За сценой

Искусство всегда было для Уты сакральной частью жизни. Прорези масок скрывали за собой тьму мироздания, их яркие цвета превращались в водоворот самой истории. Ута заходил в свою мастерскую и словно попадал на карнавал знакомых лиц и гримас. Это был музей людей, которых Ута знал до конца, хотя некоторые из них не были с ним хорошо знакомы. Видеть душу человека – это дар, за который он в свое время заплатил немалую цену. И сейчас, вдыхая запах дерева, поглаживая пальцами с черными ногтями металлическую оторочку, Ута почти влюблено разглядывал свое детище. Заказчик будет доволен. В этот раз все было немного иначе. Она зашла в студию, без помех скользнув внутрь гримерки, где создавались декорации мира*. Ее проникновение в обитель Уты было таким тихим, что лишь покашливание и скрип свежевыстиранных джинсов оповестил гуля о новом посетителе. Она была похожа на тень, молочно-белый призрак, вечный свидетель мироздания. Люди наивно думают, что гулей очень, просто невыносимо мало. СМИ из кожи вон лезут, создавая иллюзию малочисленности убийц, сокращающих популяцию человека. На самом деле, гулей сотни, тысячи, и все они разгуливают по улицам, пьют кофе в забегаловках и с наслаждением вдыхают запах бумаги в книжных магазинах. И глупо, конечно, думать, что гули сношаются друг с другом, наплевав на внешность и характер партнера, лишь бы увеличить свою численность. Гули тоже могут выбирать. Ута не был капризным. Человеческие венерические болячки на гулей не распространялись, и к сексу каннибалы относились проще, чем люди. Когда Ута хотел секса, он его получал. У гулей, между прочим, свои бордели. Выбрав симпатичную девчонку, татуированный мастер немедля приступал к активным действиям. Стоит отметить, что ни одна не уходила обиженной, но на бурных ночах общение, обычно, заканчивалось. Ута принципиально не хотел привязываться к кому-либо, отношения, семья, дети – все это не входило в его планы. Единственным, без чего он не представлял своего существование, было искусство. Все остальное – приходящее и уходящее. И уж тем более он не занимался сексом с людьми. Это уже какая-то высшая степень безрассудства. Но сейчас, обернувшись на вошедшего в его тихую обитель клиента, он слабо качнулся, потеряв на секунду равновесие. - Привет. Она растянула свои тонкие вишнево-красные губы в улыбке. Хищный взгляд густо подведенных глаз скользнул по лицу Уты, пробежался сверху вниз, возвращаясь к исходной точке. Белая кожа словно сияла в полумраке студии, создавая впечатляющий контраст с короткими иссиня-черными волосами – ни дать, ни взять, призрак. На ее худощавой фигуре плотно сидел корсет и узкие джинсы, а ноги были обуты в высокие армейские ботинки. Она облизнулась, и Ута увидел два языка, вместо одного**. Впервые, увидев человека, он сглотнул слюну не от голода, а от лихорадочного возбуждения. Облик незнакомки, ее хамовитая непринужденность – она словно кричала «смотри на меня», а сама отворачивалась, ускользая от взгляда. Повисшая между ним и посетительницей тишина казалась ему бесконечно напряженной – шевельнись, и пространство лопнет и разлетится ошметками в разные стороны. Покачиваясь на пятках, девчонка продолжала ухмыляться. - Мне нужна маска, - пропела она своим нахальным густым голосом, - на заказ. Такие не выбирают из предложенного, выставленного в общем зале на витринах. Они ищут свое, индивидуальное, исключительное. И Ута явно был специфическим товаром. Улыбнувшись уголками губ, он пытался скрыть внутреннее возбуждение. Под взглядом синих глаз он чувствовал себя обнаженным, но это лишь разжигало в нем приятную нервозность. - Металл, дерево? – Он наклонил голову набок, чуть усмехнувшись. – Кожа? Девушка бесшумно шагнула к нему, приблизившись вплотную. Запах ее