Don, Ray and Me

Мы шли по лестнице, Разговаривая о разных событиях, На которых меня не было... Он сказал, что я был его другом, Появившимся внезапно. Я ответил ему прямо в глаза, Что думал, будто он умер в одиночестве Уже очень давно... Битый час лицезря отражающуюся в настенном зеркале физиономию, Кобейн задумывается, что никому бы не пожелал больше проводить так много времени с этой заросшей рожей, а лучше бы запер ее в каком-нибудь темном месте, чтоб не пугала людей. Но когда он ставил удобство и благосостояние окружающих превыше всего? Оскалившись самому себе в отражающую поверхность стекла, он сплюнул в раковину и взлохматил светлую копну, мысленно передергиваясь от странного, но до боли знакомого предчувствия в месте, где спина теряет свое название. И место это, судя по опыту младых лет, ошибалось в трех случаях из семи, что гораздо реже, чем бабка Криста - практикующая ясновидящая в захолустной хорватской деревеньке. Однако и престарелая гадалка бы не ошиблась, предположив, какую неописуемую взрывоопасную смесь восторга, предвкушения и желания убивать испытывал Кобейн от мысли, что его родной папаша сегодня же попытается компенсировать проебанные годы общения с сыном за пару-тройку часов. Он до сих пор не мог точно понять, в какой момент согласился на сомнительную идею встретиться со стариком, позвонившим в один из приятных апрельских дней, когда на поверхность грешной земли всплывало скрытое от глаз весь зимний сезон. Реми Уоттс, торговец растениями, которые так любит альтернативная молодежь Такомы, и лунатик по совместительству между делом решил, что у его бездомного приятеля припадок, когда тот, говоря с отцом максимально ровным голосом, беззвучно низвергал ругательства в потолок, колотя несчастную трубку о стену. Перспектива встречи с отцом казалась манящей лишь в те моменты, когда Кобейн отстраненно и радостно, словно ребенок на Рождество, думал, как толкнет старика под поезд и со спокойной душой отчалит восвояси. Естественно, мечты так и оставались мечтами, ведь в Такоме нет метро. Нервный после продолжительного тура, записи альбома и изматывающих репетиций, скрашенных литрами кодеинового сиропа, он принял решение, заручившись поддержкой приползшего домой на бровях Криста. Тот, узнав план друга, лишь одобрительно поднял средний палец вверх. Басовитое невнятное мычание хорвата в замызганный, старый ковер его тетушки вселило в парня надежду. Задавшись предельно примитивной целью в очередной раз заставить отца пожалеть, что в самый ответственный момент он забыл о средствах контрацепции, а также о том, что он мудак, когда звонил спустя столько лет, Кобейн попытался претворить в жизнь самые безумные свои затеи вроде попытки нарядиться в женское платье, раскраситься на манер мертвой проститутки или облить волосы ядовито-зеленой краской. Однако почти все затеи пошли крахом, а многострадальное тощее тело двадцатичетырехлетнего анорексика покрылось щедрой порцией синяков и царапин от тяжелой руки девушки Реми, которая стояла за свои платья горой, прогоняя лохматого Магомеда. Оный Магомед, разочарованный в жизни и планах, решил лишь вывести хорватского друга в свет, вызванивая того из астральной пустоты, пока снаружи тихой кладовки бушевала разъяренная девушка. Ей как-то в принципе не приглянулся бездомный приятель Реми со странными наклонностями... Курт снова оглядел дело рук своих и почувствовал небывалое облегчение от осознания того факта, что по части похожести на отца он рожей не вышел. Покинув полутемную ванную комнату с небольшой колонией тараканов на шкафчике, которых Кобейн, вечерами набухавшись до вдохновленного состояния не забывал прикармливать хлебными крошками, он, стараясь не шуметь, прошел в комнату, трясущуюся от молодецкого храпа здорового белого мужчины в перерытой постели, и, затаив дыхание, перегнулся через полуобнаженную девушку, пытаясь закинуть ее карандаш для глаз на прикроватную тумбочку с другой стороны. Секундой позже громогласный крик проснувшейся девицы, на которую парень свалился, оглушил его не хуже полицейской сирены, а Реми, запутавшись в простынях, захлебнулся слюной, пытаясь отмахнуться от невидимых грабителей и случайно раскроив, как показалось пострадавшему, черепушку Кобейна локтем. Побитый и оглушенный, собирая по пути все углы и косяки, как растительного происхождения, так и дверные, Кобейн выскочил из дома на залитую полуденным солнцем улицу Такомы. - Джуди, дай-ка мне еще той мудреной байды, - тем временем, Дон Кобейн, абстрагируясь от шума забегаловки в живописном районе города, населенного бывшими террористами и будущими наркоманами чуть меньше, чем наполовину, напряженно думал о предстоящей встрече с сыном. Он прокрутил в своей голове множество разнообразных вариантов за последние три дня и даже успел побриться, приводя себя в максимально божеский вид, как и должен был, по его представлениям, выглядеть настоящий раскаивающийся отец. Басовитый голос здоровенного приятеля мужчины, чьи бледные отвисшие под футболкой и синей жилеткой подмышки покрывали под собой правое плечо Кобейна старшего, мешал сосредоточиться и ухватиться за одну мысль. Румяная пухлая женщина со стойким ореолом сигаретного дыма, не глядя, плеснула виски в стакан здоровенного Рея, которого Дон знал еще со школы, когда тот подтягивал ему трусы до плеч, прикидываясь крутым перед старшими приятелями, и тот не преминул шлепнуть образовавшийся после ухода официантки воздух и еще несколько секунд смотрел разочарованно на свою пустую ладонь, оказавшуюся без мягкого полушария в ней. - Может, придержишь коней, пока мой сын не придет? Я не хочу знакомить его с собой и пьяной свиньей. - Ты думаешь, твой отпрыск делает зарядку по утрам, ходит в дом престарелых развлекать стариков и молится перед сном? Как бы сам в таком же состоянии не пришел, - мужчина раскатисто рассмеялся, треснув ручищей по колену, и залпом вылакал виски. Дон закатил глаза. - Я волнуюсь как девственница, Рей, - признался он. - М, я давно подозревал, что с тобой что-то не так... - А это всего лишь мой сын. Мы с ним не виделись с тех пор, как ему было пятнадцать. Такой прыщавый хилый сосунок, злобный, звереныш, до жути был. А сейчас черти чем занимается и как живет. Блять, Рей, успокой меня! - Он остался таким же дебилом, зуб даю, - промычал мужчина, выискивая взглядом хорошеньких девушек по периметру забегаловки. - Ты без них скоро останешься. Черт, сопляк мне нервы истрепал еще девять лет назад и теперь снова. Я хочу вести себя как мужик, а сам весь день беспокоюсь, что ему тут не понравится. - Ага, цветов маловато и слишком тяжелый дым. У малыша заболит головка... если она есть, - хрюкнул Рей. - У вас точно пацан, а не... - Не заставляй меня жалеть, что позвал тебя с собой. - Позвал? Мужик, да ты трясся как девственница, когда про своего сынка говорил. Ты бы тут в штаны Китайскую стену уложил без меня. Мужчина промолчал. Он услышал правду в словах приятеля, вспоминая, как рвал на себе волосы после звонка сыну. Все произошло слишком спонтанно на одном порыве, когда в руки ему попала местная газета с заметкой о группе некоего К. Кобейна. Лишь потом Дональд вспомнил, что позвал говорившего явно сквозь зубы сына в одну из своих любимых забегаловок, слишком поздно вспомнив, что со стороны непосвященным людям она может показаться редкостным клоповником с кучей запойных дальнобоев и молодящимися сорокалетними бабищами. Дон несколько раз думал, что стоило бы назначить сыну встречу в более презентабельном месте, сделать все в лучшем свете и показать, что он, Дон, не настолько мудак, насколько Кобейн младший по десятибалльной шкале оценивал его. В то же время, он противоречиво разрывался между прилежным поведением идеального раскаивающегося отца, который будет шелковым перед капризным злобным парнем, и желанием не подстраиваться не под кого и быть в глазах сына настоящим мужчиной, показать этот обрыв между ними, чтоб ему стало стыдно. Ему, а не Дону. Однако мужчина продолжал чувствовать волнение от грядущей встречи, точно не зная, как к ней относиться. Он досадливо поморщился, когда Рей, раскрепостившись до того состояния, когда короткостриженые волосы встают дыбом от повышенного градуса