Вечное солнце

Я всегда был поодаль от тебя, но рядом. На полшага позади. Смотрел, как на солнце, вдруг обретшее вещественную, физическую форму и которому вдруг понадобилось уметь так ярко улыбаться. Я тоже улыбался, ведь не заразиться было невозможно. И, всё-таки, из-за тебя мне нередко прилетало. «Киллуа, — спокойно говорила мать (по мне, так нотки покровительства уж слишком доминировали в её голосе), — ты же умный мальчик. Немного погуляй и домой, тебя ждет скрипка». Я кивал, нетерпеливо надевая сланцы, закидывал в карман немного конфет и спускался по лестнице. По обычаю приключения начинались с этого самого момента. Пройдешь пару пролётов — и увидишь на окрашенной синей краской стене мохнатого ночного мотылька, спустишься ещё ниже — и дворовый кот Ричи лениво поднимет голову, глядя на нарушителя дневного сна. «Привет», — шептал я по традиции и пару раз гладил его по макушке. Замечательный зверь, любимец всего двора. Пару слов о дворе: он у нас был небольшой, но густо усаженный ивами и тополями — позавидует любой парк! Это было на руку всякий раз, когда я хотел встретиться с тобой. Летом листья скрывали меня и других детей в своей тени, а из-за жары никто из взрослых на улицу не выходил, по крайней мере, днем. Идеальное время для побега. Проследив, чтобы уж точно никто не обращал на меня внимания, я тихими шагами пробирался за дом напротив — четырёхэтажное здание красного камня. За ним была безопасность, ведь, наклонившись ниже подоконника можно было с лёгкостью прошмыгнуть к дороге. Если не наклоняться, то по закону подлости какая-то тетка могла крикнуть из окна, что топтаться по чужим клумбам — признак дурного тона, и пригрозить позвонить в полицию. Это обещание, по правде говоря, тогда воспринималось мной очень масштабно. Если такое произойдет, это будет конец. Не видеть мне улицы до конца своей жизни! Статус семьи запрещает подобное поведение. Но если не пойман, то не вор, и я со всей силы пытался быть тихим, быстрым и незаметным, чтобы суметь попасть на долгожданную встречу. С высоты опыта уже прожитых лет могу сказать одно: детство у меня было что надо. Всего час игры и сольфеджио, а остальное время делай что хочешь. Ну, я и делал. Мои дела располагались шестью домами ниже по улице. Именно там обитал Гон Фрикс. Семилетний друг и товарищ по проделкам. Я заходил на второй этаж дома семнадцать-це, стучался в деревянную дверь с номером восемь (откуда, кстати сказать, пахло всегда очень вкусно) и Мито, увидев на пороге меня, каждый раз по-доброму улыбалась, приглашая войти. «Спасибо, а Гон дома? Я его ищу». «Нет, должен быть в поле возле обрушенного дома. Он там с утра, так что будь добр, принеси этому негодяю обед, ведь отощает же». И я, с полной тарелкой пирогов и накинутым поверх полотенцем, или с бутербродами, или ещё с чем, направлялся к обрушенному дому, от которого остались две самые стойкие стены, которые не повалил даже городской муниципалитет. Хоть и очень пытался. Едва завидев посреди зеленого моря пшеницы торчащие черные волосы, я чувствовал, как всё внутри переворачивалось от радости, и даже мир вокруг становился светлее в несколько раз. И не останавливали меня ни оставшиеся от пашни комки земли, ни эти чертовы пирожки, ведь я бежал навстречу приключениям, которые точно будут, стоит только увидеть в своём поле зрения… его! «Го-о-о-н!» — кричал я. Сейчас и не вспомнить, что испытывал я тогдашний при виде своего единственного и, смею сказать, лучшего друга. Наверное, что-то такое, что обязательно вырвется не сейчас, так через секунду, и лучше его высказать как можно быстрее. «Киллуа, ты тут! — ты улыбался во все зубы, которых иногда не хватало, и протягивал мне руку — совсем как взрослый. Мы