Я знаю, что ты делал(а) прошлым летом

Нэйджи думает, что их разделяют тысячи километров. Сначала Париж, выбеленные миниатюрные домики, бургундское вино и круассаны, затем Берлин, строгие фасады, баварское пиво с сосисками на закуску и еврейские шутки. После нескольких маленьких городов Европы, гуляний по чешским мостам с русско-польским гитаристом и его неизменным спутником, серым котом Маркизом, девушка отправляется в Китай к тете. Все эти путешествия положительно сказываются на ее самочувствии. Под глазами больше не пролегает темных кругов, белые таблетки от депрессии завалялись на дне нового расписного рюкзака, купленного в Марселе, и даже номер из семи цифр удален из списка контактов. Август в Гуанчжоу жаркий, душный и бесконечно светлый. Кажется, что ночей здесь летом не бывает совсем. В автобусе можно открыть окно и наслаждаться обдувающим лицо ветерком. Тетя не в восторге, но и не прогоняет — уже хорошо. Нэйджи с порога выдает, что останется здесь до конца августа, за день до начала учебы вернется в Сеул. Первого числа осеннего месяца его не будет в столице, он улетит к брату в Америку и перестанет ее ждать. Нэйджи уверена: их с Пак Чимином разделяют тысячи километров. Он знать не знает, где она, все ли у нее хорошо и насколько все плохо на самом деле, если быть честными до конца. Нэйджи честная. Настолько, чтобы признаться ему, что было между ней и Чон Чонгуком в его отсутствие. Настолько, чтобы первой сказать, что не любит его и знать не хочет. Настолько, блять, честная, чтобы сказать это ему в лицо, и неважно, что с сердцем она не до конца честная, главное, что с Паком честнее некуда. Нэйджи ненавидит свою упертость ровно как и совестливость, поэтому в качестве успокаивающих средств выкуривает по полпачки честерфилда в день и по пятнадцать раз в час обновляет страничку в социальных сетях и инстаграмме. На вэйбо молчок — она засунула Пака на дно черного списка и наивно надеется, что он порвет задницу ради того, чтобы выбраться из него всеми правдами и неправдами или хотя бы создаст другую. Но у Пака на странице десяток новых фотографий с хорошенькой сестрицей Ким Намджуна, редкий онлайн и статус «Начнем новое любовное путешествие?» Когда Нуа все еще числилась его девушкой, он запостил с ней одну фотографию в обнимку и его статус висел пустой. И нет, Нэйджи совсем не ревнует, разве по ежедневным обновлениям фотографий с кучей новых мест и грустной мардашкой в инстаграме на каждой из них не ясно? — Спускайся жрать! Одна из самых милых реплик от тети, которая вызывает в Нэйджи толику нежной любви к родственнице, доносится с первого этажа. В доме родственницы, помимо нее самой, живет младшая дочь с мужем и маленьким ребенком, который вечно не дает гостье спать по ночам. Нуа без вопросов занимает чердак с кучей ненужного хлама, который женщина ввиду старческой сентиментальности не в состоянии просто выбросить, приводит тихий ужас в относительно уютное местечко с гамаком и личной мини-библиотекой из старых книг. В доме тети все разговаривают на корейском, а за его пределами на мандаринском, но для Нэйджи не составляет труда понимать оба языка, даже в кошмарном его смешении из уст мужа двоюродной сестры, дочери тети. Более того, к своим двадцати двум девушка неплохо разговаривает еще на английском, иначе ориентироваться в путешествии по странам Европы было бы затруднительно. Она не спешит спуститься вниз на завтрак. Уже три дня она пропускает любой прием пищи, изредка воруя овсяные печенья из миски в серванте. Нуа притупляет свой голод вкусом сигарет и ментолово-лимонными конфетами, захваченными в Праге перед отъездом, которые имеют приятное свойство не заканчиваться. От сладко-мятных конфет не хочется есть, а сигареты она курит по привычке, ну, и потому, что это и правда немного снимает стресс. На четвертый день пребывания тетя отбирает у нее недокуренную пачку сигарет и аргументирует это, пользуясь полной растерянностью Нуа, в полной тишине: — Моему внуку всего годик. Прекращай дымить этой гадостью в моем доме. Когда легкие в твоем теле станут похожи на мое сморщенное лицо, и будут плеваться кровью, кашлять и ворчать, ты об этом сильно пожалеешь. Подними свою тощую задницу, в конце концов, и выгуляй себя. Легкие будут тебе за это благодарны. Нэйджи некстати