в организме, крикнул официантку снова. Он не был уверен, какое впечатление произведет его друг, но отважиться прийти на эту встречу в одиночку он мог только в пьяном в дрова состоянии. Рей был запасным вариантом после того, как идея позвать бывшую жену и дочь и сыграть в дружное семейство с треском провалилась уже в его голове при мысли о том, как Венди выскребет его мозги. Через нос. Щипцами для волос, которыми она так часто пользовалась раньше. Таким образом, им предстоял ужин в чисто мужской компании или, как выразился младший Кобейн, вечер в гестапо. Возможно, воодушевлялся Дон, ему удастся разубедить сына во всех его ложных представлениях относительно белого среднестатистического американского мужчины, которым он так отчаянно пытался не стать. В течение нескольких минут, пока Рей с воодушевлением делился рассказами о новом любовнике своей бывшей и о том, как он выпроводил его за дверь, разорвав тому сфинктер ногой, Дональд отстраненно рассматривал перекрашенные восьмью (а их было именно столько) слоями краски, стены, прокуренных бабищ с взбитыми жуткими начесами волосами, желтыми от сигарет зубами, их здоровых подруг и сидящих за деревянной стойкой крупных буйволов в одежде дальнобойщиков. Он с трудом вспоминал время, когда все они выглядели иначе, были полны энергии и сил, как и он сам, и мечтали о чем-то большем, высоком, нежели старая забегаловка, морщины по всему лицу и разваливающаяся семья. Их время безвозвратно уходит, и это чувствуется, чувствуется каждым из составляющих этого угасающего поколения. Кто придет, когда их не станет? Их дети? Их больные, ленивые раздолбаи, их курящие травку и обожающие секс без обязательств тупоголовые подонки, в головах которых не задерживаются значимые исторические события, их сосунки, которые не хотят работать, не хотят свой бизнес и крепкую семью, а только бездумно развлекаться и трахаться? Зыбкие мысли залипшего на здоровую бородатую родинку на голом плече какой-то рыжей женщины у окна Кобейна старшего, который не знал гордился ли ему, что у него есть и младший, какой ни какой, были нарушены посторонним звуком. Он повернул голову в сторону приоткрытой двери, у которой свалилась полупустая вешалка с чьими-то куртками. Дон с замиранием сердца узнал в молодом парне своего сына. Оный сын, наспех кое-как водрузив все потерянное обратно на вешалки, как-то воровато оглянулся по сторонам, тряхнув длинными патлами, из-за чего темные очки упали на кончик носа; странным движением ладони он натянул их обратно, подняв тощие плечи под клетчатой рубашкой; не вынимая тлеющей сигарету из губ, сделал затяжку, странным образом пошатнувшись и чуть не выпав за пределы дверного проема; снова сканирующе медленно оглянулся со своими дурацкими мотающимися в стороны патлами, держась тонкими пальцами за дверной косяк, словно был во чреве оного только иного происхождения; замер, остановив взгляд за темными линзами на столике, а точнее на здоровенной спине Рея (и только Кох знал, как его передернуло), после чего, помедлив, нетвердой походкой, излишне резво шарахаясь от официанток с подносами и задевая чужие столы, вызывая у народа негодования своими сомнительными извинениями, направился к столу. Держа в поле зрения удивленное лицо Дона Кобейна, Курт чувствовал, что болезненно пульсирующая под кожей точка на левом бедре скоро станет здоровенным синяком после встречи с углом подвернувшегося на пути столика, но продолжал с излишним старанием разыгрывать спонтанный спектакль перед папашей, импровизируя в силу всех своих невозможностей. Такие места были смутно знакомы ему по детским воспоминаниям, когда после смены на деревопереработке отец брал его в придорожное кафе перекусить. Там дальнобойщики шлепали по столу зазевавшихся мух, а Дон Кобейн шлепал по щеке или заднице своего сына, пролившего сок. Нечаянное воспоминание послужило красной тряпкой и Кобейн из кожи вон лез, лишь бы на ментальном уровне передать отцу свое послание, призывая отшлепать его по полной и теперь, двадцатичетырехлетнего парня, нарушающего тихую трапезу зажравшихся тупых горожан. Ему доставляла удовольствие сама мысль, что его папаша не сможет сделать абсолютно ничего в этой ситуации, а будет только смотреть. Кобейн резко крутанул в сторону, с шумом падая на стул напротив оторвавшегося от поедания жареной свинины Рея. Помедлив лишь пару секунд, Курт, не меняясь, в лице закинул ноги на стол и принялся апатично раскачиваться на стуле. Запрокинутая голова вертелась из стороны в сторону, неспешно оглядывая скрытыми глазами посетителей. - Ну здравствуй, Курт, - с трудом проглотив волнение и некую примесь раздражения с удивлением, произнес Дон. Кобейн младший резко повернул к нему голову, мотнув ей так, что очки снова спали на кончик носа. На старшего Кобейна уставились сощуренные ярко-голубые глаза, в течение нескольких секунд, не мигая, сверлившие его лицо. В голове Курта заиграли мотивы Эннио Марриконе из старых вестернов, а в руке почувствовался воображаемый пистолет, которым он расшибет отцу мозги. - Ну здорово, коли не шутишь, - хриплый негромкий голос показался Дональду почти незнакомым, а глаза, как ему казалось, не были совсем похожи на его собственные. Курт находил себя в похожем положении, напряженно внутри и расслабленно до раздолбайского состояния снаружи, оглядывая типично абердинский прикид отца, включавший в себя псевдо лучшую рубашку лесоруба, знакомые очки в черной оправе, синие прямые джинсы и его скованную позу. Мысленно он почти со скоростью реактивного говномета или любого устройства того же принципа работы вел односторонний диалог с молчаливым лицом отца, одновременно с этим с будто бы невероятной легкостью выискивая явные даже внешние отличия между собой и ним, словно и не родственники вовсе. Эта мысль также была ему приятна. Кобейн перевел взгляд на чавкающего свиной отбивной Рея, по чьим щетинистым подбородкам стекали капли жирного соуса. - Ты слыхал, что некоторые дикие свиньи пожирают своих детей? - поинтересовался Кобейн, слегка покачиваясь на стуле. Рей замер, переваривая полученную информацию, и перевел взгляд на кусок свинины в своих руках. - Задумайся, возможно, в этот самый момент ты перевариваешь своего ребенка. Кобейн не надеялся, что здоровяк переварит колкость быстрее, чем его желудок мясо, однако Дон нахмурился, складывая руки на столе и отводя взгляд от сына, чьи ноги все также покоились на столешнице. Он с трудом мог понять, что происходит, и куда делся милый пацан, которого его бывшая жена воспроизвела на свет двадцать четыре года назад. В начале своей жизни примерно лет до двух он был действительно милейшим, не доставляющим хлопот ребенком, а сейчас казался настоящей занозой, нарывающим фурункулом на заднице, который напомнит о себе, стоит лишь тронуть его. Дон чувствовал, что даже то, как сын мерно раскачивается на стуле, переводя плавающий взгляд поверх темных очков по периметру зала, то, как он глубоко затягивается и, запрокинув голову, медленно выдыхает, закуривая, даже то, как он поворачивает голову - все вызывает какое-то отторжение и желание сказать: «Все было чудесно, но это не мой сын. Однояйцевых близнецов перепутали в роддоме». А я старый сыкливый мудак. Дон насупился. Курт глубоко затянулся, прищуриваясь, и едва ли не порциями выдохнул дым в лицо сидящего рядом отца. Тот почти не пошевелился, отмечая лишь, что дым явно не от тяжелого табака, который любил тот же Рей. Через некоторое время обстановка на видимость разрядилась, когда Рей, одаривая близлежащие угодья пережеванными останками свиньи из своего незакрывающегося рта, принялся рассказывать истории из жизни. Он травил байки про свои дальнобойные поездки из прошлого, когда зарабатывал себе этим на жизнь. Говорил про свою первую жену и то, какая она сука, которая не умеет готовить, и что женщины совершенно обленились и требуют слишком многого, отдавая при этом слишком мало. Говорил, что нынешняя молодежь ввергает его в уныние и апатию, и он боится того, что случится в будущем, которым эта молодежь и будет управлять. Говорил, что неплохо бы сходить всем вместе на хоккей или бейсбол в выходные, ибо ожидается крутой матч. На крайняк, говорил он, если Дон снова прирастет