всегда так здоровались, полагая, что чем больше штук позаимствуешь у старших, тем быстрее вырастешь. Будто бы это какое вознаграждение — вырасти! Скорее, наоборот… Из-за желания в кратчайшие сроки стать взрослыми мы никогда не жаловались на невыносимые погодные условия и не ревели (по крайней мере друг при дружке) даже когда сбивали коленки. «Что ты делаешь?» «Пытаюсь ловить тарантулов». «Гм, а Мито передала пирожки, они с мясом. Может на мясо их ловить?» «Здоровская идея, давай попробуем!» Помимо ловли больших пауков, мы пытались дрессировать уличных собак, запускали воздушного змея, учились боевым искусствам по видеокассетам с Брюсом Ли, приписывали магические свойства тем предметам, у которых их точно отродясь не было и многое другое. В наших юных головах ютились такие мысли, какие никогда не придут на ум обычным людям, и от этого возникало чувство негласного единения. Очень быстро наступал вечер. Каждый раз я чувствовал себя обманутым: вроде бы только пришел, а на закате уже белый круг солнца с каждой секундой становится всё более оранжевым, и это значило то, что скоро позовут ужинать. В это время лучше быть в поле зрения матери, а то если заметят пропажу, то отправят на поиски старшего брата, и тогда точно всё, суши вёсла, трёпка выдастся отменной. Ты исчезал из поля зрения через несколько мгновений после прощального рукопожатия. Никогда не смотрел вслед. Да и верно, зачем? У тебя было полно дел. Как и у любого, уважающего себя ребенка на улице. И я даже по-доброму тебе завидовал. У меня-то была только скрипка, а у тебя вон, целая улица, простор до самого горизонта и почти никакого присмотра. *** После того, как отец купил новую усадьбу, семья Золдиков переехала на другой конец города, и это не могло меня не огорчать, ведь вид из окна стал намного красивее, но показать его тебе я не имел и шанса. Чтобы иметь возможность договориться о встрече, я несколько раз пытался играть в теплую пору на улице, но пюпитр не соглашался стоять на газоне вертикально, листы с нотами улетали даже от самого малейшего дуновения ветра, а родные и вовсе… Впрочем, не будем о них. Каких бы высот в мире музыки мне не удавалось достичь, примером и честью семьи являлся Иллуми, который уже в ту пору давал сольные концерты. Это раздражало. Однако тебя мои ухищрения с игрой на свежем воздухе не привлекали от слова вообще, так и не пришел ни разу. Самым используемым способом назначить встречу была игра «выхвати Киллуа из толпы». В такие моменты я жутко злился, потому что неожиданность выбивала из протоптанной буднями колеи, но, глядя на твоё заговорщицкое выражение лица, тут же прекращал свои глупости и подавал руку для приветствия. «У меня есть один знакомый (в планетарии работает), мужику лет сорок, но понятливый. Через полчаса как раз рассказывать про Туманность Андромеды начнут, он нас пустит, нужно успеть» «Гон, ты в курсе, что я пропущу школу?» «В курсе». «Тебе бы тоже не помешало хоть иногда там появляться». «Самому главному в школе не учат. Впрочем, дело хозяйское. Можешь не идти». Ага, конечно, не идти. Шел как миленький. Иметь дело с паиньками, которые даже школу прогулять боятся, не лучшее удовольствие в мире, даже я понимал это. А через полчаса, расстелив на ступеньках своё пальто и вглядываясь в волшебные проекции космоса на потолке, я был точно уверен, что самое главное в жизни узнается как раз в такие моменты. Вдруг, спонтанно, плечом к плечу с другом. Сколько же километров, закоулков, забегаловок, крыш, подвалов и парков обходили мы тогда! Даже однажды ходили в поход, в горы. Ты всегда стремился вперед, к новым открытиям и тащил меня за собой, не оглядываясь. А я шел, спотыкаясь, но желая только одного — не отстать. Даже