Ответы

      В покоях Тамассран тихо и прохладно.       Воздух напоен запахом антиванских благовоний, и Аришок с неудовольствием отмечает нарастающее нетерпение. Это чувство ставит под сомнение его верность пути Кун, но потребность возникает, и игнорировать этот факт он не может. Если потребность мешает идти своим путем, ее надлежит удовлетворить - вот почему он раз за разом оказывается у двери Тамассран… этой Тамассран.       Она никогда не отказывает.       Приняв Кун, она старательно и, надо признать, весьма умело исполняет свой долг, у нее настоящий талант, призвание, которое она игнорировала долгие годы, используя весь свой потенциал ради забавы или сиюминутного удовольствия, и теперь многие кунари почитают за честь ее согласие и благосклонность. Аришок не знает, как она ведет себя с другими, нуждающимися в удовлетворении, но с ним она всегда отдается делу с вдохновением, почти любовью, как всякий мастер своего дела. Любовь к своему долгу Кун не почитает за грех, такая любовь - несомненное благо, потому что тот, кто служит обществу с радостью, и есть истинный кунари.       Длинные нити бус, заменяющие здесь дверные занавеси, негромко звенят, когда он входит в покои, и Тамассран вскидывает голову ему навстречу, отрываясь от какого-то шитья. В какой-то момент Аришоку кажется, что сейчас эти пухлые губы растянутся в знакомой лукавой и азартной ухмылке, а в карих глазах запляшут раскаленные искры, но нет - Тамассран улыбается легко и безмятежно, и узор морщинок в уголках ее глаз больше не складывается в ту самую ехидную гримасу, которая так запомнилась ему по Киркволлу.       - Аришок, - произносит она вместо приветствия и поднимается, откладывая рукоделие в сторону. Мышцы мягко перекатываются под смуглой кожей, в глазах Тамассран - только вежливый интерес и глубокий покой. - Я ждала тебя три дня назад. Ты должен посещать тамассран чаще, это важно. Пренебрежение к советам тех, что говорят, недостойно кунари.       Аришок только молча склоняет голову и следует ее указаниям.       Это - часть ритуала, ее собственного ритуала, в котором Тамассран отводится самая главная роль. Аришок не знает, что сказал бы об этом Кослун, но он знает, что ее методы отлично работают, и потому запрещает себе задумываться над тем, насколько Тамассран отступает в своем следовании пути от слова Кун, когда зажигает благовония, когда готовит теплую воду, когда разоблачает его, неспешно и уверенно, когда легко нажимает на плечо, веля сесть на пятки, когда обмакивает в воду чистую тряпицу и смывает узоры алой краски, ядовитой и раздражающей ее нежную кожу. Тамассран никогда не просит его смыть их самому, она превращает это в священнодействие, и на лице ее лежит печать умиротворения, когда она раз за разом проводит по коже влажной тканью, пока не смывает все дочиста, не пропустив ни единого пятнышка.       Аришок помнит ее не такой.       Он еще не забыл ни соленого запаха ее кожи, сожженной палящим солнцем, ни низкого грудного смеха с затаенной хрипотцой, ни нахальных и дерзких шуток, которые она так любила отпускать, едва появится такая возможность. Он не забыл, как взметалась волна ее смоляных волос, прикрытых куском синего узорчатого шелка, в яростном порыве атаки, как сверкали гневом и желанием ее глаза, как ловко сжимали тонкую шпильку ее сильные пальцы.       Сейчас Тамассран не смеется и не злится, ее взгляд не таит лукавинку, а шею не охватывает тяжелое золотое ожерелье. Она спокойна и сосредоточена, она хочет помочь и твердо знает, как надлежит это сделать.       Ложе ее огромно настолько что она почти теряется в его глубинах, но оно как нельзя лучше подходит для ее целей: на ложе меньшего размера Аришок едва ли смог бы расположиться с таким удобством, вытянувшись во весь рост и подставив ловким и умелым рукам широкую спину. Тамассран проводит ладонями по его плечам и принимается мягко разминать напряженные мышцы, растирать их сильными и плавными движениями, постепенно перемещаясь к пояснице. Аришок чувствует, как кровь пульсирует под кожей с новой силой, как отпускает мышцы застарелое напряжение, как тело отзывается на уверенные движения, расслабляясь и обмякая под сильными и ловкими ладонями - и как растет потребность.       - Ты слишком напряжен, Аришок, - мягко говорит Тамассран, и он понимает, что именно сейчас будет: еще один ритуал, к которому Тамассран прибегает нечасто. Иногда Аришок испытывает почти непреодолимое желание поинтересоваться, насколько он соответствует заветам Кослуна, но что-то раз за разом мешает ему. - Позволь мне помочь тебе. Ты мне доверяешь?       