жопой к дивану, то можно глянуть спорт по телеку, похлебывая пиво и пожирая орехи. Он говорил, говорил, говорил и говорил. Дон изредка соглашался с ним, но отчего-то с каждым новым словом чувствовал себя виноватым за то, кем является, каждый раз косясь на сына, совершенно на него непохожего, и злился от этого. Он отчего-то начал стыдиться того, что любит вечерами посидеть и выпить пива на старом диване за просмотром футбола или новостей. Ему стало неловко от того, что он любит, когда женщина покорна и кротка, является подругой и верной женой, всегда прислушивается к его мнению и ставит семью превыше всего. Ему стало неуютно от осознания того, что он не любит ту музыку, тот образ жизни, тот стиль и те настроения, которые витают в современном воздухе. Ему стало неприятно от того, что его сын совершенно не похож на него в своих стремлениях, поведении и убеждениях. И больше всего ему было неприятно потому, что в отличие от него самого Кобейн младший, казалось, совершенно не чувствовал себя неудобно, не видел никакого авторитета в старших мужчинах, не считал их за достойных людей, не слушал их и всячески старался насолить, спровоцировать на какие-либо действия. Неугомонный злобный звереныш. Дон почувствовал раздражения и с воодушевлением начал говорить с другом о спортивном матче на выходных. В столбе солнечного луча, проглядывающего сквозь постройки на другом конце улицы, летала пыль, и он метил прямо в крупную клетку рубашки на плотной спине задремавшего у стойки дальнобойщика. Бармен за ней апатично протирал стаканы, глядя куда-то вдаль, и Курту казалось, что он делает это словно в замедленной съемке и скоро совсем остановится. Он медленно поворачивал голову, а люди все так же неспешно ели за столами и переговаривались, смеялись, добавляя свою лепту в общий монотонный гомон, где ни одного голоса отдельно не разобрать. Они делали это все медленней и, казалось, скоро совсем остановятся, замрут. Раскидистые ветви какого-то зеленого растения отбрасывали ажурную тень на старую темно-красную стену, и переплетения дрожали, когда ветер касался листьев. Никаких картин или фотографий, чтобы разбавить общую скуку и глухоту обстановки. Время течет все медленнее. Они говорят громко, но не разобрать и слова в общем бессмысленном гомоне. Они увлечены беседой, но все их разговоры проходят впустую и не несут никакой ценности. Они сидят здесь и сейчас, они ходят здесь и сейчас, но их никогда больше не вспомнят, когда они сдохнут. Они считают себя живыми людьми, а, тем временем, их движения все больше замедляются, смазываются и замирают. Никакого следа в вечность. Они просто исчезнут, хотя и считают себя важным элементом этой жизни. Кобейн смотрел по сторонам и видел только апатию, старость, бессмысленность и безразличие к своей грядущей участи, которой все почему-то так малодушно боятся. Нельзя потерять то, чего нет. Ребенком он не помнил, чтобы понимал все в таких масштабах, но точно помнил, что чувствовал себя другим, не частью системы. И теперь, накуренный часом ранее до потустороннего состояния, чувствовал, что открывает все новые двери восприятия. Накуренный, бездомный, с полусотней долларов в кармане, полный энергии, жизни и всевозможных сильнейших отрицательных эмоций и чувств, выплескивающий свою больную агрессию в совершенно неправильную нескладную музыку, асоциальную для его отца и его друзей, он чувствовал себя вирусом в системе, мерзкой заразой, которая проникла в организм и разрушает его изнутри, паразитом, который несет болезнь, чуму и заражает некогда здоровых людей, заставляя их вдруг видеть то, чего вроде бы нет\не было. В тот момент он чувствовал, что по сравнению с отцом, у которого семья, дом, работа и полная бессмыслица и за плечами и впереди, он хотя бы живой и еще дышит. И слава кому угодно из всех существующих, что он совершенно на него не похож. Курт не заметил, что Дон уже несколько минут к ряду тупо пялился на его отсутствующее выражение лица, пока он мариновался в своем бреду, скучая со стариками. Мужчина решил смягчиться, видя, что сын за ненадобностью отчаливает. - А, Курт, - парень не сразу отреагировал на свое имя, - у вас вроде какой-то альбом пишется. Я читал в газете, - на Кобейна младшего уставились две пары глаз, при этом глаза Рея выражали крайнюю, даже переигрывающую заинтересованность в прозвучавшем вопросе, словно обсуждали сиськи его молодой соседки снизу или каким лучше соусом заправлять мясо на барбекю. Тот рассеяно моргнул, но скоро взял ситуацию в свои руки, вспоминая о своей изначальной цели - свести стариков с ума. - Да, пишется. Хочу назвать его «Овцы» в честь наших слушателей и их родителей, - произнес Курт и, опустив голову, поставил стул на четыре ножки, снимая ноги со стола. Мужчины на пару секунду зависли, почти одновременно хмыкнув, а Кобейн кинул взгляд на настенные часы, вопрошая, где пропадает его любимая двухметровая движимость. Боковым зрением он заметил, как Дон, растерявшись от такого ответа, пихает локтем приятеля, и прищурил глаза. - А! Да-а, да. Точняк. Я это... - здоровяк почесал в затылке, а Кобейн снова поджег очередную сигарету, пряча самодовольную усмешку. - Ну, короче. Крутая у вас, наверное, музыка, да? Ты вроде сам пишешь все, да? О чем там разговор? - Кобейн напустил на себя заинтересованный серьезный вид и даже подался чуть вперед, отодвинув сигарету от лица. - О чем разговор? О расслоении общества. О призыве к детям убить своих предков. О том, что женщины правят миром, а гомосексуализм - единственная приемлемая ориентация. О том, что Рейган скоро сдохнет вместе со своими марионетками-рейганистами на старых диванах с пивом, ну и немного о любви. Во всеобщем гомоне мужчины за столом, тем не менее, почувствовали, как напрягающая тишина повисла между ними двумя и доебавшим их за сорок минут блондином. Рей с трудом мог осознать тот факт, что жизнь маленькому язвительному ублюдку дало одно из яиц его друга Дона. Кобейн почувствовал небольшой прилив сил от своей внезапной речи более пяти слов за раз, и желание обстебать стариков самым жестоким образом только усилилось. Рей прокашлялся, помня об уговоре, что они оба пытаются за каким-то хреном развлечь и укротить строптивого. «Хомут ему на шею надо», - подумал Рей, представив себя ковбоем с дикой конягой на Западе. - Ну, так это... Искусство, как говорится. Каждый видит, как видит, да? А чего там вообще? Ну, я в том смысле, что... Чем вдохновляетесь? Ну там, музыка, влияние-хуяние? Я просто сам музыку тоже люблю, но по себе как-то... Вашего я ничего не слышал, но, - Дон накрыл глаза ладонью, Курт незаметно усмехнулся уголком рта, внимательно вслушиваясь в болтовню Рея, - короче, мне вот нравятся Led Zepp... - Дерьмо. Рей замер, а когда осознал, начал сжимать кулаки, представляя, как правой рукой с ножом отрежет патлы накуренному хиппи, а левой загонит ему в задницу вилку по самые гланды, не зная точно, от чего именно он багровеет: то ли от того, что его наглейшим образом перебили, то ли от оскорбления его музыкальных предпочтений, одобренных всем миром, но поставленных под сомнение какой-то тощей блохой. Кем он себя возомнил, это тощий, жалкий, без денег, без работы, без цели, бездумный хиппарь? Где он будет потом, в то время, как Дирижабль признан, в отличие от его говно-группы, во всем мире? - Вообще-то эта мировая группа. Их все любят или хотя бы уважают. - Овцы, я же сказал, - Рей сжал челюсти, но промолчал. Дон, прикрыв лоб рукой, наблюдал, как его сын быстро затянулся, слегка нагнулся к столу, нагло сощуренными глазами глядя на здоровяка, и медленно выдохнул дым в его напряженное лицо, следя за реакцией. Рей молчал и смотрел. Он чувствовал, что хочет надрать сопляку задницу. Он чувствовал, что ему трахают мозги и неоднократно наебывают самым наглым образом. Кобейн смотрел на него, пригнувшись к столу, еще пару секунд, а затем тихо протянул какой-то невнятный гортанный звук и откинулся обратно на спинку стула. Не получилось. Он ожидал, по крайней мере, что ему набьют рожу, однако у стариков выдержка, что надо. Терпилы. Кобейн поймал тяжелый взгляд своего отца, но глаз не отвел, молча глядя на него. Даже в этой ситуации Дон ничего не мог сделать, но