удивительно, что для того, чтобы веселиться и смотреть на привычные вещи другими глазами нам совершенно не требовались деньги. Ну да времена были другие. Примитивные, но замечательные. Вспомнился случай: как раз в то время отец привез мне из Италии новую, добротную скрипку. Он сам в юности занимался музыкой и потому знал, что именно нужно выбирать. Мой последний год обучения в музыкальной школе подходил к концу, предстоял экзаменационный концерт, но, несмотря на приятный подарок, я не хотел ничего. Бывают такие периоды в жизни, когда хочется лечь, закрыть глаза и заснуть на столетие. А то и вовсе навсегда. Такие периоды нужно принимать, как должное. Я бы и принял, если бы на следующий день не проводился этот чертов экзамен. Под стать бы радоваться, что, наконец, мои мучения кончатся, отыграны все этюды Шопена, спеты все Аве Марии! Однако для их окончания нужно было сыграть свою последнюю мелодию, но я не знал, с чем хочу выступить. Я вообще не знал чего хочу. Точнее, знал, что ничего не хочу. И тут на сцене появился ты: до сих пор не понимаю, как тебе удалось пройти сигнализацию, но, застыв в окне, ты сразу понял, что со мной не так. «Пошли». «Я даже не буду спрашивать как ты сюда добрался, но я никуда не пойду». «Киллуа, ты тут умереть собрался?» «Лучше умереть, чем завтрашний вой матери. Лучше умереть, чем опять переигрывать всё то, что я итак знаю ещё год. Лучше умереть, чем…» «Всё, всё, я понял. Пойдем, умрёшь красиво». Эта перспектива показалась мне вполне привлекательной, и, по твоему наставлению прихватив скрипку, мы вышли в ночь. Не помню как, но какими-то окольными путями и перелазами по подоконникам ты вывел меня на крышу пятнадцатиэтажной городской администрации. «И что теперь?» «Теперь подходи к краю. Я даю тебе десять минут подумать и сыграть то, что бы ты сыграл в финале своей жизни». «Почему именно десять?» Ты не ответил. Облокотился на бортик крыши и съехал спиной вниз, для удобства, вполглаза присматривая за мной. Я вздохнул, помотал головой, но, всё же, подошел к краю, к импровизированному каменному обрыву, и неожиданно для самого себя обомлел. Даже ни сколько от захлестнувшего осознания того, что оступишься немного, или попадешь под порыв ветра, и жизнь оборвется, сколько от того, что перед глазами расстилалась городская степь, устланная яркими светлячками окон и вывесок. Мириады зданий мерцали, искрились, крохотные точки внизу медленно передвигались по дорогам-ниточкам. Отдалённые звуки перекрывались гулом ветра. Естественно, в тот момент восприятие сузилось до размеров Вселенной, которая, как известно, меньше игольного ушка, и глаза восприняли этот пейзаж как удар по кокону, что прежде окутал мое бедное сердце. Мне никогда не узнать, услышал ли какой-то случайный прохожий протяжные звуки струн, узнав в них архаичный Queen, но тогда была полная, непоколебимая уверенность, что меня слышит весь мир. «Who Wants To Live Forever?» В моих глазах — звёзды. В моей голове — космос. Внизу моего живота свернулась кольцами вечность, и я знал, что хочу, хочу, черт его возьми, жить, чтобы чувствовать себя пьяным, будучи абсолютно трезвым! Как сейчас. «Touch my tears With your lips Touch my wound». Слова песни звучали в голове небесным хором. Чувства, которые были заточены внутри несколько недель, будто решили выйти разом, впрочем, это было приятно до сладко-колющего чувства в горле. «Forever… Forever… Forever… is out today». По одну сторону — скрипка. По другую — смычок. И посередине я, взбалмошный, глядящий на эдакую ночную красоту широко распахнутыми чернильного цвета глазами. А чуть сзади ты, мягко улыбающийся и кивающий мне, мол, молодец. Всё сделал правильно. *** Но к тому времени я уже