Воробушек

      Ему всего шесть лет, и он сирота.       То есть, конечно, у Тимошки где-то есть мать, но он не знает, где.       Тима — худенький мальчик с большой головой, у него короткие волосы «грязная солома», впалые щёки и огромные голодные глаза. На нём спортивные штаны, грязные на коленях, их он подвязывает шнурком, чтоб не спадали; замызганная куртка непонятного цвета с длинными, как у Пьеро рукавами, в которых прячутся побелевшие от холода его ручонки; на ногах, несмотря на зиму, стоптанные кроссовки, просящие каши. Шапки нет.       Взрослые давно перестали замечать этого ребёнка с хмурым, озабоченным лицом, будто Тима в один прекрасный момент стал невидимым. Будто испарился. Мимо проходят сотни людей, все они идут работать или учиться, и у каждого свои заботы, свои проблемы, кому какое дело до этого маленького оборванца?..       И только один человек из сотни, а может, даже из тысячи, только один обратит внимание на Тиму. Но тут же снова отвернётся. Ему не хочется смотреть на Тиму не потому, что этот малыш грязный, всё время чешется или пускает зелёные пузыри из носа. Просто ему не хочется верить, что такие дети вообще существуют.       Поравнявшись с Тимой, он, может быть, сунет ему в ладошку горсть монет и, не оборачиваясь, быстрым шагом пойдёт дальше.       …Здесь, в зале игровых автоматов, он бывал нечасто, обычно его выставляют на улицу, чтоб не мешался. Но если ему вдруг удавалось остаться, он ходил от одного игрока к другому, продираясь сквозь густой сигаретный дым, и наблюдал, к кому Фортуна поворачивалась лицом, а к кому спиной.       Тима часто думал об игровых автоматах. Обычно ночью, засыпая в каком-нибудь вонючем подвале или на холодном чердаке, он представлял, что когда-нибудь подойдёт к ним и все они будут выплёвывать-выплёвывать блестящие, тяжёлые пятаки. Но столько раз он останавливался очень близко, но автоматы никак не реагировали.       — Я здесь, — шёпотом говорил Тима. — Дайте мне немного денег?..       Автоматы не реагировали.       Утром он уже не думал про игровые автоматы, мысли его были заняты другим.       …Снег и тонкий лёд хрустели под подошвами его кроссовок, крупные снежинки падали на его волосы и лицо. Тима остро ощущал все запахи из-за сильного голода, режущего кишки.       Из хлебного тянулся мягкий, сладковатый аромат сдобы и корицы, из чьих-то окон запахло пирогами, а рядом, в закусочной жарили курицу-гриль. Но вдруг Тима уловил тот, ни с чем не сравнимый запах. Он шёл из ближайшей столовой, одурманивая голодного мальчика. Борщ…       Тиме даже представился наваристый красноватый бульон с кусочками мяса и овощей. Мать тоже когда-то варила такой, и они сидели на кухне вдвоём. Горела только зелёная лампа над мойкой, и стоял какой-то волшебный, таинственный полумрак. Пока Тима ел, мать смотрела на него, потом вставала, резала хлеб и наливала ему суп в тарелку снова.       Тима любил борщ, он мог съесть сразу несколько порций, поэтому лет до пяти он был довольно упитанным.       — Пончик! — улыбалась мать, и гладила его по волосам.       Но когда в неизвестном направлении скрылся отец, всё изменилось… Тима больше не видел мать трезвой, она бросила работу, а вскоре начала выносить из дома вещи.       — Не троньте! — отчаянно кричал Тимошка, вцепившись в коробку с телевизором, два парня собирались её выносить. — Мама, они забирают наш… Мама!       Мать валялась на полу, уже пьяная. Деньги за телевизор торчали у неё из заднего кармана брюк.       — Мама!       Тима вдруг подумал о матери. Как давно он её не видел. Жива ли она?       Иногда бывало так, что она, напившись, засыпала прямо в снегу и ему приходилось расталкивать её и вести домой, выслушивая по пути её грязную брань.       Но не это было самое худшее. Ведь это можно было хоть как-то терпеть.       …Тимошка лежал на кровати, зарывшись в многочисленные обрывки покрывал, каких-то шерстяных платков. Он не спал.       Пьяный сожитель матери что-то кричал ей на кухне, гремел посудой. Потом пришёл в комнату, где был Тимошка и сел на кровать рядом с ним. Мальчик притворился спящим.       — Эй, — тихо позвал сожитель. — Эй, проснись!       От него противно несло перегаром, луком, запахом немытого тела.       — Да проснись же! — разозлился он, сорвав одеяло с ребёнка.       Тимошка испуганно вздрогнул, сел и заморгал глазами, ничего не понимая. Он остался в одних серых застиранных трусиках, у которых уже давно лопнула резинка и поэтому они едва на нём держались. Рёбра его сильно выпирали, локти были слишком острыми, ноги худыми, и голова из-за этого казалась как-то странно большой.       Он почувствовал, как от холода покрывается гусиной кожей и робко потянул тряпки, служившие ему одеялом, на себя. Сожитель раздражённо отбросил их в сторону и, вытащив Тимошку, поставил на грязный пол, придирчиво осматривая.       В комнату ввалилась пьяная мать.       — Вот, — хрипло сказал сожитель, крепко сжав плечи Тимошки. У него были тяжёлые, шершавые ладони. — За его почки можно будет выручить большие бабки!       Мать закусила нижнюю губу.       — Почки — это же парные органы, — пьяно улыбнулся сожитель, всё ещё пытаясь убедить мать. — Ничего не изменится, если одну из них забрать! — лезвие его складного ножа уже гуляло по пояснице Тимошки.       От этого холодного кусочка металла малыша бросило в дрожь. Капельки холодного пота стекали с его лба. А мать улыбнулась и согласно кивнула.       Тима бежал в ту же ночь, как только эти алкаши заснули. Когда одевался, его руки дрожали от страха, ноги попадали в одну штанину. Куртку и кроссовки он взял с собой и босиком выскользнул на лестничную клетку.       Он шёл и только снег, обещавший, что никогда его не выдаст, заметал его следы…