so I walked into the haze and a million dirty ways now I see you lying there like a lie-low losing air... air
Небольшое помещение, освещаемое лишь еще не успевшим погаснуть экраном смартфона, давит на черепную коробку своей непроницаемой тишиной. Подрагивающие сухие пальцы скользят по сенсорной клавиатуре, что-то быстро набирая, а потом кому-то отправляя. Тонкие обветренные губы приоткрыты и еле-еле шевелятся, как если бы от разговора, но отсутствие каких-либо звуков говорит об исключении этого варианта. Мутно зеленые глаза смотрят в пол, в соседний угол, на красную лужу, в темноте превращающуюся в насыщенную черную. Бежать некуда, поэтому ему остается только сидеть здесь, в этой маленькой душной коморке, боясь пошевелиться; без каких-либо шансов на спасение набирать сообщения тому, кто должен был спасти, будь живым. Но сердце одного бьется еле-еле, а другого – перестало часом раньше, и кому теперь докажешь, что все это – лишь помутнение, результат темноты не извне, а изнутри, которая оказалась куда страшнее, куда радикальнее и безумнее. Он смотрел на Него всегда только издали, боясь быть замеченным и кем-то осужденным, обсмеянным и попросту непонятым. Если Ему стоило лишь исчезнуть из его видимости, то перед глазами все мутилось, мрачнело и становилось мешающим, раздражающим и бесполезным – появлялось желание уничтожить эти преграды любыми способами, не разбирая, какие из них являются допустимыми, а какие – нет. Допустимость – понятие растяжимое, но ответственность за это никуда не исчезает в любом случае. Его допустимость не знала границ, ни до встречи с Ним, ни после нее, разве что тогда все стало более резким, призывающим к действиям быстрее и увереннее. Недоступность граничила с допустимостью и относительно Него: это сливалось воедино и превращалось в непонятный бесцветный сгусток, который каждый раз являлся чем-то иным. Эмоции относительно Него у него были разными – в зависимости от сущности этого сгустка, но чаще он являлся чем-то спасительным – просветлением. Движение ногой отзывается болью в позвоночнике – тело замлело. А особенно тяжелый глубокий вдох заменяется подступающей тошнотой и тихим хриплым кашлем – запах железа пропитывает его изнанку, стремительно просачиваясь все дальше, глубже. В висках колет, будто что-то двигается внутри черепа в противоположном направлении, если чуть посмотреть в бок. Сальные, липкие волосы неприятно щекочут кожу, а отросшая челка падает на глаза – это кажется мелочью и вовсе не раздражает. Раздражает скорее то, что труп скоро начнет разлагаться – тогда станет еще невыносимее находиться здесь, а выходить – опасно. Или страшно? Осознание происходящего давит чуть менее чем осознание того, что он теперь остался один – сам себя обрек на это. И этот труп теперь не сможет чем-либо помочь, как помогал прежде, когда был человеком. Его Человеком. Когда был Им. Жажда крови была в нем, кажется, с самого рождения, ведь он помнит себя только таким: желающим видеть насилие, делать насилие и насилие получать, - поэтому встреча с Ним знаменовалась, как желание совместного насилия. Но Он оказался несколько другим, отличающимся своими жизненными целями, видением мира и манере Существования, - Он отказался. Затуманенность разума послужила причиной к действиям радикальным и до конца не обдуманным. Телефон молчит не только потому, что на беззвучном режиме, но и потому, что Его телефон давно разряжен и выключен, лежит в кармане Его весенней светло серой куртки, которая была снята им еще тогда, полмесяца назад. Вызываемый абонент умер – почему оператор не может быть настолько проницательным? может, это помогло перестать хвататься за несуществующие надежды и разум, давно ушедший от своего хозяина, вдруг показался хотя бы для того, чтобы дать понять: Это ты убил Его. Поверни голову чуть правее – убедись. Запирать Его в подвале было первой идеей, кажущейся удачной и далее – самой подходящей. С выбором места этого подвала проблем возникло чуть больше чем суметь заставить Его войти сюда. Далее было шумно, много движений и матов, но еще была забота. Он впервые хотел выразить Заботу. Он впервые был настолько Заботливым. Но ведь