стану опытным знатоком социальной адаптированности и человеческих отношений — твои попытки вытащить меня из собственноручно построенной клетки для защиты от окружающих увенчались успехом — да таким, что в один прекрасный день даже предложу вмешаться в громкую перепалку двух студентов-медиков на улице. Долго же ты будешь мне это вспоминать, называя рыцарем в сияющих доспехах… Как оказалось впоследствии, Леорио и Курапика не могли определиться с выбором дальнейшей специальности: первый хотел поступать на кардиохирурга — направление своей мечты, а второй на офтальмолога, объясняя это тем, что работа непыльная, престижная и хорошо оплачиваемая. И даже, не смотря на наше удивительно глупое знакомство, кучу синяков и сломанный нос Леорио, эти двое с удовольствием остались в нашем обществе. И оба продолжили обучение, кстати сказать, на терапевтическом. Тебя всегда окружали друзья, знакомые, враги и заинтересованные лица, поэтому я не мог не ревновать к ним. Ты смотри, появились они две недели назад, да мы с Гоном всю жизнь дружим! Никто не смеет отбирать его у меня! Но я понимал, что ты по определению никому принадлежать не можешь, ведь солнце светит не только для меня. Пришлось и к этому привыкнуть. «Слушай, Гон, а ты сам куда хочешь поступать?» — спросил однажды Курапика, когда вся компания нашла время вырваться на пляж. «Нам с Киллуа до поступления ещё целых два года», — ответил ты, весело улыбаясь. «А если чисто гипотетически? — вставил свои пять копеек Леорио, разрезающий арбуз, — Всё равно же хочется чего-то, к чему-то душа тянется». «Ну-у, если так, то, наверное, я бы хотел быть археологом. На раскопки всякие ездить». «Это неблагодарная работа, — фыркнул Курапика, откидываясь на спинку шезлонга, — там нет духа приключений, как ты наверняка считаешь. Только полная антисанитария, потому что раскопки проходят чаще всего в незаселенных людьми местах, холод собачий, и ещё москиты…» «Тогда подумаю об этом позже, — заключил ты, скребя подбородок, — главное, чтоб это было то, чем я захочу заниматься сутками, несмотря на доход». «С какими ещё утками?» — гыгыкнул Леорио, Курапика закатил глаза, удивляясь, наверное, как ещё не удушил этого идиота, а ты, ухватив меня за руку, поволок к воде. Потому что на глупые слова нужно отвечать глупыми поступками. Ведь так ты всегда говорил, верно? *** Помню также время, когда помимо друзей, мне пришлось смириться с твоими девчонками. Ну, естественно: сильный, притягивающий к себе, улыбчивый и прямой, как струна, но, всё же, надежный и свободный. Любая бы на такого повелась, но любая тебе была не нужна. Первую твою замухрышку я встретил случайно, когда возвращался с дополнительных занятий и увидел вдалеке привычный темный ёжик. Хотел было уже закричать что-то приветственное на всю улицу, даром что рядом больница, но потом увидел низенькую девушку с волосами светло-мышиного цвета, в черном кардигане и с удивительно тонкими ножками. Я вообще удивился, как она может ходить на таких-то спичках, но, быстро вернувшись к реальности, прикусил язык. Ты был на настоящем свидании. Мешать было страшно и нельзя. Но укрыться мне не удалось, ты тоже заметил меня и не спеша подошел, представил нас друг другу. Уже не помню имя той девушки. Вспоминаются только твои глаза: спокойные, исполненные какой-то уверенности и теплого блеска. Я кивал, как болванчик, не зная, что сказать, всеми силами выдавливая соответствующие случаю слова. Да, да, вы случайно познакомились на концерте, это так замечательно. Да, желаю удачно провести время. Да, конечно ещё встретимся, непременно. Да. Да? Ведь эта принцесса не то, что не согласится вместе с тобой лезть в горы, она даже по городу целый день ходить не сможет, три