чувствовал какую-то горечь. Если бы в свое время он был рядом, то из парня не вырос бы такой человек. И Дон не понимал еще, какой - такой? Хороший этот человек или плохой? Ответа в прищуренных, пылающих сдерживаемой ненавистью глазах не было видно. Монотонный гомон забегаловки нарушил боевой клич, а за ним внутрь, вышагивая длиннющими, закованными в красные с разводами джинсы ногами, как лошадь на выставке, зарулил двухметровый парень с пушистыми, стоящими почти дыбом космами. Рей с ужасом, забыв о вилке в заднице Кобейна, глядел, как его тихий мирок придорожной забегаловки рассыпается по частям с проникновением в ослабленный организм этих инородных веществ, этих паразитов, которые все только рушат. Он подавил в себе желание, сделав испуганные глаза, подобрать ручищами все свои игрушки от плохих дяденек, защищая добро, пока те все не отобрали. Здоровенный парень, тем временем, пока Рей молился, чтобы тот прошел мимо, с удвоенным энтузиазмом принялся махать ладонью засиявшему Кобейну. Шпала издала очередной боевой клич, случайно шарахнув официанта взлетевшей вверх рукой, и на всех порах помчалась к другу. - Ну, ебать-копать вы место выбрали, дармоеды! Меня три раза пытались трахнуть в подворотне какие-то морщинистые бабки с автоматами Калашникова. Я охренел, пока бежал. И еще какой-то лысый хрен из баптистской церкви, пытался завербовать меня! Говню-юк... Вы не пьете? - между делом, едва успевая дышать между репликами, спросил Новоселич и, не дождавшись ответа от Дональда, осушил его стакан с пивом и уже поднял палец, чтобы продолжить, но тут же попросил еще минутку и осушил стакан Рея. Кобейн, придерживая голову уставленной в стол рукой, не мог сдержать смеха, чувствуя, что его обожание к Новоселичу растет с каждой минутой, пока тот виртуозно, смакуя пиво, выплевывая и заглатывая обратно, промачивал глотку после якобы долгой пробежки, расположившись прямо рядом с Кобейном на корточках у стола. Стукнув стаканом о стол, он вытер скатертью губы и уставился на Курта влюбленными глазами, пальцами поигрывая с его волосами. - Ну что, милый, эти пердуны не слишком много себе позволяли? - Не больше, чем обычно. - Ну так это замечательно, когда вся семья в сборе. Ох, блять, у тебя ж мать... - он стукнул себя по лбу с выражением полной и сокрушительной догадки. - А я тут чего-то гейскую параллель провел. Получается, ты лишний, парень, извиняй, - Новоселич поднялся и резво оказался с обратной стороны стола, начиная активные действия по выселению охреневшего Рея с занятого места. - Ну вставай, ты же не семья, - пыхтя, протянул Крист. Рей с готовностью сжал кулаки, собираясь начистить сияющий хорватский фейс, но хозяин оного отпрыгнул. - Окей, окей, я вообще отлить собирался с вашего пива. Ослиная моча какая-то, - рот у Криста не закрывался, и Кобейн внутренне неистово ликовал. Хорват, вопреки своему желанию отлить, подхватил стул с соседнего столика, бесцеремонно отложив с него чью-то сумку на пол, и присел рядом с приятелем за стол. Рей незаметно покачал головой, глядя на Дона и вытирая лоб ладонью от переизбытка пышущей со всех сторон энергии. Чтобы как-то снять стресс, мужчины подозвали молоденькую официантку в форменном платье с блокнотом в тощих руках. Она выглядела испуганной, глядя на внушительные ручищи Рея, летающие в воздухе в попытках показать, что он хочет не только словами, но и жестами. Оба заказали по стейку, и Кобейн, слушавший одновременно и наклонившегося к нему Новоселича, отстраненно подумал, что она надорвется и умрет, пока будет тащить заказ. Отпустив девушку, Рей довольно усмехнулся и все же успел шлепнуть ее по филейной части всей пятерней, из-за чего шлепок получился излишне пошлым и громким, что только сыграло на его самолюбии. Дон поджал губы, провожая красную как Синьор Помидор официантку взглядом, пока Кобейн переглядывался с замолчавшим Кристом. - Что-о-о ж, - протянул басист, - кажется, пора отлить, джентльмены. Ну, вы поняли там, естественные потребности жаждут быть удовлетворенными, - басист невозмутимо встал и отряхнул полы своего темного пиджака. Кобейн, улучив наиболее подходящий момент, схватил едва вставшего парня за плечо, резко наклоняя к себе и накрывая его губы своими, помимо воли растягивающимися в улыбке. К счастью, Крист взял часть инициативы на себя, и вскоре под ошалелыми взглядами двух стариков двое друзей с упоением целовали друг друга, прикрывая свою неистовую молодую страсть длинными волосами. Курт даже почувствовал, как слегка участился пульс то ли от этого ощущения едва ли не опасности, то ли от самого действа, сжимая пальцами плечи зарывшегося в его волосы руками басиста. Оторвавшись от друга со слегка переигрывающими ошалелыми глазами, басист напоследок чмокнул Кобейна в нос, едва сдерживая смех при взгляде на его растягивающиеся от усмешки губы. - Люблю тебя, милый! - окончательно расплывшись, крикнул Кобейн младший уходящему в уборную Новоселичу, что ответил поднятым средним пальцем и произнесенным со смехом «педик». Вернувшись к реальности, музыкант встретился с непониманием, шоком и толикой отвращения в округлившихся глазах стариков. Курта так и подмывало наплести отцу, чтобы снова взбесить его, что Крист женат, но ради лучшего друга изменяет жене, что у них гомосексуальная связь, и они трахаются на ферме каждый вторник, что Курт, как и хотел его отчим, стал настоящим мужчиной, который меняет партнеров как перчатки, только эти партнеры мужского пола. Вместо всего этого он лишь собрал глаза в кучу, уставившись на стол и задумчиво принимаясь жевать с самым серьезным видом. Дон и Рей, замершие недалеко от затаившегося за их плечами и готового приобнять их Кондратия, наблюдали, как отстраненно жевавший что-то Кобейн выплюнул на стол перекочевавшую к нему жвачку Новоселича. Следующие десять минут, что Крист самозабвенно предавался удовлетворению естественных потребностей, стали одними из самых длинных в жизни Дона Кобейна. Мужчина не знал, что и думать, глядя на сына, с которым не общался почти десять лет. Смотрел на него, слушал его, наблюдал за его действиями и не узнавал, понимал, что вообще никогда не знал, и все эти семь лет, проведенные вместе до развода, в действительности не значат ничего. Вот он перед ним - сын, которого он никогда не знал, странный, неправильный раздолбай, раздражительный, язвительный и саркастичный, которому плевать на все и всех, которого он так надеялся удивить, примирить с собой и забыть о семейных дрязгах. Который ненавидит отца и не желает быть хотя бы в чем-то на него похожим. Который выпускает дурацкие колечки дыма, снова раскачиваясь на стуле, пока Дон чокается, не зная, куда себя деть и что думать теперь, когда он увидел так много за пару часов, и неизвестно, что из этого правда, а что разыгранный для него спектакль. Дон таким же образом пытался разыграть все так, чтобы сын проникся и не скалил зубы, но в отличие от него, Дона, парень быстро просек, что никому здесь не интересна его музыка и его стремления, особенно благодаря непередаваемой игре Рея. Дон глянул на молчаливого друга, шкрябающего столешницу вилкой, перенесшего такое дикое потрясение, и слегка улыбнулся, толкнув его локтем. Все же он был рад, что взял здоровяка с собой, иначе пришлось бы совсем туго, и дальше приветствия они бы, вероятно, не ушли… - Ну, вот если вы все такие крутые, - когда Крист оповестил всю забегаловку о том, что удачно облегчился, Рей, дожидаясь своей еды, снова завел разговор с болтливым хорватом, на каждое слово отвечавшим отстраненной тирадой, - типа расслоение общества, неприятие всего и вся, что было свято и правильно во все времена, что же вам надо? Чем интересуется нынешняя молодежь? Нам это непонятно, да, Дон? Да, Дон, - старший Кобейн отстраненно глянул на приятеля и снова погрузился в мысли. - Нынешняя молодежь интересуется, как бы не стать мудаками, - колючий взгляд Кобейна снова на секунду метнулся в сторону отца, - как их родители. Гондон? - парень кинул вопросительный взгляд на друга. - Гондон, - согласно закивал Крист, едва сдерживая рвущийся наружу смех от недопонимания на лицах стариков. - И мы типа против этой вашей системы ценностей, и Рейган скоро сдохнет. Общество