У Юры над головой сияет ореол победителя. Его воображаемая корона играет всеми цветами радуги в Солнечном свете. Это чувство победы опьяняло, похлеще любого алкоголя и возносило на самые высокие пьедесталы. Вот только…
В чем смысл его победы?
- Я победил…- пьяно хрипел он, уткнувшись лбом между острых лопаток Ларина.
- Да, мне как-то все равно.- холодно говорит критик, брезгливо отталкивая от себя изрядно выпившего Хованского.
Корона на его голове в тот момент поблекла. На ней появилась первая, но далеко не последняя трещина. Он победил. Он должен быть рад. Он должен ликовать, но…
Диме похуй.
Забавно, не правда ли? Сначала ты хочешь выбросить человека из своей жизни, а теперь жить без него не можешь. И эта холодящая разум фраза «Диме похуй» заставляла Юру всматриваться в силуэты ночного Питера, выискивая там кого-то.
Когда-то Ларин вырисовывал ругательства перед его окнами, словно какой-то школьник. Но краска уже давно поблекла. Питер переварил её, как Дима переварил Юру.
Ларин и впрямь был живым автопортретом северной столицы. По его венам текла чёрная Нева, целуя гранитную кожу и обнимая Исаакиевский Собор. В его волосах осел сигаретный дым, словно токсичные выбросы над заводами. Его глаза сияют, как фонари на мостовой. Ларин холоден. Ларин Пётр Великий. Ларин…
Ларин не принял Хованского, так же, как его не принял Питер.
Юру можно было назвать Пермским гопником, а не жителем Санкт-Петербурга. Он шепелявит, скалит зубы и ругается матом. Его глаза волчьи, рыщут в поисках добычи. Он показывает истинное лицо севера. Он показывает всем те самые Питерские дворики с обшарпанными оконцами и цветущей сиренью, где детвора гоняла мяч на пустыре. От него даже пахло первой выкуренной за гаражами сигаретой и первой кровью во время школьных разборок. Истинное лицо творения Петра, который город так хочет скрыть.
Хованский хищник с малым дефектом речи. Его самооценка выше Эльбруса, но…
Но когда он смотрит на Ларина…
Дима говорит на французском и когда он это делает, то его картавость почти не заметна. Юра в неком трансе наблюдал, как губы мужчины шевелятся, когда Ларин что-то парирует. Он ничего не понимает из сказанного, но когда брюнет что-то размерено говорит, то его грубое лицо как-то смягчалось и это не могло не успокаивать. Но в тоже время это и злило. Ларин смог превратить свой главный недостаток в огромный плюс, когда же Хован ничего не мог поделать с собой.
Дима всегда бросал пару фраз на своём любимом французском, когда боялся или нервничал. Это была его обыденной привычкой и неплохо так успокаивало расшатанные нервы. Хованский сразу это заметил. Наверное еще в их первую встречу, когда будучи еще мальчишкой, Ларин промямлил ему что-то.
- Ты че там несёшь?
- Это… Это Французский язык.
- Ааа… Ну, я эту поебень не знаю, так что по-русски говори, лады?
Он сел тогда где-то в глубине клуба, укрываясь в уютных потёмках. Тень закрывала все его лицо, оставляя в свете лишь костлявые руки. Он что-то записывал, наблюдая за его выступлением.
- Да, если бы Бог был бабой, то мы наверняка это узнали. Она бы делала бесконечное множество тупых селфаков с хэтштагами типа: «Я и Иуда зависаем»; «Распятие моего сынка. Люблю его»; «Я сегодня грустная»
В зале раздался хохот и Хованский тогда улыбался от удачной шутки. А стол критика увяз в тишине. Хованский это точно помнил. Дима даже ушёл, тогда сразу после шоу, не поздравив его с выступлением.
А потом были бесконечные срачи и дискуссии. Ларин стал поливать его грязью, победоносно улыбаясь, что он впрочем и делал всю свою жизнь. Повышал свой авторитет, шагая по головам. Что же можно было сказать на это? Конечно же ничего, если бы объектом издевки был бы не Юрий Хованский. А Юрий Хованский такую поебень не прощает.