квартала пройдет, и всё, аут, делай привал! Судя по мечтательному лицу, последней книгой в её руках была раскраска. Я пытался злиться и беситься из-за твоего неправильного выбора, но в глубине души понимал, что о девушке и самому задуматься нужно. А может она и в самом деле… замечательная? Выбору друзей нужно доверять. Но впоследствии выяснилось, что ни одна барышня не желала задерживаться в твоём обществе больше недели, максимум — месяца. И от сердца как-то отлегло. Сам не знаю почему. *** «Снилось, будто я иду по равнине, а та в берег переходит, — заявлял ты, опершись о перила локтями, когда залпы фейерверка стихли, — а вокруг зима, сугробы лежат. Но волны есть, не замерзло море, значит. И я иду босыми ногами по самой кромке, иногда вода достаёт до ног, а мне не холодно, не больно, представь? Иду долго, рядом чайки летают, небо серое, а потом дохожу до города и только переступаю порог — сон обрывается. Грустно, хотелось бы посмотреть что там». Разговоры о снах — это вообще довольно обширная тема, которую я бы вынес в отдельную главу нашей с тобой дружбы. Говорить о снах — это как отдавать частичку себя другому человеку. И атмосфера для этого нужна каждый раз особенная. «А мне сегодня что-то снилось, но я не запомнил, — немного тоскливо сообщал я». «Хорошо, что не кошмар». «Ты же знаешь, я не боюсь кошмаров». «А вдруг они тебя боятся?» Аргумент. *** Но рано или поздно всё меняется. После окончания школы я уехал в Венскую консерваторию по настоянию семьи. Тебя это не особо расстроило, ведь мы изначально были готовы к тому, что сферы наших интересов диаметрально расходятся. Ты попытал судьбу на актерском (не приняли), на юридическом (глядя на аттестат, стремительно выставили за порог) и на геологическом. В третий раз тебя взяли на специальность гидролог по случаю огромного недобора, но через два месяца, как ты мне сам позже написал в письме, понял, что это не твоё и ушел в вольное плавание. Вообще писать письма — это твоя собственная фишка, которую ты взялся испробовать, как только между нами начали маячить десятки тысяч километров. И разбирать твой почерк — то ещё занятие, чтоб ты знал. Да и отправлять письмо каждый раз на новый адрес, вообще не понимая дошло оно или нет — тоже. Что же касается меня, то такой огромный и красивый город, как Вена, не мог не заворожить. Первые впечатление не умещались на бумаге, слов таких не подбиралось, чтобы сказать насколько он прекраснее, чем на открытках. Величественные здания, готические башни, разрезающие своими острыми вершинами небеса — это очень отличалось от родных мест. Сколько всего нужно перетрогать и перефотографировать! Да и уровень обучения удивил. Теперь чтобы успевать за программой, приходилось терзать скрипку до пяти часов в день. Благо, я был такой не один. Солнечный сентябрь сменился меланхоличным октябрём, а тот в свою очередь зябким ноябрём, и, черт его знает, то ли тоска по дому сыграла злую шутку, то ли это место действительно было пропитано ложью и искусственной, античной красотой, но меня больше не вдохновляли ни величественная архитектура, ни местный народец. Все они были закупоренными, как двухсотлетние бутылки с вином: вот вроде бы и аристократичные, и сулят веселье, а всё равно нет такого штопора, чтобы добраться до их нутра. Розовые очки вдруг разбились внутрь. Вена в моих глазах стала символом тоски и одиночества. Предложения одногруппников о выпивке после занятий перестали казаться дурацкими. Просто эти люди поняли всё намного раньше. Не зря говорят, что у творческих людей проблемы с алкоголем… И вот, когда отвращение к этому месту стало равновесно желанию убежать и скрыться, пришло твоё спасительное письмо с предложением о встрече у