Сезонный отчёт

Тоука шипит, как кошка, и бросается на него с кулаками, стараясь попасть в уже ушибленное место – побольнее бы, посильнее бы, чтобы выдохнуть наконец-то эту злобу. Безумие в ней разрастается и поглощает целиком, затмевая рассудок. Ей бы вырвать чье-то сердце или поплакать вдоволь. Третьего не дано. Она смотрит на мир с неприкрытой иронией и с цинизмом отвергает любые ремарки о счастливом будущем. Счастье не может настолько тесно переплетаться со смертью, а скелет с косой следует за ней по пятам. «Дзынь». – Это коса ударилась об пол, – вздыхает Тоука, и Йоко смотрит на нее с неприкрытым удивлением. По ночам Тоука вскрикивает, когда ей снятся брызги крови и горы трупов; просыпаясь, чувствует липкий холодный пот на своем теле. Страх, что скоро настанет ее судный день, течет по венам вместо привычной крови. Она стала состоять из одних только стереотипов и боязни вновь пережить утрату. Или умереть самой. Интересно, Бог ее проклял или пощадил? Или ей просто выпала не та карта – попался отшельник вместо валета? Короля Тоука никогда не хотела получить: ей бы сбросить груз ответственности и печали, стать случайной пешкой, коротким слогом, растворившись в толпе одинаковых лиц. – Тоука, угомонись! – Канеки не отбивается – уклоняется от ее быстрых и четких ударов. Но она нападает и нападает с надеждой, что сможет так победить его, переубедить его, не отпускать его. И не выдерживает, произносит – жалобно, шепотом: – Не уходи, пожалуйста, не оставляй меня. Ей больно и невмоготу уже кого-то терять. Хочется, чтобы холодный ветер вдруг стал густым и тяжелым, будто свинец, а серое небо над головой упало, придавив своей тяжестью, разрушив город. И мир заодно. Каждый раз одно и то же: стоит смириться с одной потерей, и жизнь потребует новую дань. Тоука платила бы своей кровью: физическая боль ей не страшна, хоть и противна, но правила пишут победители. Она же еще не выиграла ни одного раунда в схватке со счастьем. Канеки отворачивается – для нее это сродни пощечине, – и молчит. Она знает, что дальше продолжать нет смысла: сознательный выбор – щит и меч. И она отпускает, наблюдая, как ее слезы тяжелыми каплями падают на асфальт. Навзрыд – это когда надежда сменяется пустотой. Тоука выполнила все, что он хотел и мягко требовал: сдала вступительные экзамены, поступила в университет, сумела жить, словно была рождена обычным человеком. Дни сменялись один за другим, будто в калейдоскопе, но картинка оставалась прежней: все еще нужно искать, все еще нужно скрываться, все еще нужно есть плоть. – Привет, пары перенесли в 303. – Давай пообедаем вместе? – Как насчет гоукона? Учеба занимала львиную долю времени, что спасало от навязчивых мыслей и гнусных воспоминаний. Новые знакомства спасали от припрятанных фотографий старых лиц. «Семья теперь – это Йомо и Хинами». Тоука дописала и поставила жирную точку, чтобы забыть о нем навсегда. Она повзрослела внешне и окрепла внутренне. Прошлое больше не казалось покрытым багровой скатертью, хоть и имело металлический привкус, а настоящее иногда воспринималось с улыбкой. «Хочешь, не хочешь - выбор есть всегда, двигаться вперед или нет». Тоука предпочла первое. *** Они встречаются через три года: Канеки забежал, будто и не пропадал вовсе. Смеется со своей новой командой, играет в наставника и отца. Наклоняется. Шепчет им указания или тайны. Отбрасывает прядь с лица. Ей не противно, но внутри нарастает тошнотворный ком гнева и разочарования. «Привет, Канеки. Я страдала. А ты?» – шепчет себе под нос и приносит кофе, улыбаясь. Тоуке уже девятнадцать. За плечами три года одиночества и тоски. Она натягивает на себя доброжелательность, и выходит в мир с широко распахнутыми глазами, но запахнутой душой. И от этого каждый ее шаг наполнен тяжестью. Канеки пьет кофе и не сдерживает возглас удовольствия. Ему на секунду показалось, будто это вкус отрочества, былого теплого прошлого, скрывающегося за пеленой двухлетней памяти. Его напарники смеются и обсуждают будущую операцию, выискивая нужную тактику, пока он усердно старается не замечать тихого шепота внутри себя. Она подбрасывает свой номер телефона ему в чек, заглушая гордость желанием отыграться. И слышит звонок спустя два дня. – Привет, меня зовут Сасаки Хайсе, я на днях пил кофе в вашем кафе… Она перебивает его, чтобы не слышать родной голос из уст чужого имени. – Через час на набережной, у моста, хорошо? И бросает трубку. Ветер на улице приглашает опавшую листву в танец, и желтые листья крутятся незамысловатыми вихрями, хрустят под ее ногами. Вечер придает этой встрече остроты, темнота – спокойствия. В столь поздний час людей на улице очень мало: только изредка пробегают парочки, спешащие в теплое логово, заработавшиеся люди, непослушные школьники… Тоука смотрит на часы: она не опоздает, придет как раз в назначенное время. И ускоряет шаг. – Ты меня помнишь? – она аккуратно прикасается к его плечу и опускает руку. Канеки не отвечает, но поворачивается и подходит вплотную. – Привет, меня зовут Сасаки Хайсе, Тоука. Он смеется. И этот смех пугает больше, чем неопределенное будущее. –Можно, я буду называть тебя Канеки? – она смотрит на него в упор, почти касаясь носом его носа. Будто это заставит быть его искренним. –От перемены мест слагаемых сумма не изменяется, Тоука. Называй, как хочешь. И она назвала. Раз в три дня они встречались, пили кофе и обсуждали ненавязчивые темы: книги, город, кафе, общее о работе, общее о сотрудниках. Он иногда провожал ее домой, жал руку, будто мужчине-партнеру и уходил. Иногда срывался с места и бросал ее наедине с толпой. Иногда целовал в уголок губ и ехидно улыбался, превращаясь в кого-то хищного и незнакомого. –Ну, пока…– шептала Тоука в пустоту, когда он скрывался за первым же поворотом. И какие-то шестеренки в ее сконструированной жизни давали сбой. Может потому, что ей отчаянно хотелось поиграть в семью. Научиться быть женщиной, сестрой, человеком, чтобы голос звучал, как мелодия из детства, а походка была мягкой, не резкой. Поэтому она не носила штаны, скрывая свою воинственность за тканью платьев и юбок. Поэтому она до сих пор верила в Аято и давно его простила. –Я все закончу и вернусь, Тоука. Он клал деньги на стол и прятался в шарф. – Иногда мне хочется сбежать оттуда, если честно… Тоука лежала на его плече и слушала, как равномерно он дышит: вдох, выдох, вдох, выдох. Иногда на выдохе издавался смешной свист. Иногда на вдохе ее тело будто било током от осознания, что скоро новый день, и что эта ночь должна закончиться. – Возможно, нам удастся переплыть океан и спрятаться среди слепцов, а не этих псов, выискивающих и находящих нас. Тоука улыбалась: он вновь обещал, она вновь ждала, словно ничего и не менялось. Только он смотрел на нее вплотную, не с фотографии. –Канеки, слушай. Мы когда-нибудь будем вместе? Он пододвигал ее поближе к себе, укрывая голые плечи одеялом, и гладил по голове. –Когда это все закончится. Никогда, значит, думала она. И отчего-то плакала. Плакала так горько, будто бы была человеком, женщиной и сестрой.