За этот вопрос вождь кунари готов убить, потому что ответа на него не знает.       Там, за пределами покоев Тамассран, его постоянно гложут сомнения: не было ли обращение в Кун всего лишь хитрой уловкой, способом поглумиться над учением, попыткой выторговать себе жизнь и рассудок, чтобы впоследствии ударить в спину, как это умеют делать басра? Он думает, и думает, и думает, и все никак не находит ответа, и в какой-то момент он приходит за ответом сюда, пытаясь разглядеть в безмятежном лице Тамассран шалую пиратку, воровку и авантюристку, безжалостную и беспечную. Но Тамассран не прячет взгляда, смотрит спокойно и твердо, и сомнения на некоторое время утихают, чтобы потом вернуться, изводя Аришока, снова и снова приводя его сюда, заставляя терзаться каждый раз, когда она задает этот вопрос.       "Ты мне доверяешь?"       У Аришока нет на него ответа, он просто откидывается на подушки и запрокидывает шею, позволяя Тамассран любовно вывязывать узлы и растягивать его, как тушу над коптильней. Сердце колотится под самым горлом, в голове разом оживают все сомнения, когда узорный кусок синей ткани ложится ему на глаза, и Аришок рычит, но затихает, услышав короткое и мягкое "Тише, тише... Доверься мне..." Голос ласкает, как мягкие, долгие прикосновения, тихо шуршит платье из простого беленого полотна, в воздухе разливается запах меда и корицы.       Ладони Тамассран аккуратны, а движения – уверенны, она трогает, гладит и растирает распростертое под ней тело, оглаживает вздрагивающие под ее касаниями мышцы, стирает выступившую испарину, переплавляет неясное томление в тугой жар, бьющий в виски. Ее ласки всегда неспешны, даже когда его, беспомощного в этот момент, одолевает желание как можно скорее получить облегчение, она не позволяет ему сорваться, раз за разом доводит до исступления, но не дает желанной разрядки, пока Аришок не начинает рычать на выдохе и вздрагивать от каждого прикосновения.       Тогда это и происходит.       - Знаешь, иногда мне страсть как хочется заткнуть тебе чем-нибудь рот, - это уже не голос Тамассран, это голос Изабеллы, воровки и авантюристки, он сочится сладким, как ее запах, ядом и разъедает его разум, как саар-камек. – Но тогда я не услышу, как ты стонешь, о отважный Аришок. Меня бы это очень огорчило.       Аришок рычит и вскидывается, отчаянно мотает головой, но проклятый кусок узорного шелка обладает собственным упрямым, как его хозяйка, нравом и не желает сползать с глаз, не желает дать ему увидеть то, из-за чего он раз за разом возвращается, то, что могло бы разрешить его сомнения раз и навсегда. Если бы он хотя бы раз, один-единственный раз увидел ее лицо в этот момент, он бы понял, насколько истинны его подозрения, но еще ни разу ему не удавалось сделать этого.       Тамассран низко, чуть хрипловато смеется, и Аришок сжимает зубы так, что желваки проступают под кожей. Если она и впрямь сумела одурачить наставниц в Бен-Хазрат, то приказа она не послушает, а просить он не станет.       - Что же ты молчишь, Аришок? Разве не этого ты хотел, когда забрал меня из Киркволла? Разве не за этим не погнушался нырнуть в холодные воды вслед за мной, лишь бы не дать мне уйти? Разве не об этом ты мечтал долгие три года в плену стен чужого города? – она склоняется над ним так низко, что он чувствует жар ее тела, выдыхает свои издевательства ему прямо в губы перед тем, как впиться в них злым, жалящим поцелуем, оставленным без ответа, и вот теперь сквозь сладость и томную негу ее запаха пробивается наружу тонкая, острая нотка соли и пота, такая привычная, такая правильная, что низкий рокот клокочет в груди, и Аришок чувствует, как вздрагивает и сильнее сжимает коленями его бедра Тамассран.       Она стонет – низко, еле слышно, но с нескрываемым наслаждением, нетерпеливо ерзает, прочерчивает своими нежными и лживыми губами дорожку злых поцелуев-укусов от шеи и до самого паха, и каждый из них ложится на кожу раскаленным клеймом. Теперь уже она не отличается своей хваленой неторопливостью, не растягивает свои ласки, не пытается усмирить его нетерпение мягкими, успокаивающими прикосновениями: сразу берет до середины, скользит ловким языком, сжимает губами, постанывает в ответ на вырвавшийся из пересохшего горла хрип, оглаживает напряженные бедра, не отрываясь от своего занятия.       Теперь Аришок жалеет о плотном гладком шелке, закрывающем его глаза, совсем по другой причине. Ему хотелось бы видеть, как она делает это, хотелось бы видеть эту женщину на коленях, хотелось бы видеть то, как она со всей ее хваленой изворотливостью, со всем ее чудовищным упрямством, со всей ее дерзостью исполняет свой долг с пылом и жаром, как примерная кунари, не имеющая ни тени сомнений в своем пути.       