потребителей, - Крист помахал ладонью перед собой, сморщившись, как от неприятного запаха, - отстой. Проебывать драгоценное время на тухлую работу, стоять на эскалаторе, чтоб он вез ваши ленивые задницы, когда можно идти вперед еще быстрее, курить электронные сигареты, чтобы не вредить своему драгоценному здоровью, зарабатывать сраное бабло, чтобы потом обустраивать свою тухлую хату и срать под себя, а потом вот так вот приходить в забегаловки и тухнуть без дела, ожидая, пока кто-то заведет разговор, мацать девчонок за задницу, будто они резиновые леди, вести себя как ублюдки, которые знают все, но которые на самом деле так непроглядно тупы-ы... Добрый день, мадам! - вдруг просиял Новоселич, когда к их столику подошла та самая официантка. - Вы можете в суд на него подать за домогательство, - произнес Курт, указав дымящейся сигаретой в сторону Рея, а затем подтолкнул Криста. - Гондон? - Гондон-гондон, и там его попке не дадут скучать, - любовно проворковал Крист, хлопая устремленными на мужчину глазами. Девушка снова густо покраснела и поспешила ретироваться подальше от стола четверки извращенцев. Крист с невнятным звуком выдохнул, кинув взгляд на усмехнувшегося Кобейна, и откинулся на спинку своего стула. Пальцами он вынул сигарету из губ друга, затянулся сам, а затем так же невозмутимо засунул обратно, скривившись от вкуса никотинового дыма, а не, как он ожидал, конопляного. Получившие передышку Дон и Рей мысленно выдохнули, хотя на сердце у последнего все еще не было спокойно, и принялись разделываться со своей едой. Кобейн снова выдохнул дым, запрокинув голову, и Дон в который раз подумал, что сын слишком много курит. Курт, тем временем, отступая от своего плана по сведению стариков с ума, замер, гипнотизируя отсутствующим взглядом одну точку на профиле лица Дональда, часто косящего глазами в сторону сына. - Че вы жрете-то? - нарушая повисшее молчание, Крист пальцами пошевелил содержимое тарелок Рея и Дона и скривился. - Падальщики. И это даже не оскорбление, ведь я могу придумать тысячу разных имен тем, кто пожирает тварь убиенную. - Остапа понесло... - между делом заметил Кобейн, зубами вытягивая сигарету из пачки. - Кто считает себя выше других, кто срет в том месте, где живет и говорит я, мол, венец всего живущего. А я говорю - нет! Нет! Нет! Нет! - Крист сопровождал свои слова ударами по столу, пока с его края не спикировала самоубиенная вилка, так и не попавшая ни в чью задницу. - Это пиздец, пиздец всего живущего, понятно вам? И вы жрете и говорите, что вы такие крутые, типа мужики жрут мясо, а я тогда не желаю быть мужиком, коли необходимо убивать невинное существо. Я не смогу поднять руку на свиноматку или жрать ее хладный труп, зная, как она весело хрюкала на лугу и каталась в грязи. Она хотя бы не понимает, что делает, поэтому она такая, а вы понимаете и делаете, падальщики, потребители несчастные! Поколение обжор и дармоедов, несчастных марионеток, злобных падальщиков и консервативных капиталистических ублюдков! - безмолвно соглашаясь с речью Новоселича, Кобейн, дымя сигаретой, поднял из тарелки Рея шмат свинины в соке и с невозмутимо усмехающимся выражением на лице кинул сей предмет в сторону папаши. Свинина с чавкающим звуком шмякнулась на плечо мужчины, обрызгав близлежащие угодья жирным соком, после чего, под неусыпным вниманием собравшихся за столом, мягко соскользнула на пол, за спину Дона. Он почувствовал, как влажный теплый след жира вызывает у него некий рвотный позыв и воззрился на изо всех сил старающегося сдержать постное выражение на лице сына, однако губы его все же подрагивали от улыбки. Безмолвный диалог длился несколько секунд, после чего Дон, преисполненный внезапного почти ребяческого желания отомстить, резко вскочил на ноги и сыпанул в сторону отпрыска сахарную пудру из пиалы с соседнего стола. Едва успевшего прикрыть глаза неподвижного Кобейна в возникшей внезапно тишине обдало белой пылью, укрывшей его лицо и волосы, словно слой побелки или кокаина. Новоселич хрюкнул в руку, но тут же получил прилетевшей со стороны Дональда лазаньей и замер с непередаваемым выражением непонимания на лице. В возникшей тишине уже во всем ресторане Дон почувствовал небывалый прилив сил, энергии и желания крушить. Не сговариваясь, Кобейн и Новоселич, едва глянув друг на друга, толкнули стол, переворачивая его на манер баррикады и накрывая им павшего жертвой баталий Рея, после чего принялись активно метаться всеми попадавшимися под руку предметами, избегая разве что вилок и ножей. Дон чувствовал себя некой саламандрой, выгибаясь и подпрыгивая под разными углами в воздухе в попытке увернуться от летящих в него предметов поварского мастерства. Возмущенные таким отношением посетители недолго думая втянулись, возбужденно раскидывая еду по периметру ресторана. Рыжей женщине с желтыми зубами на паклю слежавшихся в валик волос прилетел кусок чьей-то пиццы и, прочертив след кетчупа по ее лбу до самого подбородка, шмякнулся в глубокое декольте. Она пронзительно завизжала и начала скакать по кафе, пытаясь вытрясти холодный скользкий кусок, нокаутируя руками-мельницами выбежавшего на беспорядки менеджера и администратора, налетая на оглушенного апельсином Дона. Администрация и охрана бросила все силы на ее поимки, забыв о зачинщиках безобразий, сидевших за столом и с колоритными ругательствами раскидывавшими продукты по всему ресторану. Пироги с вишней и клубникой падали с потолка на головы обезумевших посетителей, а те продолжали бегать, как ошалелые, брызгая друг в друга кетчупом. - Ты. Даже. Не. Представляешь. Как же. Я рад, что у меня. Не было папаши! - делая короткие паузы между словами, чтобы метнуть очередную мидию в уворачивающегося от артиллерии Дона, выкрикивал Кобейн, выныривая из-за перевернутого стола. - Поколение обжор, жри своих устриц! - Крист метнул поднос с устрицами в голову какого-то поднявшегося на ноги толстяка, снова отправив его в небытие. Сам он был покрыт рыжеватым соусом, стекавшим по его щекам на шею. - Ты не знаешь, что бы было, если бы я остался! - выкрикнул Дон из-за фикуса, который тут же грохнулся на пол от меткого удара яблочным пирогом. Дон в ужасе вдохнул, глядя на стену, куда шмякнулся предмет. - Но ты не остался! - Я… - Ты бы отправил меня к этим обезьянам в ВМФ! - Будто бы ты пошел! - Нет, не пошел бы! Я бы скорее поцеловал задницу орангутангу, чем стал бы следовать твоим советам! Ты считаешь себя до хера умным, но ты просто пустой кусок дерьма! - Дон с трудом увернулся от залпа чесночных булок из корзинки, бросаясь на пол. - Эй-эй, полегче, юноша, он все же твой... - Жри слизней, толстяк! - Крист с готовностью начал запихивать в открывшийся рот поверженного Рея улиток. - Ты уже не маленький ребенок, Курт! Пора бы понять, что такие ситуации слу... - Да у тебя на все один ответ: так случается! Какого хера ты тогда трахал мою мать, если знал, как случается, а потом бросил ее?! - Прекрати это сейчас же! Мы хотели быть вместе, но время... - Время, время, хреново время! Перестань оправдываться, мать твою! Вам двоим всегда было насрать друг на друга и на всех кроме себя... - А что мне оставалось делать? Продолжать ругаться с ней у вас на глазах?! - Тогда бы у меня был живой пример того, как не стоит себя, блять, вести! - А сейчас я для тебя авторитет? Блять!.. - Дон поскользнулся на шкурке банана и тут же задавил собой женщину с куском пиццы в декольте. Крист со стоном боли грохнулся за стол от попавшего в лицо пирога. - Нет! И никогда не был. - Чего ты хочешь, звереныш?! - простонал в потолок Дон, взвывая от чувства вины и раздражения, а также от метких кулаков ошалелой рыжей дамы под собой. - Нахуй ты меня позвал сюда?! - забыв о поверженном друге, чья окруженная диснеевскими птичками голова секунду назад покоилась на коленях Курта, парень вскочил на ноги, вскипая еще сильнее. - Чтобы показать, что я зря ненавижу тебя?! Чтобы показать, что ты не такой плохой, что ты, блять, хороший отец хотя бы для тех детишек, которых наделал на стороне?! Что ты мне хотел доказать?! - сын и кряхтящий от ударов сумкой о спину отец стояли почти напротив, пытаясь перекричать друг друга в возбужденном гомоне забегаловки. Внутри Кобейна младшего