Город Лицемеров

Она вымаливала мокрое горячее прощение своей хрупкой рукой. Чтобы прямо в глаза. Как удар. Как неизбежная радость, потоками бьющая в лицо. Плач прибоями бился об её наполненные огнём легкие, не давая вдыхать терпкий запах благодати, подаренной ей свыше. Хватая воздух ртом, она пила и её, запоминая вкус прощения. В этот момент комната поплыла и, свернувшись где-то у потолка, исчезла совсем, а то, что минуту назад было полом, жадно поцеловало её в затылок, брызнув в стороны краской любви. — Шлюха. Оттолкнув ногой тело, я потянулся за сигаретами и наконец-то с жадностью закурил. Горький дым рассеивался по комнате, не находя выхода. Я потрогал её грудь. Тело остывало, а остекленевший взгляд был обращён на грязный потолок однушки. Устроив голову на её податливом животе, я провалился в сон. Сотни ног месили осеннюю грязь на площади перед эшафотом. Сотни голых ног. Сотни голодных глаз. Сотни похотливых рук. Нечистых, немытых шей и помыслов. Я видел, как меня вели через толпу. Как каждый из смотрящих пялил в меня свои полные жадного голода глаза. Как заплетались мои непослушные ноги, когда поднимался по лестнице, а затем встретил лицом прогнившее и пропитанное кровью дерево эшафота. Толпа взревела. — Бей! Бей! Уши заложило, и лишь сердце гулким молотом било в наковальню груди. Удар, и где-то вдали еле слышны крики. — Бей! Бей! Кузнец в груди продолжал свою работу. — Бей! Бей! Перевернулся на спину и свет хлыстом наотмашь ударил мне по глазам. Надо мной нависла огромная фигура в капюшоне, держа в сильных руках тупые вилы. — Бей! Бей! Разомкнул сухие губы. — Бей… Вилы вошли точно мне в глаза, и старое дерево под моим телом заскрипело, впитывая кровь. Сознание рывками пыталось вернуться ко мне, шепотом крича на ухо об опасности. Казалось, проспал мгновения, но в пыльное окно уже пробивался дневной свет, озаряя комнату. Приподнявшись на локте, я осматривал свою холодную подушку, чей взгляд так и не изменился. Немного помяв её тело, я всё же быстро потерял интерес. Кукла сломалась. С куклой больше нельзя поиграть. Минут через пять я уже ковырялся в замке, закрывая дверь квартиры. Улица встретила меня свежим воздухом и несвежими лицами прохожих, смердящими, бессмысленными разговорами. Слова, как куски сгнившей плоти, выпадали из разинутых ртов под ноги, и люди топтали их ботинками, давили шинами автомобилей. Кучи ненужных слов. Бесплотных и забытых. Я брел между ними, стараясь обходить их, ступая в грязь, что была несравнимо чище. Стараясь не смотреть по сторонам. Я то упирал взгляд в землю, то поднимал глаза к небу, надежно спрятанному за серыми облаками. Они свинцовым одеялом укрыли его, скользя по его голубой тверди, царапая своими жесткими боками. Готов поклясться, что я почти слышал этот ужасный скрежет и сдавленный стон небес. Осознанные мысли постепенно возвращались в мою голову, и неспешным потоком текли по реке реальности. Я, как рыбак, вылавливал какую-нибудь мысль и тщательно осматривал её со всех сторон, проверяя на пригодность. Чувствовал себя опустошенным, не испытывая никаких эмоций. Мне нужна новая кукла. Я не хочу быть пустым. Я хочу играть. Слегка похлопал себя по щекам, попытавшись взбодриться. Надо собраться и слегка развеяться. Оглянувшись по сторонам, я уверенно зашагал к дому своего давнего друга. *** — Всё это хуйня. Илья крепко затянулся, держа дым в легких. — Понимаешь… — начал он, выпуская дым наружу. — Всё, что мы тут делаем, думаем, говорим. Это всё такая хуйня. Все мы, люди, заняты совершенно не нужной нам хуйней. Школы, работа, политика, экономика, прочие приблуды… Отношения… Это всё совершенно не нужно человеку. Человек отошел давным давно от понимания истинной природы вещей, истинной природы себя, природы своего Я. — И тут Остапа понесло… — усмехнулся я. — Нет, нет, ты послушай, — он сделал еще одну сильную затяжку. — Размышляя об этом, можно с ума сойти. Я имею в виду осознание себя, своего Я. Казалось бы, вот он я — руки, ноги, голова, там — мозг, химические процессы. Но где среди всего этого Я? Где та частица, которая всё это наполняет смыслом? Заставляет творить, постигать. Где она там затерялась? — Чувак, тебя скоро отпустит, подыши. — Да пошел ты, блять. Я ему тут серьёзные вещи пытаюсь впарить, а он… — Отпустит сейчас, говорю же. — Дурак ты… Да и все мы. Ду-ра-ки. Я — в первую очередь. Мы уже третий час висели в объятиях дурманящего тумана. Я слушал спонтанные монологи Ильи и рассматривал маленького комнатного паука под потолком, который заматывал свою жертву в уютный белый плед кокона. Люблю такие вечера. Хмельные и спокойные. Вдумчивые. Они отвлекают меня от суеты. Но все же не способны заполнить пустоту внутри меня. Как будто и нет у меня грудной клетки, есть одна большая дыра, пустота. Одна огромная рана на моем теле, на теле реальности. Она не кровоточит, но болит. И эту боль не заглушит ни пойло, ни трава, ни самые отборные шлюхи. Эта боль из тех, что надолго и прочно поселяются в хмуром подобии улыбки на твоем лице, в недельной щетине и синяках под глазами. Я перевел взгляд на Илью. Он задумчиво уставился в темноту за окном и, наверное, всё так же продолжал свои странные монологи, но уже безмолвно.