еще намного раньше он уже был обреченным на неумелость, нет, абсолютную невозможность проявлять эти чувства всерьез, самим разумом. Они исходили из тайного, неосознанного желания насладиться. Изощренная форма насилия – навязчивая Забота против чужой воли. Тут была даже Нежность. В непроницаемой темноте он дарил Ему Нежность, от которой, почему-то, крики были болезненнее, а в конце – потеря сознания. Его Нежность была другой – Он от нее Страдал. Ривай заметил этого странного юношу вначале второй недели после того, как тот начал за ним все время Наблюдать. Наблюдение было болезненным – Ривай это понял сразу, но предпринимать что-то не считал нужным. Чужой взгляд раздражал, позже уже появлялось желание ударить сильно, чтобы с последствиями, после – чтобы они оказались неизлечимыми. Но стоило ему обернуться, сделать шаг в пустую улицу (вдруг ставшую пустой), как этот юноша уже не раздражал. Сам его факт не пугал, не вызывал отвращения, но его взгляд проникал в самое нутро, через спину, через позвоночник он каждый раз медленно, но верно достигал внутренностей, но обходил собой сердце. Ривай не стремился больше прекращать это, Ривай перестал это замечать. Перестал замечать Его. Этого юного, сознанием больного парня. Первые дни руки еще болели, шея ныла от постоянных удушений и не успевающих сойти синяков от чужих поцелуев. Потом на этот счет стало относительно лучше: шишка на голове после неосторожного Его удара в Тот день его заточения почти зажила, а тело привыкло к порциям боли. Куда невыносимее стали Его хриплые тихие слова, мутные взгляды и маниакальная улыбка – это вызывало страх. Леви чувствовал себя куклой в руках кукловода, не способной вершить свою судьбу самостоятельно – не теперь. Если Он играет, то Игра затянулась. Но Он не играл, Он так Любил. Постоянное Его нахождение рядом стало привычным и перестало вызывать какие-либо эмоции. Ривай решил оставить все так, как есть: продолжить жить, как жил до появления этого парня. Отчего-то тогда он напрочь забыл, что безумцы страшны не только своим гневом – он их прежде никогда не встречал, он прежде их никогда не анализировал и не пытался понять, он их прежде просто Не Знал. И не заметил, когда позади чужой взгляд изменился, когда движения стали более неосторожными. Даже не пытающийся больше скрывать юнец желал быть замеченным, но Леви Перестал Его Замечать. Он Забыл. Секс был изнасилованием, и он был грубым и отрывочным, разгоряченное дыхание сверху то вовсе исчезало, то становилось вдруг быстрее, а неосторожные отрывистые толчки, вызывающие приглушенную другой болью во всем теле боль, были просто мешающими, а липкая горячая сперма внутри изливалась слишком часто. Он был неопытным. Он был замкнутым. Он был потерянным. Он был с ним всегда, так и не добравшись до сердца, потому что добраться до него не хотел, потому что у Него другой принцип Существования, потому что Он – запутался еще при рождении, и никто распутать собственные сети ему не помог. Слезы застряли где-то в саднящей глотке, но не от Осознания, а от Невозможности осознать. И собственные неосознанные оправдания твердили о том, что Только так Он мог его заметить вновь, что только Так они смогут сблизиться. Но сближение было не нужно хотя бы потому, что Сближаются совершенно не так. Так только Страдают, а потом умирают. Умирают от чего угодно, а именно Он умер от удушья. Его Человек, чьего имени он не узнавал нарочно, превратился после в кашу из плоти, мяса и крови, потому что Жажду Насилия ему победить было уже Невозможно. Небольшое помещение, освещаемое лишь еще не успевшим погаснуть экраном смартфона, заполнилось тихим противным скулежом – у него получилось Осознать, – когда разум сделал секундное просветление, заставив повернуть голову правее на расчлененный труп Человека, который, оказывается, помогал ему уже Лишь Одним своим Другим Существованием. Одно сообщение в виде сущности все-таки дошло до адресата – у этого парня получилось все Это закончить. Никого так и не удалось спасти.I'm the fury in your head I'm fury in your bed I'm the ghost in the back of your head
Leave it all down here It's future rust and then it's future dust