белой кожи, волос, парфюма, стук сердца и биение пульса – все это вызывало слюну, заставляло сердце Уты колотиться. Он был охотником, слишком близко подпускающим к себе добычу. - Как насчет редких материалов? – Она касается кончиками пальцев его скулы, очерчивает линию подбородка, щекочет шею. Приподнявшись на цыпочках, она шепчет ему на ухо, обдавая свежим дыханием. – Удиви меня. Я знаю, ты можешь. И когда держать себя в руках становится невозможным, Ута сдается. Его принципы, безопасность, все его мысли о собственной исключительности растворяются в темноте его грудной клетки. Желание переполняет тело, кровь стучит в ушах, и гуль забывает о том, что сожрать девушку будет правильнее, чем трахнуть. Но на каждое правило есть свое исключение. Ута не бывает нежным, ласковым, милым. Он жестко хватает своими длинными пальцами подбородок девушки, жадно и грубо целует ее тонкие губы, прикусывая, слизывая кровь. Его руки сжимают и обнимают до синяков, и она царапается и рычит от боли. Но это заводит еще сильнее. Размашисто отодвинув инструменты, Ута освобождает свой рабочий стол и сажает девушку на него. Самое время творить. Главное в этом соревновании – не сорваться. Ничто не возбуждает Уту так, как балансирование на грани. Ярко-красная кровь сладкая, а сладость всегда разжигает аппетит, возбуждает желание съесть сырой стейк. Но Ута сдерживает себя, наслаждается чувством голода, щемящей пустоты внутри. Сожрать такого сексуального человека будет преступлением против искусства. Это как разрушить прекрасную статую Венеры Милосской лишь потому, что так надо. И если бы ему сказали создать свою Венеру, у нее наверняка были бы острые скулы, молочно-белые груди, широкие бедра и узкие лодыжки. не потому, что ему кажется это красивым, просто сейчас, в эту минуту, в это мгновение, такие параметры кажутся гулю самыми естественными. Ута привык идти против правил. Его татуировки, пирсинг, стиль, нечеловеческая жестокость – плевок в сторону общества, злой оскал, наглая усмешка. И ему плевать, люди это или гули. Ему всегда было плевать, против кого протестовать. Потому что только в конфликте рождается истина, а в случае Уты – произведение искусства. Иначе зачем он делает все эти маски?.. Он входит в нее жестко, не боясь, что причинит ей боль – она уже истекает своим человеческим соком, прямо как девушка-гуль. Она стонет и извивается под ним от желания. Это тот самый случай, когда оба нарушают общепринятые правила и наслаждаются этим, чувствуя азарт и вместе с ним удивительно сходство между своими видами. Она кусает его, полосует ногтями спину и шипит, когда от очередного толчка ударяется об стену мастерской. Здесь пахнет деревом, тканью и волшебством, здесь Ута своими руками создает отражение очерченных борьбой душ. Это сакральное место, и протест в нем эхом отскакивает от стен. У нее кружится голова от запаха Уты, от вкуса его крови и мягкости его расцарапанной кожи. Его дыхание, пахнущее кофе, сливается с ее сигаретным, создавая удивительный дымный аромат. Но оба не замечают его, растворяясь в нахлынувшем оргазме. Ута держит ее своими крепкими татуированными руками. Его черные глаза закрыты, дыхание прерывистое, сердцебиение рваное. Ее грудь вздымается, пытаясь справиться с эмоциями, переполняющими грудную клетку. Это эйфория, и оба наслаждаются сумасшествием – плодом их совместных желаний. Ей не хватает жесткого траха и экстрима. Ему не хватает вдохновения и адреналина. Сумасшедший человек и гуль без царя в голове. Ута поднимает голову и видит синие глаза, а за ними – безумную, хаотичную душу. Он не может съесть эту девчонку по еще одной причине, только ему известной. И поэтому, вместо того, чтобы вонзить свои острые клыки в ее горячую белую кожу, Ута лишь щурит глаза в улыбке.