных линиях: ненавидящего, желающего причинить боль; отчаявшегося, смирившегося с неизбежностью конца времени; надеющегося, что все еще может закончиться мирно. Себя, совершенно невозможного, иррационального, который понимает и касается чужих запястий в ответ. Он бьет Пола плечом, со всей силы, и тот инстинктивно отшатывается. Ладони на запястьях размыкаются. — Мистер Сайрин. Они оба машинально поднимают голову на звук голоса. Пол, помедлив, недовольно распрямляется; время осыпается с него при каждом дерганом движении. Джек отодвигается, стараясь не соприкоснуться с осколками. В руках у подошедшего бойца Монарха — РХП. Пол кивает сухо, небрежно протягивает руку. Джек напрягается. Тот самый шанс, еще одна попытка — рвануть к выходу, найти способ избавиться от наручников, вновь отправиться в прошлое. Внимание Пола отвлечено, следует попробовать. Ничего больше не остается. — Даже не думай, — в голосе Пола отчетливо слышится раздражение. Видимо, упертость Джойсов выводит его из себя во всех линиях. Время вокруг Джека сгущается, становится плотным и вязким, не пошевелиться. Хронозаморозка, понимает он. Значит, вот как это ощущается. — Столько проблем из-за такой мелочи, — больше читает по губам, чем слышит он. Пол задумчиво проводит пальцами по граням — ему всегда было нужно ко всему прикоснуться, типичному кинестетику — и сжимает ладонь. На неровное, непривычно красное свечение хроновзрыва больно смотреть. Глаза начинают слезиться, пощипывать, но Джек не может их закрыть. Заморозка еще действует, и он видит, как разлетаются куски пластика и обломки микросхем. Как корчится боец Монарха, оказавшийся слишком близко к нестабильному источнику вспышки. Как улыбка Пола все больше напоминает гримасу то ли удовлетворения, то ли боли. Потом Джек может видеть только вспышки — болезненно-красные, яркие, как и безумие Пола — и зависающие в воздухе тела. — Все закончилось, — повторяет Пол устало, вновь оказываясь возле него. Пошатывается, будто вот-вот упадет, добавляет вязким, неправильным шепотом. — Так, как должно. Пол усаживается перед ним. Будто возвращает обоих в прошлое, когда им было совершенно плевать на статус и будущее. — Надо было сделать так еще в первую встречу, — ухмыляется он, явно имея в виду заморозку. Можно разглядеть, как отражается мир в осколках времени, застывших возле его лица. — Тогда, может, ты хотя бы раз дослушал меня до конца. Это до невозможности странно: не дышать, не двигаться, будто застыть в ощущениях. Резь в глазах, пощипывание кожи под наручниками, ломота в коленях. Пол протягивает руку — хроносиндром изламывает ее под невозможными углами, и он шипит от боли — и Джек думает, что тот сейчас снимает заморозку. В конце концов, именно Пол из них двоих всегда был излишне сентиментален. Но, вместо этого, он только кладет руку на плечо. Не будь Джек заморожен, у него наверняка бы побежали по спине мурашки. Слишком странно. Пол, обезумевший от боли и безысходности, должен хотеть его убить. Сжать руки на шее, а после уйти, оставив наедине с мучительным ожиданием разморозки. Или забрать оружие у одного из подчиненных и выстрелить несколько раз для уверенности. А может, сжечь очередной вспышкой. Как и положено главе Монарха, мистеру Сайрину. Но не прикасаться так, будто не было этих сумасшедших суток, предыдущих шести лет порознь. Пол сдвигает ладонь к шее, ведет до подбородка. Мягко, безо всякой жестокости и злости. Будто вспоминает, каково это — прикасаться к Джеку. Смотрит чересчур пристально, слишком цепко. Жутко. После таких взглядов в Таиланде всегда приходилось шипеть «не продается» и ввязываться в драку. Джеку невыносимо хочется сглотнуть. Это