Сэнбу

Так вышло, что Ханагими ушла к только что прибывшему к ней важному гостю, и Хиджиката без возражений отпустил ее, чтобы не лишать таю вечернего заработка. Свое он уже получил – да и, что уж греха таить, слишком много времени проводить в кампании одной женщины ему быстро становилось скучно. Расслабленно жмурясь, он сидел у окна, из которого открывался вид на крышу борделя напротив да на раскрашенное акварельными разводами небо – еще не вечернее, но уже и не дневное. Красивая была она, эта Ханагими-дайю. С устало полуопущенными веками, с длинными пушистыми ресницами. Тонкая, миниатюрная – настолько аккуратно и правильно сложенная, что больше походила на ожившую куклу из сказки про Левшу-Дзингоро. Оттого-то и стоила она так дорого, а внимание ее – того дороже. Когда дело касалось «женщин для забав», у Хиджикаты полностью отключалось чувство собственничества. Поэтому раз за разом отпускать Ханагими в объятия клиентов было легко, да и вообще – это его нисколько не огорчало. Привязываться к женщинам было опасно: эта непозволительная роскошь могла перечеркнуть целую жизнь. Сонно прислушиваясь к позвякиванию где-то вдали струн сямисена да тихому бренчанию маленьких бубенцов, пришитых к рукавам девочек-камуро, Хиджиката почти терял связь с реальностью. Пока перед взглядом лениво плыли подкрашенные лучами солнца облака, не хотелось никуда уходить. До заката было достаточно времени, чтобы он мог просто расслабиться в одиночестве – без оглядки на важные дела, на ругань с сёгунскими бюрократами, на глупые разговоры с женщинами… Спокойствие, такое вязкое и затягивающее в подобие сна с открытыми глазами, уже почти сумело полностью завладеть Хиджикатой, как вдруг его резко вернул к реальности тихий шорох. Кто-то незаметно попытался приоткрыть створки перегородок не так давно замкнутые рукой самой обитательницы покоев : за этим последовал печальный скрип старых половиц, когда неизвестный вторгся в комнату. То, что это была не Ханагими, Хиджиката понял по тому, как громко скрипнул пол под этим человеком: когда таю возвращалась в свою комнату, ее поступи было не слышно – ее приход предвещал только нежный шорох ткани и ее участившееся дыхание после быстрого, торопливого подъема на второй этаж. Шаг, другой, третий. Каждое соприкосновение чьих-то ног со старыми половицами отзывалось скорбным поскрипыванием. Слишком спокойная поступь для засланного убйицы. Слишком тяжелый шаг для женщины – та подкрадывалась бы иначе. Оборачиваться Хиджиката не собирался, по крайней мере так быстро: помедлил, чтобы дотянуться до спрятанного в рукаве танто. Более того – он был уверен: раз ему позволили себя заметить, то опасаться, пожалуй, нечего. Изображая, что он всего лишь лениво потягивается, поправляя одежду, Хиджиката крепче перехватил рукоять короткого клинка, чтобы на всякий случай не оказаться безоружным: – Таю сейчас занята с клиентом, если вы ищете ее. Извольте спросить у хозяйки, когда она освободится. Тихие поскрипывания досок стихли, но, похоже, непрошенный гость комнату не покинул, и уже через мгновение осмелился невоспитаннейшим образом коснуться волос Хиджикаты. – Можешь не выделываться, я узнал твой голос… И волосы, пожалуй. Кто еще мог затянуть их таким вульгарным шнурком? – послышался монотонно-самонадеянный голос, принадлежавший, к несчастью, Сасаки Тадасабуро: – И заточку свою отпусти уже. Все равно не успеешь ей воспользоваться, если я нападу со спины, правда? С великим недовольством признавая правду в словах столь неприятной ему личности, Хиджиката все же последовал прямому и грубо поданному намеку и убрал руку от оружия. Оборачиваться он не стал: а незваный гость в покоях Ханагими-дайю как будто принял это за приглашение к продолжению общения. Сасаки – судя по послышавшему скрипу пола – сел за спиной у Хиджикаты, продолжая с навязчивостью, достойной иной стареющей дзёро, перебирать в руках его волосы – как драгоценные нити с четками. Всем своим видом стараясь не показывать, насколько он зол, Хиджиката с ехидным смешком бросил: – Не находите, что ваш интерес к моей скромной персоне начинает становиться почти непристойным? Сасаки – то ли в шутку, то ли в издевку – дернул Хиджикату за прядь волос, излишне