все клокотало от ярости и негодования, что он готов был расхерачить чертову тучу гитар, лишь бы выпустить пар. - Где же ты был раньше? Ты бросил меня и Ким, когда нам и восьми не было, как я должен к тебе относиться? Я должен слушать твои тупые оправдания и верить, что ты исправился, что ты на самом деле хороший?! - Дон среагировал и дернул сына за рукав изгаженной рубашки, спасая от мучного заряда. Тот мигом вырвался. - Я и помню-то только, как сидел в твоем чертовом грузовике на сраном древесном заводе да как ты меня лупил, чтобы люди не подумали, будто ты до хрена мягкотелый! - Курт уже понял, что его план рушится к хренам, и он показывает все свои копившиеся десять лет чувства, выплескивая все разом на этого жалкого человека. - Ты стал для меня примером того, каким ни в коем случае не надо быть, и за это, блять, огромное, мать его, спасибо! Иначе я бы превратился в такого же тупого, зажравшегося бабника, просиживающего на старом диване с банкой пива на волосатом брюхе! - Курт, послушай... - Нет, это ты послушай, Дон, - мужчина замер, нахмурившись, внимательно вглядываясь в злое, раздраженное лицо сына, слишком напоминающего того нескладного подростка, который написал на стене о ненависти к родителям. - У тебя было десять, десять лет, чтобы сказать мне что-то, пока я окончательно не убедился в том, какой ты урод, пока я еще был глупым мудаком и мог поверить в твои сказки. А теперь слушай ты: у меня нет отца, - сжимая челюсти, процедил Кобейн, глядя прямо в глаза Кобейна старшего. - У меня нет отца и никогда его не было. Мой отец умер, и больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы он никогда не воскресал в этих сраных забегаловках! - Курт... - Заткнись к хренам, мне надоело это дерьмо. Ты замучаешься разгребать свое говно и не разгребешь его никогда, поэтому я облегчу твою участь. Крист! Вставай, мы уходим, - в воздух из-за стола взметнулась рука поверженного Новоселича. Под летающими из угла в угол съедобными снарядами полтора землекопа в лице Кобейна старшего и младшего, кидая косые взгляды друг на друга, едва ли не на плечах выволакивали наружу плетущихся в беспамятстве приятелей. Дон чувствовал, словно его ледяной водой окатили, хотя отношение Курта не стало для него открытием, но такой невероятной волны ненависти, излившейся на него в одночасье, он не ожидал, а последние слова сына отдавались в его голове. Курт не переставал кидать косые злобные взгляды из-под завесы волос на своего папашу, часто сдувая мешающиеся пряди, пока Новоселич что-то лепетал на хорватском, глядя в потолок. Снова за долгое время Дон осознал, что эту пропасть между ним и его сыном не преодолеть, и что он, тем не менее, глядя на этого пышущего энергией, саркастичного, живого, родного и так похожего внешне на него парня не хотел быть им ненавидимым, а почувствовал тягу к нему, желание узнавать то, что потеряно с каждым днем все больше. Дон впервые за долгое время осознал, что парень дорог ему. Запнувшись о порог, Рей с грохотом спикировал на пол и стоном возвестил мрачную процессию, что выломал драгоценный копчик.

***

В городском госпитале, где кроме страдающего нарколепсией дворника и медсестры присутствовали так же крысы в количестве одной штуки, которую Кобейн, ожидая в приемной, пытался приручить, подзывая на разный манер, Рею сказали, что его копчик в полном порядке, а вот с печенью могут быть проблемы, ибо пьет он аки турист на Октоберфесте. Тем не менее, здоровяк потребовал у спутников моральной компенсации за свои страдания, подразумевая, что его лапала за задницу престарелая медсестра в засаленном халате и с обвисшими грудями, и захотел повеселиться на местном фестивале армрестлинга в одном из подвальных помещений какого-то старого стрип-клуба. Пребывающий в астрале Крист, отстраненный Дон и выпотрошенный Курт возражать не стали, и вскоре компания, разделившись на три лагеря, неспешно продвигалась по вечерним улицам Такомы. Обнявшись с Реем, который травил душещипательные истории, Крист влачился позади отошедших друг от друга на три метра в ширину дороги Кобейнов. Курт с упоением наглаживал поселившуюся в его свернутой рубашке крысу, обращая время от времени внимание на розовеющее в лиловых и сиреневых тонах небо, а Дон кидал молчаливые взгляды на сына, задумчиво пожевывая верхнюю губу. Крист взвыл что-то невнятное, выражая свое согласие с Реем, а Курт вздрогнул, почувствовав, что животное слабо прихватило кожу руки желтыми зубами. - С этим аккуратнее надо быть, бешенство там, - прокашлявшись, тихо проговорил Дон, но на его заботу Курт ответил незамедлительным косым взглядом. - Уж лучше бешенство, - отстраненно произнес он, как бы ни на что не намекая. Дон снова насупился. Ему казалось, что теперь выговорившемуся Курту должно полегчать, но из упрямства он продолжает гнуть свою линию. Баран какой-то. Через некоторое время Новоселич обратился к блондинистому другу с вполне не прозрачным предложением совместно дунуть, после чего глаза Дона едва не выпали из обрит, но вовремя задержались на глазных мышцах. Зайдя в некий тихий закоулок, приятели, вновь объединившись, начали потрошить карманы рубашки Кобейна, который, выронив драгоценную крысу, еще долго сокрушался из-за такой невнимательности к тем, кого приручили. Крист просиял, получив вожделенный косяк и, на брудершафт подкурив его с Кобейном младшим, блаженно выпустил дым из ушей и ноздрей. Стоявший в стороне Дон, нерешительно поглядывавший на увлечение сына, все же высказал желание приобщиться к интересному времяпрепровождению молодых людей. Крист с готовностью отдал ему оставшийся косяк, а Курт не спускал глаз с подкуривавшего сигарету мужчины, голубым рентгеном оглядывая его сгорбившуюся фигуру. Их взгляды на секунду пересеклись, но Дон, к своему сожалению, не мог понять, что творится в лохматой голове, а творилось там невообразимое. - Во сколько начинается ваш мачо-шабаш, Рей? - Всю ночь, всю ночь, всю ночь, - пропыхтел Рей, глядя на дующего приятеля с беспокойством. - Может, заскочим в одно место? Все равно впереди вся ночь, - Дону совсем не понравился тот взгляд и выражение на молодом лице, коими его сын сопровождал свою последнюю реплику, но остался нем. Кобейн младший, наконец, выпустил отца из поля зрения, оборачиваясь к Кристу. - Я про ту строящуюся частную школу для богатых детишек, - у Новоселича снова загорелись глаза. Уже спустя двадцать минут ведомые обнявшимися Кристом и Куртом, что распевали, часто фальшивя, какие-то странные для уха стариков песни, Дон и Рей наблюдали высящийся над землей двухметровый забор из железной сетки и вбитую в него дверь с внушительным замком. Пока Дон зачитывался объявлением на ограде, запрещающим вход на территорию для посторонних, Кобейн, дымя как паровоз, вспрыгнул на плечи присевшему Новоселичу и лихо перемахнул через ограду. Стараясь не отставать, Дон помахал зависшему Рею подсадить его, но сделал он это не так грациозно, и парочка стариков, наблюдая за маячащими уже за оградой спинами молодых людей, едва не спикировала на землю, когда ноги Рея разъехались в стороны. Ограда затряслась под весом здоровяка, взгромоздившегося на нее, когда Дон с трудом перевалился через сетку и принялся ловить приятеля, надеясь, что его ладони не превратятся в блины. Умом мужчина понимал, что сын и его приятель делают что-то незаконное и даже опасное, проникая на частную территорию явно не с самыми благородными умыслами, однако не мог воспротивиться странному поднявшемуся в душе чувству при взгляде на то, как двое парней ловко перемахнули через ограду и закон. Молодость, безбашенность и вызов в действиях неожиданным образом восхитил его и увлекал за собой, словно сам собой скидывал пару лет старику. Рей с грохотом спикировал вниз, а Дон так и стоял, залипнув, с открытыми руками. Старики не принимали особого участия в веселье молодежи, которая будто пара мартышек или детей разбежалась по стройке, словно по игровой площадке. Они делали маленькие пакости, опрокидывая бетономешалки, разбрасывая цемент из сложенных вместе мешков, растаскивая доски из высящихся лесов. Привалившись к железной балке, Дон наблюдал, как Новоселич бежит с пригоршней цемента в пятерне за петляющим