Сапфировая

Сапфировая. Рамиро Алва готов молиться на супругу, словно нет ничего прекраснее его Октавии, и ради неё же он готов пойти на любые глупости, которые только можно придумать – сделать всё, что только может попросить его супруга, взблеснув своими ясно-синими глазами, такими, как небеса. Октавия устало сжимает его руку в немом "не уходи". Ей плевать на предательства или то, что ими именуют; она не станет думать о говоре среди народа, ей абсолютно всё равно, как будут смотреть на её мужа. Она закрывает глаза и в последнем, почти предсмертном жесте тянется к колыбели, устало улыбается своему мужу, склоняет голову набок, словно пытаясь посмотреть на ребёнка, и то ли засыпает, то ли проваливается в сон. Фарфоровая. Шарль Эпинэ смотрит на Рамиро почти сочувствующе; влюблённый взгляд слишком чёрных глаз кэналлийца кажется ему каким-то расстроенным сегодня. Кровь предательства стекает с мёртвых рук Эктора Придда, но об этом узнать ещё предстоит очень нескоро. Королева сбежала. И Раканы сбежали чёрт знает сколько лет назад, по крайней мере, смелость из них точно. - Врач просил тебе передать, - голос Шарля звучит очень тихо – чтобы не разбудить совсем ещё молодую мать, провалившуюся в беспокойный сон, - что она едва-едва сумела пережить эти роды. Ещё один ребёнок будет смертью для твоей жены. Рамиро ничего не отвечает; Октавия кажется ему смертельно бледной, холодной, словно лёд. Мёртвой. - Лишь бы жива была, - кривовато усмехается Алва. Грехи сыплются на души благодаря тем, кто правит миром, даже если это слабые и ничтожные люди. Алан Окделл вряд ли доживёт до следующего восхода солнца, если не узнает правду, а как её узнать? Как узнать правду тому, кто просто не умеет её слышать? Франциск Первый Оллар – просто бык на троне, и править за него и за его потомков его руками будут те, кого временно оттолкнут от благого звания Людей Чести. Пройдут сотни лет, и правда так и окажется зарытой в землю, похороненной со всеми прежними почестями. - Алан приходил, - голос Шарля звучит сбивчиво; он вспоминает о собственной жене и думает о том, что, наверное, предать это проклятое государство невозможно, даже если очень постараться – а Эктор Придд умудрился сделать и это. У него вообще как-то так просто получилось, и его алая кровь стекает с меча Рамиро-Предателя; Рамиро, согласившегося пожертвовать собственным именем и собственной жизнью ради того, во что он никогда не верил. Его святая лежит сейчас на кровати, почти безжизненная, а совсем рядом, рукой дотянуться можно – детская колыбель со спящим ребёнком. У их маленького сына отцовские черты, но когда-то, через сотни лет, герцог Алва будет смотреть на мир такими же синими глазами, как и Октавия. Проклятый. Они все будут пытаться убить его. Праведные мстители, научат этому своих детей и будут вручать им нож в руки. - Мы уедем, - вздыхает Рамиро, проводя кончиками пальцев по щеке Октавии, так, чтобы она почти ничего не почувствовала. – Как только она сможет, мы уберёмся отсюда, и никто никогда не увидит здесь ни одного кэналлийца. Алан вполне может упиваться своей ненавистью, но постарайся сделать так, чтобы он не натворил лишних глупостей. Он едва заметно кивает, склоняет голову в немом согласии, понимая – увы, но у Рамиро-Предателя нет другого выбора. Когда Шарль уходит, словно подчинённый, но несломленный человек Чести, Франциск Оллар является в покои его супруги, словно собираясь потребовать что-то ещё, пожелать, чтобы ему служили верой и правдой. Герцог Алва даже не смотрит на него. Кэналлоа и Талиг соединяет только какая-то короткая полоса суши. Кэналлоа вполне может быть свободным; пусть Талиг хоть горит, хоть пылает. Франциск Оллар хотел бы, чтобы его Октавия была Королевой. Но Октавия – Герцогиня Алва, и ему всего лишь выгодно, чтобы Рамиро-Предатель умер когда-то от руки Людей Чести. Он всего лишь инструмент политики, тот, с помощью кого будет так удобно разжигать конфликт и вытягивать жилы из народа. - Я хотел бы предложить, - слишком громогласно заявляет Франциск, и его глаза ищут синий взгляд Октавии, - вам остаться. Мне нужен маршал. - А мне нужно выходить жену, - холодно отвечает Алва. Её руки холодные. Октавия что-то шепчет сквозь сон, пристальный взгляд нового короля словно собирается отдавать ей какую-то честь, а Алва молчит, будто ничто не может заставить его согласиться. - Тут есть лекари лучше, чем в Кэналлоа, - отмечает Франциск Оллар, словно надеясь на то, что праведные мстители ворвутся сюда раньше, чем он успеет договорить. Будто верит, что герцог Алва – единственная преграда к синим глазам Октавии Алва. Сапфировым. Алва умеет никого не слушать, когда ему хочется это совершить. Алва умеет не обращать внимания на человеческие пересуды за спиной, когда приказывает седлать лошадей уже сейчас. Его жена едва стоит на ногах; бессознательно бледная, словно прозрачная, она садится в повозку, и Рамиро Алва впервые делает исключение и игнорирует коня, закрывая плотно за собой двери этого подобия кареты, чтобы больше никогда не увидеть Олларию. Его супруга благодарно улыбается одними только глазами за то, что они всё ещё живы, пока конские копыта громко стучат по дороге. Пока ещё не все узнали и поголос не пошёл, они уезжают слишком быстро, а там, за вратами, сжигают опознавательные знаки. Его жена должна остаться живой. Его сын должен стать следующим герцогом Алва. Глаза Октавии блестят, словно те сапфиры. …Ряды портретов выстраиваются в странную композицию, стоит только пройти мимо них, а после всё в одно мгновение утихает и перестаёт быть относительно реальным. Кэналлийские соберано на портретах, дух свободы и южной крови. …Синие глаза герцога Рокэ Алвы сияют, как у святой Октавии на портрете, где она улыбается своему мужу, положив тонкую руку на плечо юного сына. Среди разделённой на кусочки, на герцогства Талигойи зарастает терновником могила бездетного Франциска Единственного Оллара. Забиваются пылью палаты, пряча свои слёзы в холодных водах рек. Сапфировая россыпь родного герба отражается в таких же синих глазах Октавии Алва. Сапфировый взгляд смерти прожигает насквозь.