вспоминает, что ее любимая тетушка в прошлом хирург, сейчас вышедшая на пенсию. И честно обещает себе бросить курить. — И купи молока и овсяного печенья. Похоже, в нашем доме появился Барабашка, который тырит из серванта мое любимое печенье! Найду — печень вырежу! Нуа подрывается с места, на бегу заталкивая себя в джинсы и белую майку и ставит себе воображаемую напоминалочку убрать все ножи в столовой от греха подальше. У Нуа пепельно-розовые волосы в пучке, стаканчик чернично-ванильного мороженого в руке и пакет с печеньем и молоком. В Гуанчжоу нещадно палит августовское солнце, разукрашивая кожу теплыми оттенками летнего загара. Нуа, на самом деле, не любительница самого теплого времени года. А еще Нуа не любит, когда шнурки на любимых кедах развязываются в самый неподходящий момент, например, на середине проезжей части, и ты как дебил плетешься до конца перехода в надежде, что не запнешься о собственные ноги в кедах с дурацкими шнурками. Преодолевая расстояние и чувствуя, как краснеет, Нуа нагибается с мороженым в зубах, чтобы завязать непослушные веревочки. Май, солнце, почти безлюдная улица спального района в десяти шагах от дома родственницы. И Пак Чимин, который кусает рожок мороженого, заглядывает из-под черной челки в лицо розоволосой и лыбится. От осознания в полнейшем ужасе Нуа подпрыгивает и летит обратно на проезжую часть. Раздается смачный шлепок — она приземляется на асфальт и бороздит по нему еще пару метров прежде, чем откинуться на дороге в позе искривленной звезды. Первые пять секунд Нэйджи думает, что ее хватил солнечный удар. А потом эта самодовольная моська, дожевывая вафлю, возникает перед глазами и быстро подхватывает девушку под локти, помогая встать и отойти, пока по ней не проехались. Он ухмыляется, чертенок, придерживает за талию нежно-нежно, будто та сейчас рассыплется, как песочное тесто, и у него есть веский повод так думать. За свое длительное путешествие Нэйджи похудела килограмм на пять при изначально недостаточном весе и росте под метр шестьдесят с кепочкой. Ее ножки худые, как палочки для еды, коленки острые и все в синяках, а под глазами в мешки уже можно складывать овсяные печенья. — Я, конечно, знал, что у тебя отличный метаболизм и врожденная предрасположенность к худобе, но, мать твою, Нэйджи, что за пиздец? Нэйджи думает, что, живя с тетей и изредка общаясь с любимым дитем в этом доме, она научилась у ее внука двум главным в жизни вещам: реветь, если срочно что-то надо выпросить и открывать-закрывать рот, как даун, если ты серьезно нихуя не понимаешь в этой жизни. И она серьезно что-то не догоняет в жизни, потому что вот он, Пак Чимин собственной персоной в Гуанчжоу напротив дожевывает вафельный стаканчик и грозно-радостно улыбается, глядя на нее. Он дебил или она дебил? Или они оба дебилы и ушли в закат? — Пиздец окончательный и бесповоротный, — бурчит себе под нос Нуа, потирая ушибленную задницу. — Какого, прости, хрена ты тут забыл? Что, от Сеула до Гуанчжоу пятнадцать минут на маршрутке? — Немного больше, на самом деле, но разве это имеет значение? — Чимин лыбится, как чеширский кот, и Нэйджи думает, что да, вот он — пиздец, с пухлыми раскрасневшимися от холодного мороженого светло-малиновыми губами, глазами-улыбками, что плотно смыкаются, если Чимин улыбается, и чертовыми обтягивающими голубыми джинсами с внушительными дырами на коленях чуть ли не до ширинки. Носи Пак семейники в горошек, они бы выпирали из всех щелей, но благо, парень носит неизменно классические черные боксеры, которые, она уверена, жмут и впиваются ему в задницу, однако он продолжает их носить, потому что тогда его задница в джинсах кажется еще фигуристей. Впрочем, если бы такой, как Пак, носил семейники, у него бы все равно отбоя от поклонниц не было, все бы просто думали, что он очередной после институтского инопланетянина Ким Тэхена очень странный паренек со своим видением моды. — Ну конечно, для Пак Чимина ничего не имеет значения, и поэтому он просто взял и приехал в другую страну за просто Нэйджи Нуа, которая просто немного шлюха и… — Я не это имел в виду в тот вечер, — хмурится парень, прерывая розоволосую. — Зато я именно это! — почти рычит она и что есть силы отталкивает его от себя. Чимин едва не теряет равновесие и роняет телефон из рук, который