резко потянув ее на себя: – Не нахожу. А вот тебя весьма привлекательным – вполне. С улицы послышался громкий смех и какой-то грохот. Сделав вид, что он отвлекается на шум, Хиджиката резко отодвинулся ближе к окну. Оказалось – просто какие-то выпившие идиоты затеяли выяснять, у кого получится подкатить к местной недотроге, немолодой вдове, зарабатывавшей себе на хлеб парикмахерским искусством. Не брезговала она и другими способами пополнить содержимое своего кошелька: вечерами Хиджиката несколько раз воочию видел, как находчивая вдовушка увлекала в темные переулки нетрезвого вида клиентов. – А я, между прочим, тебя искал по делу, – c наигранной обидой заявил Сасаки, неторопливо потягиваясь за остывавшей на громоздкой пепельнице кисэру. Почти бесшумно он начал набивать ее и раскуривать, пока Хиджиката меланхолично созерцал уличную перепалку, медленно, но верно перетекавшую в драку. И, надо признаться, это было куда приятнее, чем смотреть на довольную рожу командира Мимаваригуми, по-хозяйски присосавшегося к чужой трубке. Отобрать драгоценную кисэру, помнившую вкус губ Ханагими Хиджикате хотелось только по одной простой причине: последним ее курил он сам, так что в мыслях начинал гнездиться неприятный образ непрямого поцелуя с Сасаки. Попытавшись наскоро сменить тему, он все же ответил. Правда, тон получился слишком уж натянуто-вежливым, опасно граничащим с явным сарказмом: – О, какая честь. И чем же я могу быть вам полезен? До Хиджикаты долетели остатки рассеивающегося табачного дыма. Не желая больше терпеть чужое хамство, а заодно портить себе настроение, он обернулся к Сасаки, мрачно глядя ему в лицо. Впрочем, Сасаки это нисколько не тронуло. Он жмурился и потягивал кисэру, как будто забыл о всяком желании продолжать разговор. Только спустя несколько затяжек, когда на лице у Хиджикаты уже читалось нескрываемое желание пролить кровь, Сасаки вынул из-за пазухи немного помятый лист бумаги и гордо протянул собеседнику: – Это анонимное письмо, которое я не так давно получил. В нем сказано, что в командный состав Шинсенгуми затесался человек, совершивший неприятное убийство, но так и не понесший за него наказание. Скептически оглядев письмо, Хиджиката картинно поднес ее к еще распаленным чужим дыханием уголькам в кисэру – и залюбовался, как слабо обуглился подпаленный край бумаги. – Серизава-кёкучо, к моей великой досаде, мертв, – с деланной печалью прищурился Хиджиката: – А иных мятежников, беглых убийц или нарушителей общественного порядка, оказавшихся в ополчении, я, с вашего позволения, уж как-нибудь покараю сам. Потихоньку пожираемое пламенем, письмо было бережно уложено на пепельницу, пока окончательно не превратилось лишь в горстку пепла. С коротким смешком Хиджиката хмыкнул: – Что вам от меня нужно на самом деле, раз вы так упорно ищете повод для шантажа? Конечно, ответ был налицо, но Хиджикате очень хотелось, чтобы Сасаки произнес это вслух – куда приятнее позорить противника в лицо, чем за глаза. Не дождавшись ответа, Хиджиката только с минуту полюбовался на невозмутимую мину собеседника и, удостоверившись в том, что победу в словесном поединке он так и не одержал, поднялся и поспешил откланяться: – Честь имею. В другой раз постарайтесь оформить свои претензии более четко. Быстро спускаясь по узкой лестнице, Хиджиката еще усмехнулся себе под нос: вот уж о чем он никогда не просил высшие силы, так о том, чтобы за ним волочился подобный неприятнейший тип. Внизу он отыскал хозяйку и попросил передать Ханагими-дайю, что он ушел. О том, остался Сасаки наверху или тоже решил покинуть бордель, Хиджиката даже не стал задумываться. Быстро зашагав прочь, он запетлял по лабиринту столичных улиц, намереваясь до возвращения в казармы еще успеть навестить одного из своих осведомителей. «Хвост» нарисовался нескоро: вывернув из веселого квартала, Хиджиката уже успел дойти до тихого жилого района, где, в полнейшей глуши проживал нанятый им человек, следивший за несколькими местами собрания подозрительных лиц. Не торопясь обернуться, Хиджиката еще немного покружил по проулкам, сбивая преследователя с толку, пока не уперся в уже знакомый тупик, где как-то раз назначал встречу с одним торговцем краденым