Была ли вероятность того, что Ларин был немного обескуражен тем, что Хован стал отвечать на его подколы? Да, была, но пиар есть пиар, хоть пиаром его назови, хоть нет. Если бы была хоть малая возможность раскрутить свое имя, то Дима будет выжимать её до последней капли.
А потом все поехало и закрутилось, медленно перетекая в Версус. Кажется, что именно перед ним Хованский в последний раз видел настоящего Ларина. Живучего, пылающего и плюющегося ядом от досады.
- Если ты проиграешь на Версусе, то ты просто обязан отсосать мне. — парировал он, качаясь с носка на пятку.
Они стояли на набережной, где гранитные ступеньки спускались в Неву. Волны лизали Диме пятки, а он все продолжал довольно улыбаться, раскачиваясь на самом краю ступени.
Хованский мог поклясться, что если он сейчас хорошенько ударит этого пиздабола в висок, то тот упадёт и не встанет. Он мог бы скинуть его в воду, крича, что критик потерял сознание. А ведь сейчас октябрь, а значит за ночь река покроется тонкой коркой льда. А может даже и не тонкой. Может, Дима станет заложником своей ледяной могилы и найдут его лишь в апреле, когда лёд пойдёт.
О, Санкт-Петербург, забери же, забери же своего негодного сынка. Забери же Дмитрия Ларина в свои холодные объятия. Обними его, как его не обнимала родная мать. Выдави из него дух, своими цепкими пальцами. Измажь его краской спиритов. Изуродуй его, уничтожь его, погуби его.
- А если я проиграю, то я исчезну из твоей жизни. Клянусь.
И… Он правда исчез. Воистину, он растворился в воздухе, оставив за собой странное ощущение пустоты. И эта пустота внутрь давила на органы, раздавливая в кровавую лепёшку живучее сердце. Хованский часто пытался заполнить эту пустоту, но тщетно. Чёрная дыра, которую образовала пустота, затягивала в себя все материальное и духовное.
В какой-то момент, он сам уже не мог вспомнить в какой именно, Юра позвонил ему. И услышал…
Нихрена он не услышал.
Ларин молча выслушал пьяный бред своего бывшего врага, а после просто повесил трубку.
Просто
Повесил
Трубку
С каждым гудком корона стала отторгать от себя щепки. Она почти вся развалилась, но почему продолжала держаться на одних соплях. Что же держало эту корону? Её держала Надежда. Надежда на то, что все встанет на круги своя. Надежда, что Кай оттает. Вот только Юре не слишком шла роль Герды, а Диме в сердце не попадала льдинка. Кажется, что он уже с рождения с ней. А может нет? Тогда, что именно заставило Ларина выжечь образ Хована из своего подсознания? Бесконечная дилемма, которую Хованский пытается распутать.
***
Рваный воздух, рваные вздохи, рваная душа.
Юра хватается за Диму, как за последний спасательный круг. Он звонит ему, долбится пьяным у его порога, выискивает на улице. Был ли Хованский одержим Лариным? Скорее всего - да, но сейчас это стало колко обостряться, ведь Ларин собирается исчезнуть из Петербурга. Он говорил, что хочет все бросить и уехать куда-то в Аргентину. У него там ещё какая-то баба с прицепом нарисовалась, что не могло не бесить мужчину.
После одной из их стычек, Ларин впервые написал ему:
<<Может оставишь меня в покое, алкаш? Что тебе вообще от меня нужно? Разве ты ещё не устал злорадствовать? >>
Юра устало хмыкнул и написал ему ответное смс спустя несколько минут.
<<Последняя встреча. Перед тем, как ты съебешься со своей новой шкурой.>>
А затем ещё почему-то добавил:
<<Пожалуйста. >>
Все закручивается очень быстро.