так удачно ловит девушка. На черном экране высвечивается уведомление. Нэйджи удивленно вскидывает брови: это карта Гуанчжоу, а всплывающие уведомления — новые местоположении никого иного, как ее, Нэйджи Нуа. Красная точка на карте между серыми домами, помеченными названиями и номерами, теперь вовсю мигает, оповещая о том, что пользователь достиг цели. — Это что, блять, такое? Чимин испуганно выхватывает у нее телефон и прячет в задний карман штанов, от греха подальше. Он примирительно выставляет руки вперед, намереваясь все объяснить, но до Нуа доходит все в режиме замедленной съемки. — Геолокация? — спрашивает она сама у себя. — Нет, быть не может, я поменяла сим-карту еще в прошлом месяце. Это что за черт? — Я все могу объяснить! — Чимин, предупреждаю: что бы это ни было, начинай молиться и приготовься бежать. — Ну нет, — хитро улыбается брюнет, — я зря, что ли, так долго тебя искал, чтобы потом убегать? — Мазохист, — обреченно вздыхает Нуа, — еще не встречала человека, так страстно желающего сдохнуть от моей руки. — Это был всего лишь жучок! — оправдываясь, выкрикивает Чимин, с жалобной улыбкой наблюдая, как Нэйджи грозно приближается к нему, но не сдвигается с места. — Чего? — Жучок. В кармашке твоих джинсов. Жучок, — выдыхает Чимин и чувствует, как Нэйджи дышит ему в грудь. Нэйджи охает и шлепает себя обеими ладонями по и так больной заднице, что минутами ранее не очень мягко приземлилась на асфальт. Она замечает совсем не выпирающий бугорок в углу одного из кармашков и осторожно достает пальцами незамысловатый малюсенький едва мигающий шарик. Нэйджи смотрит Чимину в глаза и стукает себя по лбу. Дважды. А потом Чимину. Просто Чимин влюбленный придурок, которому, кажется, плевать, что она делала в начале лета с его лучшим другом, и ему плевать, как ей было больно просто однажды взять и ненавидеть их обоих, но Чимину чуточку больше, а Нуа в заднем кармашке, мать его, жучок, и несколько вопросов к Паку, один из которых «Когда он успел его прицепить?». И она на полном серьезе хочет сломать парню пару пальцев и мозг, потому что Чимин — благородный идиот, гребанная сасен-фанатка и слишком, блять, хороший для нее парень, а Нэйджи даже ни разу не знаменитость. — Еб твою мать, Чимин… — почти стонет Нуа ему в шею, не касаясь. — Нахрена? — Чтобы знать, что ты делаешь этим летом. Чтобы знать, что с тобой все в порядке. — Я не в порядке, дурак, — она отворачивается, собираясь уйти, но ноги ее не слушаются, как и сердце тоже — колотит там себе внутри, под ребрами, и больно стукается. — Я тебя ненавижу. — Хоть бы что-нибудь новое придумала, — шепчет он, и она спиной чувствует, как он прикасается всем телом, но не трогает ее. — Ты так и не научилась врать. — Это не прокатывает только с тобой, — ворчливым голосом отзывается Нуа. — Гребаный Пак Чимин слишком хорошо знает свою неудавшуюся шлюху. — Прекрати так грязно отзываться о себе! — Хочу и буду, какое тебе дело? — Самое прямое! Немного стремно любить шлюху, тем более, что я знаю, что это не так. Мне все равно, знаешь ли, что было у вас там с Чоном, особенно если учесть, что сейчас я здесь стою, а не он. Если бы было что-то серьезное, отпустил бы он тебя на все четыре стороны? Ему было плевать. — А тебе не плевать, — хохочет девушка. — Тебе никогда не плевать. Ты же у нас благородный рыцарь… — Да нихуя! — не выдерживает Пак и разворачивает девушку к себе. — Я чертов эгоист! Довольна? В глаза мне смотри! — он заставляет поднять на него взгляд, и его бесята в глазах на мгновение до дрожи пугают ее больше, чем собственные мысли. — Я бы и пальцем не пошевелил, будь у меня только благородство в душе, и оставил бы тебе самой разбираться с этим пиздецом, а сам бы не стал вмешиваться. Но я так не могу, прикинь? Мне дня хватило, чтобы я понял, что в доме полнейший бардак творится, и я даже яичницу себе приготовить не могу, не обжигая при этом пальцев! Через неделю я стал ловить себя на мысли о том, что дурацкая привычка дарить цветы по вечерам никуда не делась. Я привык слышать, как ты поешь, пока моешь посуду, песни, которые раньше я терпеть не мог, а теперь прокручивал это у себя в голове. И я, блять, настолько привык ночью обнимать тебя и поправлять подушку, что с утра приходил в жуткое недоумение, когда подушка указывалась у меня