В какой-то момент Тамассран останавливается, и Аришок всем телом ощущает ее жадный, жаркий взгляд, от которого плоть вздрагивает и твердеет еще сильнее, хотя еще миг назад ему казалось, что он на самом пределе.       - Если бы ты видел себя сейчас, Аришок, - выдыхает она, ее голос охрип, а за легкой насмешкой прячется тщательно скрываемое восхищение. – Если бы ты только видел…       Аришок не видит: он предпочел бы смотреть на нее, но в этом праве ему отказано, и умолять он не намерен даже сейчас – не разумом, во всяком случае, а что до тела… Что ж, он не первый, кто был предан своим телом, и не последний, кто будет предан им впоследствии.       Тело легко отзывается на ласку, тело судорожно выгибается, когда его охватывает нежный, влажный жар, тело рвется навстречу, и Тамассран глухо, на выдохе, стонет, стараясь принять в себя как можно больше, принять все до конца. Ее бедра дрожат от запредельного усилия, ее пальцы впиваются в его плечи, и кажется, что еще немного, еще чуть-чуть – и слабое человеческое тело не выдержит: подломятся колени, лопнет туго натянутая кожа, остро пахнущая железом кровь потечет густыми струйками из развороченного нутра. Но у Тамассран сильное тело, она принимает в себя все без остатка и некоторое время не шевелится, только содрогаются и пульсируют внутри растянутые до предела мышцы.       А потом она начинает двигаться.       Томительно-медленное скольжение постепенно сменяется резким и жестким темпом, воздух плавится от жара распаленных тел, стекает на каменные плиты густым, как патока, запахом, с трудом протискивается в сведенные сплошной судорогой легкие. Тамассран низко стонет каждый раз, когда Аришок подбрасывает бедра ей навстречу, ее дыхание рвется всхлипами и рваными вздохами.       - Я могла бы убить тебя сейчас, знаешь? – ее лихорадочный шепот обжигает ухо, ее беспокойные, жадные руки нервно оглаживают каждую клеточку его тела, до которой дотягиваются. – Отомстить тебе за то, что ты из меня сделал, пока ты беззащитен, пока не способен сопротивляться…       Она почти рыдает, прижимаясь к его губам, и теперь Аришок отвечает ей, выпивает до дна ее стоны и ее дыхание, пока она содрогается и выжимает из него все до капли, прижавшись всем телом, словно хочет врасти в него, и крепко сжимает его ребра коленями, так, что ему чудится надсадный хруст не выдержавших такого давления костей.       Через несколько бесконечных, томительных мгновений Тамассран отстраняется, развязывает тугой узел шелковой косынки, развязывает все узлы, один за другим, методично и неторопливо, умело разминает затекшие мышцы. Ее волосы спутались, а губы припухли от поцелуев, но лицо спокойно и безмятежно, а взгляд ясный и твердый. Она ничем не напоминает ту, кто мог так зло и страстно шипеть, так низко стонать и так жадно целовать, и Аришока, только утвердившегося в своих подозрениях, вновь одолевают сомнения.       Он хмурится и всматривается в знакомые до последней морщинки черты, пока Тамассран обтирает его тело от пота и семени, пока растирает краску и заново наносит узор на серую кожу, пока затягивает ремни доспеха с ловкостью и сноровкой, свидетельствующей о богатом опыте – но не находит того, что ищет.       Внезапно взгляд его падает на забытый на постели, среди ненужных уже пут, кусок узорчатого синего шелка, и Аришок сгребает его в ладонь, сжимает в кулаке прежде, чем успевает как следует подумать о том, что делает. Кун не поощряет воровства, но сейчас этот проступок почему-то кажется ему меньшим злом, чем незнание.       - Твой разум в смятении, Аришок, - внезапно произносит Тамассран, и он едва не вздрагивает от неожиданности. Впрочем, ему не стоило надеяться, что она не заметит, тамассран читают души так же умело, как он сам – хаотическую пляску боя. – Годы вдали от Пар Воллен плохо сказались на тебе. Прошлое держит тебя крепкой хваткой, и чем сильнее ты оттягиваешь каждый свой визит, тем тяжелее мне дается каждая попытка отвоевать тебя у него. Ты должен отпустить его, иначе это плохо кончится. Теперь ступай, и в следующий раз не затягивай с визитом.       Аришок кивает не столько ее словам, сколько собственным мыслям, и удаляется, сжимая в кулаке плотный комок синего шелка. В следующий раз он непременно получит ответы на каждый из своих вопросов. В следующий раз он прочтет их на ее лице.       Тамассран смотрит ему вслед, и в глазах ее искрится шалое веселье, а на припухших от поцелуев губах змеится ехидная и самодовольная улыбка.