памятника на площади Моцарта, что в Зальцбурге, пятнадцатого ноября. Не поверишь, я собирал вещи дрожащими от предвкушения руками, хотя обычно со мной такого не происходило, да и на календаре было только двенадцатое; в приподнятом настроении тем же вечером уехал на вокзал, чтобы заказать билет и два последующих дня совсем не брался за инструмент. Ничего, не забуду же я как играть, в самом-то деле. А, углядев тебя на условленном месте, губы непроизвольно растянулись в улыбке. Ты тоже не остался равнодушным: вместо обычного рукопожатия кинулся на меня с объятиями, да и не особо был против смены традиций. Просто увидеть тебя значило вдохнуть глоток бодрящего свежего воздуха. Не знаю как мы выглядели в глазах окружающих, но мне было до того хорошо, что даже сидя в какой-то кафешке и попивая кофе с тремя ложками сахара, я не мог прийти в себя и смотрел на тебя, щурясь, как от весеннего солнца. Выяснилось, впрочем, что ты живёшь с какой-то девушкой, которая старше тебя на семь лет. По рассказу она умная и проницательная, а ещё очень вкусно готовит. Почти как Мито. И ещё понимает тебя, как никто другой. «Зная тебя, я бы, честно говоря, больше удивился, если бы ты стал жить с какой-то девочкой из хорошей семьи с покорным взглядом и юбками ниже колена, — я ухмыльнулся уголком рта, — а так можно хотя бы представить, как твоя пассия по вечерам смакует тонкие дамские сигареты, рассуждая о Шопенгауэре, и косит на тебя хитрым прожженным взглядом». «В общем-то, эти фантазии близки к реальности». Кстати, о Мито. Она успела выскочить замуж и уехать со своим избранником на край света. Вот это я понимаю семейка Фриксов, что племянник, что тетка! «А ты как там? Как обучение?» Такие обыденные вопросы, но стандартные заготовленные ответы для тебя не годятся. «Никак, — честно сказал я, — этот город меня когда-то добьёт со своей поэзией и гребанной скрипкой». «Вот как… А почему бы тебе тогда не уехать?» Легко тебе вот так говорить. Взять и уехать. Бросить всё, как есть, и пойти искать новое. Только у меня за спиной сидит семейная репутация и тысячи часов репетиций. Не хотелось бы пускать всё это по ветру, как бы тяжело не приходилось. Мы ещё болтали и болтали, а на Зальцбург опускались вишнёвые сумерки, которые, повисев над утихающим городом, поплыли за горизонт по своим делам, уступая место холодной, почти зимней темноте. *** Меня отвлекли от размышлений Курапика и Леорио. — Мы пойдём, — поскреб подбородок Леорио, — Как только закончишь, присоединяйся. Мы будем на выходе. — Хорошо, — я улыбнулся, не удостоив друзей взгляда. Ещё бы, у меня тут было кое-что поинтересней. Когда их шаги перестали быть слышны, я открыл глаза. Меня встретило каменное надгробие с золотой надписью «Гон Фрикс». Нет. Не галлюцинация. И даже не чей-то розыгрыш. — Как же ты не вовремя, Гон, — я погладил затылок и тяжело вздохнул. Весть о твоей смерти ощутимо ударила по мне. Я тупо кивал головой телефону, из которого доносился осторожный голос Курапики. По его словам Найя никак не могла найти номера родственников и друзей, поэтому, являясь единственной приближенной к тебе, организовала похорон в родном городе. Конечно, она ведь не знала, что ты хранишь самую важную информацию в голове, а не на бумаге. А ещё она не знала, что ты не поклонник захоронений, и хотел, чтобы при случае твой прах развеяли в горах. Твоя душа слишком велика для людей, а вот для гор — в самый раз. Вообще довольно странно думать о тебе, как о покойнике, поэтому я твердо решил убрать из обихода слова «уже нет, был, вечная память» по отношению к тебе. Жуткая пошлятина, не находишь? Вот и я так думаю. Я отвернулся к стороне выхода и посмотрел вдаль, прищурившись. Нет, всё не может быть… так. Всё