Ларин приходит к нему домой в седьмом часу и иней на его волосах придаёт им синеватый отлив. Они мнутся на пороге, пока Юра не ставит все ва-банк. Он тянется к губам Димы и тот не шевелится, внимательно наблюдая за изменениями в глазах своего партнера. Кажется, что зрачки у Ларина расширились до размеров вселенной, а это означает, что он точно что-то выкурил.
Втер, вколол, занюхнул, принял, затянул, проглотил.
Какими способами ещё можно принимать наркоту? И зачем он вообще это сделал?
Хотя… Конечно, ведь какой же дурень придёт к тебе в здравом уме?
Поцелуи такие легкие и робкие, словно у школьников перерастают во что-то более мощное. Юра тянет своего гостя вглубь квартиры, стягивая с него пальто. А там темнота и проверенный веками диван. Комик кладёт своего недо-любовника на эту шаткую мебель, попутно изучая пальцами тело под кофтой. И словно три тысячи вольт проносятся по телу, когда он чувствует холодные пальцы Димы на своей шее. Быстрыми рывками он скидывает с молодого критика кофту и непослушными пальцами возится с ремнём на брюках. Будоражащие и возбуждающие действия, не так ли, Хованский?
Они оба раздеты догола и Юра с какой-то больной нежностью, поглаживает грудь и шею Ларина. Он переворачивает критика на живот, оставляя мокрую дорожку поцелуев по позвоночнику. Широкая ладонь легла на поясницу, прогибая её под себя. У Юры коленки подгибаются. Он где-то в глубине своей души надеялся на такую развязку, но как-то не особо к ней подготовился. Он медленно входит в лежащего под ним критика чувствуя, как он надрывисто дышит.
Кожа к коже. Юра кладёт свою руку под голову Димы и мужчина сразу же прикусил кожу на предплечье, привыкая к новым ощущениям. С каждым толчком Ларин буквально вгрызался в руку комика, ощущая на языке металлический привкус.
Хованский кончает спустя несколько толчков, Ларин — вообще нет. Дима вскакивает с дивана, словно его окатили кипятком. Наспех натягивает свою одежду, бормоча что-то…
На французском? ..
Кажется, что приход от наркоты сошёл на нет. Ларин резко останавливается, разглядывая свои ладони. Затем он переводит свой помутневший взгляд на лежавшего на диване Хованского и что-то протараторил на своём излюбленном языке.
- Один раз — не пидорас, правда? — спрашивает он у кого, но точно не Юры. Его глаза упёрты в какую-то точку на стенке, позади комика.
Он все продолжает говорить на чужом языке, собирая свои вещи. Лишь, когда Ларин начинает возиться с замком, Юра резко срывается с места, закутываясь в плед.
- Не уезжай. — Хованский сам не узнаёт свой голос. Он сломанный, словно разбитое стекло.
- Я уеду в Аргентину. — заворожённо говорит брюнет, пытаясь застегнуть пуговицы своего пальто. — С Алисой и её дочкой. Может, лет через пять я скачусь на дно и захочу, чтобы у нас с ней был общий ребёнок. И собаку мы заведём. И… Кажется, что я что-то забыл?
«Ты забыл
меня»- фраза резко бьет в голову Хованского и его лицо совсем уже скисло.
- Значит… Ты бросаешь меня?
- Мы с тобой вообще-то не встречались. Мы просто переспали всего несколько минут назад. Я не собираюсь бросать свою девушку ради тебя. Я не настолько долбаеб.
- Было бы лучше, если бы ты просто сказал «да».
- Нет, не было бы.
И Дима был чертовски прав в этом случае.
Юра в неком трансе наблюдает, как Ларин исчезает в дверном проёме. Ему не хочется верить, что это последний раз, когда он видит его вживую.
Когда дверь за ним хлопает, и он бросает свою излюбленное "Adieu!", последние остатки короны осыпаются на пол, больно царапая своими осколками босые ноги. У атлантов подкашиваются ноги под тяжестью небосвода, и они роняют небесную плиту прямо на голову Хованского.
Да уж.
А тишина, оказывается, насилует не хуже.