Кобейном, что едва мог вдохнуть от смеха, с явным намерением закинуть ему сей песок за шиворот. Под покровом наступивших сумерек, принесших приятный прохладный ветер, на освещаемой лучами заходящего где-то вне зоны досягаемости солнца, Дональд вдруг почувствовал себя отцом, который наблюдает за играми своего ребенка и его долговязого, подверженного раннему развитию друга. Потом он сказал бы, что пора это заканчивать и идти домой. Когда солнце бы совсем зашло за горизонт, оставив только обрывки розовых мазков на сиреневом небе, они бы вышли в город, и сын бы делился своими впечатлениями о прошедшем дне по дороге в кафе, где Дон купил бы ему стакан молока, а себе пива. Парень бы обязательно разлил его, и все бы снова смотрели на их столик и качали головами. В своих мыслях Дон бы только злобно зыркнул на окружающих, но и слова бы не сказал сыну. Казалось бы, такая мелочь, но почему-то именно ее Курт помнил очень хорошо о своем отце из счастливого детства. А теперь вот он, двадцатичетырехлетний, совсем уже не похожий на того ребенка, голубоглазого ангела, которого все тетушки и морщинистые нафталиновые бабки хотели потискать, который бежал со всех ног показать маме или папе новый рисунок, чтобы его похвалили, светлый, лучащийся положительной энергией, добрый мальчишка с большим будущим. А сейчас он считает себя совершенно свободным и независимым и даже крыша над головой ему не нужна, сжегший свои волосы тоннами краски, сгусток и олицетворение энергии и молодости, полный отрицательных, биполярных эмоций и настроений, творящий свою музыку, за одобрением и оценкой которой он никогда не подойдет к отцу или матери. Совсем большой. Этот факт в очередной раз неприятно ударил Дона, напоминая, что он сам добровольно отказался от возможности наблюдать за становлением первого сына как личности, его взрослением, от возможности давать ему советы и болтать про девушек и половое созревание. Возможно, он бы избежал многих проблем, выучился бы как следует, стал бы совсем другим человеком. Хорошим или плохим, Дон так и не мог понять. Более здоровым психически, решил он, менее израненным психически. Дон принялся пихать задремавшего на земле рядом Рея, привлекая его к всеобщему веселью. Крист, тем временем, таки запульнул пригоршню цемента в лохматую голову. На построенных, заштукатуренных стенах первого этажа строящегося здания расцветали выведенные зеленой краской из баллончика арсенала Криста нецензурные надписи, поносящие каждого, кто их прочтет. Все в духе того, о чем говорили эти двое в кафе. Разложение общества, культурное противостояние, революции и прочая брехня, которая казалась Дону смешной и глупой, но пускай развлекаются, пока они молоды и полны сил. Кобейн закончил последнюю свою надпись, переглянулся с плавающим во чреве косяка Кристом и поднялся на ноги, снова вглядываясь в глаза отца своим непонятным прищуренным взглядом. - Если ты так стараешься понравиться мне, то напиши что-нибудь и от себя. - Что, например? - Не знаю, используй свое воображение. Что-то в духе «Восьмидесятые – дерьмо», «Абердин - навозная параша». - Козел Рейган сдох, победа будет наша, - промычал Новоселич, и Кобейн улыбнулся, обернувшись к нему. Дон с сомнением смотрел на протянутый баллончик, которым его сын для убедительности тряхнул, приподняв брови. - Нет. - Чего это? Писать разучился? - Почему я должен делать что-то, чего мне не хочется только потому, что это нравится тебе? - Курт отреагировал продолжительным молчанием и нечитаемым взглядом в ответ на реплику Дона, добавившую ему какой-то уверенности. Он перестал чувствовать вину за себя и свои интересы, лишь неприятное ощущение от осознания всех этих потерянных лет. В лице Курта отразилась какая-то доселе неизвестная отцу эмоция, которую он, впрочем, быстро скрыл за усмешкой. - Ну да, ты ведь не мой отец, - конец фразы Курта потонул в оглушительном лае и мужском крике со стороны ограды, откуда к ним, светя фонарем, направлялся сухой старикашка в форме охранника. Четверка вначале никак не отреагировала на него, однако резко подхватила задницы в руки и рванула к противоположной стороне ограды, когда старик спустил рявкающих собак. Животные мигом, брызжа слюной, пролетели то место, где секунду назад была компания, гоня их к самой ограде. Новоселич орал горлицей, с разбегу перепрыгивая ограду, доказывая тем самым величие возможностей человеческих в экстренной ситуации. Кобейн с грохотом железа налетел на сетку вслед за ним, подтягивая тощее тело и перебрасывая его наружу. Крист успел сильно поволноваться за здоровенного Рея, у которого уже началась отдышка, однако тот с преспокойным видом прошел через обнаруженную Доном открытую калитку. Облегчению Новоселича предела не было.

***

Прямо на глазах Дона здоровенная красная ручища Рея увалила не менее непривлекательную ручищу оппонента, едва не перекрыв стол взмыленными телами болельщиков. Под конец дня они, наконец, добрались до вожделенного здоровяком бара, и старики с трудом прошли стрип-клуб наверху, заглядываясь на фигуристых барышень у шестов. Молодые люди быстро отчалили, едва оказавшись в убежище краснорожих волосатых вонючих мачо-менов, забаррикадировавшись в туалете, чтобы снова дунуть. Счастливо перевыполнив свою миссию, они вернулись в пропахшую потом и кровью обитель настоящих мужчин, оглушенные их басовитыми криками, притесненные к замшелым стенам их потными титьками до пупа и дезориентированные тонким ароматом выделений организма. Рей без устали перебарывал очередного противника, опрокидывая его ручищу на стол, а Дон флегматично потягивал пиво, изредка подбадривая приятеля. В другой день он бы, как и все, орал благим матом, возбужденный до предела, но тогда его голову одолевали слишком разнообразные тяжелые мысли, которых раньше там не водилось в принципе. Он напрягся только сильнее, когда в поле зрения замаячила знакомая блондинистая макушка с отросшими корнями. Дон подумал, что его сын выглядит до невероятного нелепо и странно среди огромных, потных, волосатых мужиков, от которых так и несло переизбытком тестостерона. Он не знал, радоваться тому или печалиться, что вышло такое вот. Если бы все эти мужики пристыжали его по поводу странности отпрыска, он бы, конечно, расстроился и разочаровался в сыне, но будучи наедине с собой не мог понять своего отношения. Может, не так и плохо все это? Освоившийся Новоселич принялся курсировать по залу, представляясь всем и каждому народным чудо-целителем, по фотографии снимающим венец безбрачия и выводящим из запоя. Только раз в году по особой скидке. Он странным образом успевал ретироваться прежде, чем здоровенные полуголые мужики с заволоченными красным дымом возбуждения глазами осознавали, что их отменно наебывают и пытались дать в рыло. Хорват чувствовал позывы ниже ямочек поясницы смываться подальше от опасных персонажей. Он с трудом обнаружил Курта, с задумчивым видом философа глядевшего на облитый пивом стол, за которым боролись двое мужиков, включая здоровенного Рея. Стоило хорвату подойти ближе и скорбно приобнять друга за тощие плечи, как тот оживился и с тем же философским видом выдал: - Говно? - Говно, - согласился друг. Раскачиваясь и мыча негромкую мантру посреди ора оголтелых мужиков, они начали нести свою веру в массы. - Говно! Говно! Говно! - Дону показалось, что он ослышался, однако вскоре услышал достаточно явственное «говно» вновь и воззрился на тощих дебоширов. Те затянули, перебивая друг друга, раскачиваясь и перекрывая голосами крики мужиков, новые мантры. - Каждый в этом зале - страшный волосатый гей, с которым не хотят спать красивые геи! - Говно-е-еды! - Латентные педерасты, любители детей! - Дон зашипел на парней, подлетев к ним, но Курт, не глянув на отца, только отпихнул его схватившую за локоть руку, распаляясь еще сильнее. - Жирные, волосатые, вонючие куски дерьма, перекаченные анаболиками! - Они любят крепкий член своего босса... - Говно! Вы скоро сдохните! - парни вновь принялись скандировать «говно», не замечая, что уже около десятка пар глаз недружелюбно уставились на них во всеобщем гомоне. Рей завалил очередного кабана, и толпа взорвалась, и музыканты надорвали глотки. Чья-то рука ласково тронула