в руках, а не на положенном ей месте. И я не могу привыкнуть жить по-другому. И ты знала это, ты приучила меня! — Да черта с два! — громче, чем Чимин выдавал свою тираду, прикрикивает Нуа. — Ты не представляешь, как меня бесило, когда ты каждый божий день притаскивал мне новый веник, и я уже понятия не имела куда его деть! Я пела самые дурацкие песни, чтобы вывести тебя из себя хоть на секунду, чтобы ты обратил на меня внимание и заставил как-то замолчать! От тебя же никакой реакции нельзя было добиться, мне казалось, я с мебелью живу! Весь из себя хороший и правильный, я пыталась вызвать в тебе хоть каплю злости или ревности, но ты просто непробиваемый! Откуда ты вообще взялся такой?! — Что?! Еб твою налево, Нэйджи, ты жила со мной почти год с того момента, как мы начали встречаться, и ни разу не попыталась со мной поговорить на эту тему! — И что бы я сказала?! «Милый, а давай сегодня в сексе позу бревна будешь выполнять не ты»? Или «дорогой, не сочти за дерзость, но меня в крайней степени расстраивает, что чтобы я ни делала, за этим не следует никакого наказания»? Как должен был бы выглядеть наш разговор? «Чимин, меня бесит, что ты не контролируешь меня, не злишься, не ругаешься и вообще слишком идеальный, а меня это бесит»?! — Я же для тебя старался! Я думал, что если буду ревновать тебя по каждому поводу, злиться, командовать и заставлять ходить по струнке, ты сбежишь и посчитаешь меня последней сволочью! И окажешься права, между прочим! Ты хоть представляешь себе, насколько противный, вредный и плохой в душе я на самом деле? Мне пришлось засунуть свой характер в задницу ради того, чтобы никак тебя не обидеть и не спугнуть… — Подожди, ты серьезно? — севшим голосом спрашивает Нуа. — Ты притворялся все это время? — Не притворялся, а как можно сильнее сдерживал себя, — Чимин отводит глаза. — А сразу сказать нельзя было? — Нуа чувствует, как завязанный клубок где-то внутри живота начинает медленно расплетаться, отпуская натянутые до предела ниточки нервов. — А что насчет тебя? Ты что, до меня с парнями вообще не встречалась? Нам нельзя намеками, мы понимаем только тогда, когда нам прямо в лоб скажут. — То есть все это время ты просто не понимал моих намеков? Насколько дурацкими они должны были быть, чтобы логично не догадаться о… — Подожди-ка, — Чимин ошарашенно смотрит на девушку и впивается пальцами в ее плечи. Нуа морщится. — До меня, кажется, сейчас кое-что дошло. Черт тебя дери, Нэйджи… Ты что, все это затеяла с Гуком для того, чтобы вызвать во мне ревность? Нэйджи кусает губу и виноватыми глазами смотрит на парня. Его губы дрожат в иронической улыбке, а затем по улице раздается истерический хохот. Пак сгибается пополам, лупя себя по голым коленкам, и заходится в смехе, а Нуа откровенно не понимается, от чего ему так смешно. — Идиота кусок! Я думала, что ты разлюбил меня, и пыталась обратить твое внимание! А ты… — Ты точно чокнутая, Нуа… — между очередным приступом хохота сквозь слезы выговаривает Чимин. — Я не просто так втюрился именно в тебя… А я, ревнивец, пошел… Ха-ха! И разбил ему лицо… А он смотрел не с обидой или злостью, а с какой-то гордостью, добротой, что ли… Я тогда подумал, что уже совсем с ума сошел. Нэйджи тихонько начинает хихикать, чувствуя, как из тугого комочка на свободу вылетают плененные бабочки, и расплывается в глупой улыбке, смотря на выпрямляющегося парня. — Так ты все-таки к нему пошел? — Ага, — отзывается Пак. — Знаешь, как я сейчас хочу тебя прихлопнуть? — Примерно представляю… — Нэйджи слабо ухмыляется и оседает на асфальт. Чимин успевает подхватить ее прежде, чем она падает. — Серьезно, Нэйджи… Как можно так халатно относиться к своему здоровью? Как только я снова откормлю тебя, я прибью тебя, честное слово, — Чимин бережно поднимает ее на руки и встает. — Это все из-за нервов, — пытается оправдаться девушка, аккуратно обвивая руками его шею. — Я все лето ненавидела себя за то, что испортила все между нами окончательно… — Вот же глупая, — закатывает он глаза. — Где дом твоей тети? Куда идти? Нэйджи улыбается, Чимин покрепче приобнимает ее, и они двигаются в сторону дома. — С этого дня никаких тайн между нами, поняла? Иначе за каждый, пусть даже самый маленький, обман, недосказанность или уловку я буду наказывать тебя. — Обещаешь?