оружием. Когда вблизи послышалось позвякивание чужой цубы, Хиджиката все же обнажил оружие. Выпад, как он и ожидал, пришелся чуть снизу. Еще по тени незнакомца, мелькнувшей пару раз на солнце, он сделал вывод, что тот уступает ему в росте. Только вот не в силе – резкий и размашистый выпад противника успел достичь цели и даже чуть пропороть рукав Хиджикаты. Чуть прицокнув от досады, он вернул нападавшему ответную честь – царапая уже его плечо и тесня незнакомца к стене ближайшего дома. Ожесточенное сопротивление было куда легче подавить, сражаясь лицом к лицу. Обманное, резкое движение в сторону – и противник оказался пригвожденным к стене: меч Хиджикаты прошел насквозь через податливое тело чуть ниже ключицы. Довольно неприятно, конечно, но зато допрашивать будет нетрудно. Выбив меч из рук скорчившегося от боли противника, Хиджиката поспешил покрепче зафиксировать его: на этот раз крепко стиснув рукой его шею. Неизвестный преследователь оказался невысоким, но крепко сложенным мужчиной средних лет с неприятно широким лицом. Такие морды, по мнению Хиджикаты, ассоциировались в первую очередь с криво намалеванными тушью картинками, какие некоторые «эстеты» изволили называть живописью. Чуть оскалившись, он негромко поинтересовался: – Ну и кто же тебя такого послал, м? До чего же рожа противная. С нескрываемой ненавистью незнакомец скривился. Попытка плюнуть в лицо заместителю командира Шинсенгуми увенчалась провалом. – Как хочешь, – почти промурлыкал Хиджиката, убирая руку от чужого горла. Резко выдернутый из чужого тела меч размашисто рассек воздух. Тело так и осталось лежать у стены чьего-то дома. Отерев лезвие от крови, Хиджиката убрал меч в ножны и, никуда уже не торопясь, вернулся в лабиринт переулков и проходов, чтобы всеже доделать запланированные сегодня дела. От информатора Хиджиката возвращался с приятными и полезными новостями, в наскоро заштопанном хаори, молясь всем богам и буддам, чтобы в таком непотребном виде не попасться на глаза никому из знакомых. Как ни хотелось поторопиться вернуться в казармы – а все же он решил еще раз завернуть в Гион: как раз успел бы заглянуть к Кораку. Майко как раз должна была в этот час возвращаться от наставницы по игре на сямисене. Дожидаться Кораку он решил в переулке, откуда хорошо видел всех, проходивших мимо. План на день был почти что перевыполнен. Сердце приятно грел вложенный в рукав чертеж притона, где были замечены подозрительные ронины из Тосы, даже ядовитый осадок от встречи с Сасаки успел раствориться, как будто его и не было. Почти слившись с полумраком темного проулка, Хиджиката уже думал было, что Кораку он этим вечером не встретит, так что приготовился покинуть Гион. Решение оказалось крайне несвоевременным. Когда он пытался пересечь тот самый проулок, выгодно выныривавший как раз в нужную Хиджикате сторону, он еще раз столкнулся с Сасаки Тадасабуро. От Сасаки уже немного тянуло перегаром и чем-то сладким. Догадавшись, что командир Мимаваригуми не терял времени зря и полдня провел в объятиях какой-то таю, Хиджиката торжественно оскалился, с присущим ему ехидством прокомментировав: – Досаду утопили в сакэ и женских ласках? Я был о вас лучшего мнения. Скрыв подобие стыда, Сасаки отвернулся, лишь мельком поглядывая на Хиджикату, но признавая, наконец, свое поражение, с горечью выплюнул: – Было бы о чем досадовать! Подумаешь, какой-то простолюдин отказывается… Обидный эпитет Хиджикату задел: решив позлить Сасаки и окончательно лишить его всякого душевого покоя, он вдруг вцепился в ворот чужого хаори, притянул командира Мимаваригуми поближе и коротко, зло оставил ему на память поцелуй. Пока Сасаки пытался сквозь отчаянную ругань и проклятия выразить все свое отношение к произошедшему, Хиджиката успел выбежать из темного переулка, едко посмеиваясь в ладонь. Сплюнув не глядя в дорожную пыль, он покривился: даже при всем омерзении, это того стоило. Подобная выходка обещала надолго избавить его от внимания Сасаки Тадасабуро. Вернувшись в казармы уже глубокой ночью, Хиджиката удовлетворенно вычеркнул из списка запланированных дел все, что значилось на прошедший день. И все же он предпочел не приписывать к ним дополнительное «уел поганого хатамото».