за костлявое плечо, мягко разворачивая к себе, и голова мигом замолчавшего Курта откинулась назад от точного удара кулачищем в нос. - Коба! - мученически взвыл Крист, подхватывая едва не завалившегося друга под белы рученьки. Он пару раз полупил того по щекам, пока блондин не раскрыл глаза, успев только прошипеть, что Новоселич слепой придурок, после чего невъехавшему басисту также прилетело по черепушке. Хорват с воем загнулся, придавленный чьей-то потной задницей. Дон едва успел сообразить, что начинается нехеровая заварушка и почти за уши оттащил Рея от стола, вытаскивая его из одной битвы в другую, ибо здоровяку было ровным светом все равно, кого колошматить мощными ручищами. Подобно разъяренному вепрю мужчина бросился на предполагаемых обидчиков тощих музыкантов, распихивая всех и каждого на своем пути, увеличивая тем самым число тех, кто хотел бы врезать им четверым по рожам. Дональд уже пожалел, что согласился пойти на поводу у Рея. Пока здоровяк крушил и ломал все на своем пути, давил людей и жевал новорожденных младенцев, Дон с трудом уворачивался от объятых желанием подраться потенциальных партнеров, глядя на пришедших в себя сына и его приятеля. Объединившись в один организм, укурыши скакали по залу, воя и надрывая глотки. Новоселич орал что-то из-за короткостриженых голов мужицкого потного океана, а восседавший на его спине Курт с косяком в зубах с деловитым видом посвящал каждого подвернувшегося под ноги в рыцари посредством приложения куска разломленного стола о черепушки и другие части тел. Дон заметил, что сын даже не додумался вытереть кровь со своего лица, выглядя на пару с хорватом еще более дико, чем раньше. Новоселич щедро передавал полупустые бутылки с пивом приятелю сверху, что самозабвенно орошал толпу. Вскоре их единый организм распался, когда нажравшемуся попутно Кристу надоело невинное развлечения. Хорват забрался на единственный уцелевший стол и начал демонстрировать мужской половой… стриптиз, хотя никто особо не обращал на это внимания. Наблюдавший за ним Курт вздрогнул, когда кто-то снова тронул за плечо, и чуть не размозжил едва успевшему пригнуться Дону голову пустой бутылкой. - Ты нормально? - обеспокоенно проорал мужчина, схватив парня за плечо. Тот явно не расслышал вопроса, потому как отрицательно замотал головой, не переставая смеяться и покачиваться. Дон грешным делом решил, что ему что-то защемили, и сын станет дебилом в скором времени, однако довести эту мысль до конца он не успел, услышав чей-то ор за спиной. Огромный кулак метил ему прямо в удивленную рожу, и Дональд Кобейн почти успел распрощаться со своей сомнительной привлекательностью, когда бритого наголо здоровяка с размаху огрели пустой бутылкой по башке, отправляя в небытие. Дон коротко взглянул на сына, после чего практически охренел, узрев, как писающий мальчик Крист Новоселич орошает толпу, самозабвенно натрясывая высвобожденным органом.

***

Задыхаясь от быстрого бега и непрекращающегося смеха, клокотавшего где-то в легких, Дон сиплым голосом попросил у унесшегося немного вперед сына передышку и привалился к стене, упершись руками в полусогнутые ноги. Шаги тяжело дышащего Курта снова начали приближаться, и мужчина уже мог видеть лицо сына, вставшего перед ним в практически аналогичную позу напротив. Покрытый щетиной подбородок его был измазан в крови, блондинистые волосы всклочены, ярко-голубые глаза бешено блестели, а зубы оскалены в усмешке. Он рвано смеялся выходящим из горла воздухом, глядя прямо в глаза своему старику. Дон отстраненно улыбнулся, понимая, что чувствует почти то же самое, что и сын, стоя в какой-то темной, освещенной лишь фонарными столбами у дороги, подворотне, едва унесший ноги от разъяренных, в буквальном смысле обоссаных мужиков в баре. Он не видел, что случилось с Реем, но это уже не так заботило, как то, что сын, стоя напротив, не пытается придушить его взглядом. Дон улыбнулся еще шире и протянул руку, чтобы взлохматить волосы Курта, и тот, забывшись, даже не шарахнулся от него. Приведя дыхание в норму, он распрямился и запрокинул голову, смахивая с лица волосы, а затем подал старику руку, помогая подняться и ему. - Не зря я тебя на борьбу и бейсбол водил, а? Как ты ему вмазал бутылью... - Не-а, я просто часто бью инструменты на сцене, - невнятно ответил Курт с сигаретой в зубах, усмехнувшись, когда они неспешно проходили по подворотне к виднеющейся недалеко дороге, видя рыжеватый свет фонарей. Дон рассмеялся в ответ и глубоко вдохнул прохладный, насыщенный влагой после недавнего дождя воздух, чувствуя себя невероятно свободно после всего случившегося. Хотелось жить, хотелось дышать, говорить без конца с идущим рядом парнем, узнать от него новое, делиться своим опытом с ним, и чтобы каждый день был лучше предыдущего. Он хотел узнать этого человека настолько, насколько это было бы возможно, но вместо этого лишь придавался отстраненным мыслям, пропуская сквозь себя это приятное чувство. Через несколько секунд он закурил позаимствованную у сына сигарету, с удивлением обнаружив, что она ровно той же марки, что курит и он сам. Этот момент каким-то приятным отпечатком лег внутри, и Дон расслаблено с наслаждением выдохнул дым, запрокинув голову. Он мысленно, глядя на едва проглядывающие сквозь молочно-серые облака звезды, решил для себя, что они действительно, хочет того Курт или нет, похожи, и ему действительно приятно осознавать, что есть Кобейн младший. Он осознавал, что цвет их глаз действительно схож, хоть и таят они разные взгляды и эмоции, что ирландская порода проглядывается и в лице сына, что они оба упрямы, как бараны, и будут гнуть свою линию до конца. Пусть они не похожи в общем и целом, но мелкие детали объединяют, как казалось мужчине. В голове Дона летали обрывки самых разных мыслей, и он чувствовал себя почти счастливым от произошедшей встречи и от осознания того, что у него все же есть сын. Не сумев побороть эмоциональный порыв, Кобейн старший приобнял сына за плечи, широко улыбнувшись тому. Курт резко замер и отвернулся, кидая взгляд на лежащую на его плече руку отца. На лице снова залегло жесткое отстраненное выражение. Дон поджал губы и опустил руку. Некоторое время Курт напряженно молчал, глядя ледяными глазами вперед. - Ты должен понимать, что это ничего не меняет, - он повернулся лицом к Дону, снова глядя в его глаза. Мужчина почти почувствовал, как мимолетная связь снова рушится. Все же он был не в силах изменить прошлое. - Я все еще рад, что у меня не было отца, иначе я бы стал похожим на тебя. - Мы похожи, Курт. Ты не хочешь это признавать, но поймешь со временем. Это так. - Нет. Иначе все, что я понял и сделал, было зря, - спокойно, но серьезно проговорил Курт, глядя в скрытые за линзами очков в черной оправе голубые глаза отца. Дон шумно выдохнул, опуская голову. Мимолетная встреча не может изменить итога десяти лет. Дон лишь был рад тому, что, наконец, понял: его сын не плохой человек, пусть и вырос он совсем не таким, каким его задумали родители. Он с небольшим внутренним удивлением обнаружил, что хочет только, чтобы сын не пропал на том пути, который выбрал. Он снова взглянул в голубые глаза на молодом лице. Наверное, иначе и быть не могло. Все так, как и должно было быть, думалось ему при одном лишь взгляде на парня. Дон должен был уйти, чтобы дать чему-то скрытому жизнь. - Что ж, ладно, - он слабо усмехнулся, а затем серьезно добавил, протянув раскрытую ладонь. - Удачи тебе, Курт. Кобейн опустил глаза на протянутую широкую ладонь отца, а затем спустя пару секунд вернул недоверчивый взгляд на его лицо. Ощущение было, словно они снова прощаются, и на секунду, вернувшись в прошлое, ему показалось, что он не готов был без сожаления и обиды отпустить неудавшегося папашу. Он незаметно сглотнул, не меняясь в лице, все так же немигающим взглядом смотря в отцовские глаза. Дон крепко сжал протянутую в ответ ладонь, после чего с тихим выдохом кивнул сыну. Некоторое время, слыша раздающиеся где-то в отдалении отголоски грома после прошедшей грозы, Кобейн смотрел, как отец уходит. Спина Дона постепенно удалялась, становясь все меньше. Скоро Курт развернулся и ушел в совершенно противоположную своему отцу сторону.