***

В доме стоит шум. На первом этаже тетя принимает гостей. Творится что-то невообразимое. Тесно, не протолкнуться на кухне, где вовсю женщины готовят, мужчины обсуждают работу, сидя за столом и ожидая угощения, а дети поднимают вверх дном гостиную. Даже домашний кот Томас, которому уже больше десяти, ретируется на задний двор к курам, крысам, муравьям и прочей живности подальше от угрожающе активных детишек. На чердаке относительно тихо. Шум с первого этажа почти не доносится. В ванной на втором этаже слышится звук работающего фена. Как следует просушив шевелюру, розоволосая, закончив с банными процедурами, выходит и двигается в сторону чердака. Брюнет, со спавшей на глаза длинной мягкой челкой, собирает чемодан девушки. На тумбочке рядом с заправленной кроватью лежат два билета на самолет. Завтрашним рейсом они собираются возвращаться в Сеул. Девушка улыбается. Последний день лета, которое завтра станет прошлым, становится гораздо лучше, чем она себе представляла, когда уезжала. — Прости, что путешествовала без тебя. Обещаю, следующим летом мы поедем туда, куда ты захочешь. — Ты хотела сказать «ты поедешь, милый, а я подумаю над своим поведением»? — Эй! Ты не сможешь так долго на меня злиться! — Я вообще не говорил, что я злюсь, — приподнимает вверх бровь Чимин. — Но наказание свое ты точно получишь. Я больше не буду играть в хорошего мальчика. — Да ну? Чимин многозначительно смотрит снизу вверх из-под челки, и резко встает, хватая ее за руку и впечатывая в стену напротив кровати. Чистые пушистые волосы рассыпаются локонами по спине и плечам, спадают на глаза. У Нуа перехватывает дыхание — он никогда не был с ней грубым. Чимин не медлит, прижимается телом и целует сверху. Буквально впивается губами, передавая, как сильно он скучал по этим поцелуям. Не нежничает, исследует рот, бесстыдно гуляя языком по зубам и небу. Посасывает губы, которые хотел поцеловать все лето и одергивал себя мыслями о том, что все кончено. Но он видел одинокие фотографии, не отучил себя от прошлых привычек и в режиме нон-стоп следил за передвижением красной точки на карте мира. — Я знаю, что ты делала все это лето. — Я тоже догадываюсь. Дрочил на мои фотографии, да? Плохой мальчик, притворяющийся хорошим, — хитро улыбается девушка, расслабляясь в объятиях до тех пор, пока парень с силой не сжимает бедра и не прикусывает ей губу, тут же ее зализывая. — Черт, Чимин! Я так и знала, даже жучок устанавливать не надо было! — Теперь я буду командовать о своих предпочтениях, — перебивает ее Чимин. — Ты даже не представляешь, на что подписалась. — Что, закуешь меня в наручники, поставишь раком и будешь трахать всю ночь? — Понятно, что у тебя болит, — хохочет Пак, заставляя ее прикусить язык. — Ах ты маленькая извращенка… — Это не то, что ты подумал. — Все я правильно подумал. Не переживай, у нас куча жарких ночек впереди, все фантазии удовлетворим, и твои, и мои. — Дождись хотя бы, пока мы вернемся домой, в этом доме слишком много детей… — шепчет ему в губы Нуа. — Не гарантирую, что не трахну тебя еще в самолете, — пожимает плечами он. — Все-таки я слишком долго ждал. Господи, и за что я тебя только полюбил? Столько проблем от тебя, я чуть с ума не сошел… — Твои летние деньки были бы слишком скучными без меня, — подмигивает девушка и снова тянется за поцелуем. — Ты же фанатеешь от меня, иначе как это еще объяснить? Точно, Чимин, ты моя фанаточка! Эй, что?! — грубо возмущается она, когда он снова ущипнул ее больнее, чем надо. — Не злись! Моя любимая фанаточка! — Ну все Нэйджи, ты напросилась… Сегодня сама от меня фанатеть начнешь, а если нет — заставлю, — маньячно усмехается он, забираясь руками под футболку и еще мокрее целует ее.