оказывает неожиданно и предсказуемо одновременно, когда Пол целует его. Будто так и должно быть. Джек ничего не чувствует, время слишком плотно его ограждает, но того, что видит, хватает с головой. У Пола поседевшие ресницы, резкие морщинки вокруг глаз — мелочи, отчего-то поражающие до глубины. Широкий темный ободок вокруг радужки — один тайский доктор пытался убедить Джека, что это является своеобразным индикатором болезни. И, может, был не так уж и не прав. У Пола каким-то невообразимым образом получается трижды предать его за одни сутки: убить последнего родного человека, уничтожить РХП. Поставить под сомнение двадцать лет дружбы одним жестом. Джека лихорадит. Между ними не было чего-то такого, никогда, ни разу. Он помнит все моменты, проведенные бок о бок, бережно хранит каждый из них в памяти. Их дружба была выше этого. Или — Джек слышит, как неровно выдыхает Пол — нет? Он снимает заморозку смазанным движением ладони — за изломанным временем не разглядеть — уже отстранившись. Усмешка у него совершенно сумасшедшая, больная. Джек хочет ударить. По лицу, чтобы лопнула кожа, челюсть и костяшки обожгло болью. Чтобы Пол вновь стал тем самодовольным ублюдком, уверенным, что знает больше всех. Лучше им, чем не поддающимся предсказанию скоплению импульсивности и отчаянья. Джек успевает сделать вдох, поднять подбородок. А потом его накрывает. Все происходит одновременно. Пальцы мягко оглаживают шею, касаются челюсти, ложатся на затылок. Щетина странно покалывает кожу — Пола всегда раздражало, как быстро она отрастает, невольно вспоминает Джек. На губах отчетливо ощущается тепло, живое, немного влажное. Ощущения накатывают на него, заставляют согнуться, глотая воздух. Пол смотрит с пугающим любопытством; Пол гладит его по затылку, обжигая влажным дыханием; Пол целует его, собственнически касаясь бедра. Слишком много на один-единственный момент времени. Джек ловит сенсорную перегрузку. Кожу неожиданно обжигает болью; резкая, неожиданная вспышка, будто рука дрогнула во время бритья. Тыльная сторона ладони, шея, висок. Острее всего на щеке — там, где возле Пола рябит самый крупной осколок времени. — Нравится? — то ли смеется, то ли задыхается Пол. — Я чувствую так все время. Ощущения отчего-то не проходят, едва ли слабеют, будто время поломалось уже окончательно. — Ублюдок, — хрипит Джек. Полу, кажется, плевать на его злость. Может быть, в его времени Джек молчит или говорит совсем не то, другое, приятное, и этот хрип затерялся в переплетениях сломанной вселенной. А может, за прошедшие семнадцать лет он стал таким отморозком, что несогласие ему просто безразлично. Он снова тянет руки, опускает ладони на шею, едва ощутимо поглаживая, наслаивая новые ощущения поверх еще не затихших. — Но мы справимся, — шепчет Пол, и голос его изламывается невозможными сочетаниями интонаций. — Встретим конец времен вместе. Научимся в нем жить. Сумасшедший бред, в который невозможно верить. Пол прислоняется к его лбу, прикрывает глаза. Кожа у него горячая, влажная от проступившего пота. Неприятная. Джек — в который уже раз за сегодня — хочет отстраниться, но ладонь на шее не позволяет. Кажется, еще немного, и он не выдержит, попросит: подожди. Слишком много, я не успеваю. Дай мне время. И Джек сцепляет зубы, старается дышать глубоко и размеренно. Ощущения, самые первые, навалившиеся после заморозки, постепенно затихают. Пол снова касается его губ, только теперь уже поверхностно, будто ему необходимо почувствовать, что Джек здесь, рядом с ним. Осколок, в этот раз небольшой, снова впивается в щеку, царапает ее, проникает под кожу, и тот чувствует прикосновения, которых не было — зубами и языком