складывается слишком просто, прозаично. Ты наверняка как-то ушел от лавины в этих своих Карпатах, чтоб тебе неладно было, и просто решил отдохнуть от нашей компании. Погуляешь несколько месяцев и вернешься, да? Никто же не присутствовал на похоронах, никто не подтверждал, что тело там действительно было. Только сторож разнес весть, а потом и на Найю вышли через него. Может… Может, они просто сговорились… К горлу подкатил предательский ком, и я честно попытался его глотнуть обратно, но ком решил, что место ему именно в горле, именно в дуэте с ноющим сердцем. Какие бредовые объяснения, Киллуа. А ведь человек с высшим образованием, мог бы чего поискусней придумать. Вдруг резко, нестерпимо зажгло глаза, хотя слезами делу, откровенно говоря, не поможешь. — Ублюдок, мы хотели вместе поехать в Амстердам! Вот с кем мне ехать теперь? И нахрена?! — не выдержал я, заорав на надгробие дрогнувшим голосом. С ближайших деревьев, каркая, улетели вороны. — С Курапикой? Чтобы он всю дорогу твердил о вреде курения косяков?! Или может быть с Леорио, который от одного названия «улица красных фонарей» валится в обморок, потому что честный семьянин? А?! Я тебя спрашиваю! Но, как и можно было предположить, гранит хранил молчание. Ему не было дела до человеческих разборок. — Если бы я был там, то всё не так… Я бы… Мы бы как-то выбрались… Дурак, какой же ты дурак… — всё причитал я, не веря, что моё солнце зашло навсегда и лежит несколькими метрами глубже. Я больше не почувствую раздражения, когда ты выхватишь мою колу и допьёшь её в несколько глотков. Ты больше не расскажешь своих сновидений. Ты больше не будешь. Здесь. И это реальность. Сердце устало ныть, поняв всю потребность привыкнуть. И в этот самый момент оно со скрежетом начало. Привыкать. *** — Киллуа, говорят, что чем ярче горит свеча, тем быстрее она сгорает… — начал было Леорио, но заткнулся, почувствовав локоть Курапики у себя под рёбрами и осуждающий взгляд. Это не укрылось от моего взора. — Ты прав, Леорио, — я вздохнул и сел на заднее сидение «Ниссана» Курапики, — куда мы едем? Друзья переглянулись. — Ну, в общем-то, куда скажешь, — бодренько подал голос Курапика. — А давай поедем в бар и знатно нажрёмся, — я откинулся на мягкую спинку сидения и потянулся. — Чего-о-о? — заорал Леорио, уставившись на моё расслабленное лицо. — Серьёзно говорю, — заверил я, — думаю, Гон не хотел, чтобы мы тут по нему панихиду устраивали. Надо хорошенько отметить это дело! Нажремся так, как никогда до этого! — Киллуа, я всё понимаю, — встрял в разговор Курапика, в этот самый момент перестраивающийся в соседний ряд, — но у тебя на завтра самолёт до Вены. — В жопу Вену, — отрезал я, — я туда больше не вернусь. — То есть как это, не вернешься? — между бровей Курапики залегла морщинка. — А вот так это. Мне никогда не нравилась скрипка, так почему бы просто не заняться тем, что действительно нравится? А семья… Ну, семья переживет. Пусть даже и лишит наследства. Это я уже как-то переживу. — Хм, самоотверженно, — сделал вывод Курапика, Леорио в это время смотрел в зеркало заднего вида, его взгляд выражал неверие. Небось, думает, что я шучу, — и что же тебе действительно нравится? — Ну, пока не знаю, — честно сознался я, — но к концу сегодняшнего вечера точно определюсь! Курапика улыбнулся уголком рта, сворачивая в сторону «Старого мельника» — лучшего бара в городе. Леорио всё ещё глупо пялился в зеркало заднего вида, склоняясь, по видимому, к тому, что я, всё-таки, не шучу. А я смотрел на чуть подтаявший весенний снег за окном и думал, что жизнь та ещё сука. И ей нужно хорошенько воспользоваться до того, как тебя положат в деревянный ящик. Тем более, что сейчас придется жить аж за двоих.