к шее, носом к виску. Пол толкает его назад. Слегка, но оглушенному Джеку хватает с головой. Он чувствует спиной жесткость плитки, упирающийся в поясницу осколок РХП, тяжесть чужого тела. Невольно удивляется — такой худощавый, проступающие кости можно почувствовать сквозь одежду. Во что же его превратило время. — Хочешь знать, что будет потом? — буднично спрашивает Пол, уткнувшись ему в шею. — Нет. Вывернутые наручниками руки неприятно тянет. Джек ненавидит каждое из этих мгновений, болезненных и унизительных. Хочет забыть их тут же, как выйдет отсюда, но слишком хорошо понимает, что никогда не сможет. — Все застынет, — продолжает тот монотонно, почти рассеянно. — Люди. Время. А ты и я, — Джек чувствует, как Пол медлит, будто пробует слова на вкус. — Мы останемся. От его интонации по спине бежит леденящая волна. Джек невольно замирает, зачарованный этой жуткой, невыносимой картинкой. — Ты будешь меня ненавидеть. Винить во всем произошедшем. — А разве это не так? — обрывает его Джек. Смешок Пола вибрацией отдается в горле. — А я, — его ладонь ложится на бок Джеку, оказывается под курткой, на ткани рубашки. Но уже от этого в солнечном сплетении скручивается ноющее напряжение, — буду делать с тобой разные вещи. Пальцы ложатся теперь уже на кожу, щекотно, тепло. Джек втягивает воздух сквозь сжатые зубы. — Прекрати, — зло, почти отчаянно требует он. Пол — в ответ? — больно кусает его возле шеи. Но тут же трется об оставшийся след, зализывает его. — Ты, конечно, будешь сопротивляться. Пытаться сбежать, убить меня, вернуться через машину, — рассеянно перечисляет он, будто говорит о чем-то обыденном, толком и не заслуживающем внимания. Ногти впиваются в бок Джеку, больно, наверняка до царапин. А потом так же неожиданно разжимаются, оглаживают ранки мягко, почти невесомо. Пол улыбается ему в шею. Джек не видит — не хватает духу опустить взгляд — но знает. Слишком хорошо помнит этот жест, чтобы спутать. — Безуспешно, — не скрывая удовлетворения добавляет Пол. Время надрывно рябит, шипит, будто зажеванная пленка. — Невозможно злиться вечно, — говорит он непривычно спокойно. На короткое болезненное мгновение заставляет узнать в нем того, другого Пола. — Рано или поздно, когда эмоции стихнут, придется задуматься. Ладонь под рубашкой ведет вверх, до самых ребер, касается неровного шрама. Дотрагивается мягко, по какой-то неподвластной пониманию причине даже спустя двадцать лет в точности помня, где тот находится. — Например над тем, что твоя слепая вера в Уилла не имела под собой никаких оснований. Кажется, что не только картинка, звук тоже начинает рассыпаться на временные осколки. Джек отворачивается, не желая выслушивать этот бред. — Или над тем, что единственной причиной, по которой ты отказался меня слышать, была злость из-за гибели брата. Пол ведет по линии челюсти, требовательно смыкает пальцы на подбородке, поворачивая лицом к себе. Будто считает себя вправе требовать внимания Джека. — Что, несмотря на все, что ты творил, — до тревожного мягко говорит он, — я продолжаю заботиться о тебе. Джек, не сдерживаясь, фыркает. Но тут же давится смешком, нервно глотает воздух — Пол целует его в угол губ. — Думаешь, так просто было десятками терять своих людей и при этом продолжать требовать, чтобы тебя взяли живым? Бросать ради тебя все свои дела и планы? — он качает головой, и в этом жесте слишком отчетливо проступает изнеможение и мучающая его боль. — Ты даже не представляешь, чего мне это стоило. — Ты примешь меня, в конце концов, — говорит Пол, и его слова отдают не лихорадочным бредом, а усталой констатацией факта. — Я видел это. Я знаю. И Джеку все сложнее ему не верить.