Молоко и булочки с корицей

Дерек привыкает к Стайлзу не сразу, постепенно. Но сильно. Нельзя сказать, что он зависим от него как от наркотика, но без него становится… неуютно. Дерек не очень уверен что это именно тот эпитет, что может описать лофт без неугомонного Стилински, но как ему кажется, именно он очень близко отражает происходящее. Возможно, дело в запахе. От него невозможно избавиться или скрыться, потому что Стилински, как всегда, заполняет собой все пространство, потому что он, как всегда, хочет быть везде и сразу, одновременно. Не говоря уже о том, что от Маккола лучшим другом разит за километр, даже если Стайлза самого нет поблизости. Стайлз пахнет молоком и коричными булочками, любопытством, возбуждением, — которое редко имеет сексуальный оттенок, и иногда, когда его особенно много и он уже не может оставаться просто фоном, подложкой для остальной палитры запахов, Аддероллом. От последнего приторно-сладкий запах приобретает нотки горечи. И если раньше волк Дерека раздраженно морщил нос на всю эту сладкую какофонию ароматов, которая раздражала не меньше, чем, к примеру, бесконечный треп Стайлза, то теперь волк заинтересованно тянет носом, и едва не урчит, учуяв знакомые нотки. Дерека это раздражает, просто потому что Стилински — это гениальный пацан с СДВГ и неуемным любопытством, и просто талантом влезать в опасные для жизни ситуации. По сути, Стайлз — это заноза в заднице. И именно поэтому Хейл стоически игнорирует порывы волка приласкаться к парнишке, подобно домашнему щенку, но и свои — пришибить его о ближайшую стену — от чего-то сдерживает. Возможно оттого, что его гениальные перевозбужденные мозги не раз спасали всех, и вышибить их — плохая идея. Даже когда тот треплется по поводу и без. Безобразно много и бесконечно долго. Настолько, что у Дерека появляется странная и несколько ленивая мысль: если угрозы на этого… не действуют, так может попробовать заткнуть его поцелуем? А вот это действительно плохая идея. И Дерек вдруг не сдерживается и гаркает в ответ на очередной несомненно гениальный бред, а Стайлз вдруг ко всеобщему удивлению действительно умолкает. Какое там к черту удивление, это иначе как шоком не назовешь. Сам Стилински лишь падает на диван и больше не издает ни звука. Он вообще больше не разговаривает с Дереком. Со стаей, даже с Питером, но только не с Дереком. Он вообще старается не появляться в лофте без крайней надобности, хотя обычно его не выгнать взашей — и Дерек не хочет, но беспокоится, потому что волк недовольно ворчит — запах Стайлза медленно, но верно испаряется из жилища Хейла, и зверь недоволен, почти зол, чем раздражает своего хозяина, потому что это неправильно от слова совсем. Волк не должен так реагировать. Дерек не должен так реагировать! Но вопреки всему реагирует. Все, что ему остается — это улавливать оттенки исчезающего аромата, который мягкими волнами исходит от волчат, которые так или иначе, но контактируют с ним, но быстро испаряется вместе с тем, как уходят волчата. Это тоскливо. Это чертовски тоскливо. Но Дерек держится. Потому что признаться самому себе — смерти подобно. К тому же ему хватает насмешливых взглядов Питера, не хватало еще дать ему повод открыть рот на эту тему. Питер вообще ведет себя странно, странно в смысле для Питера: не пытается никого убить, не доводит всех до состояния, когда хотят убить его. И от него тоже несет Стайлзом. Именно так, как несло бы, если бы он помногу часов сидел рядом: по левую руку или чуть за спиной. Впрочем, он так и делает, когда они сидят над старинными книгами, или он объясняет Стилински что-то касающееся мира нечисти. Волк внутри Дерека предупреждающе рычит на бету, но бета все еще остается гребанными Питерем Хейлом и ему совершенно по-барабану на обостренное чувство собственности альфы, учитывая что Стайлз даже повода Дереку никогда не давал. И Дерек с этим согласен. С позицией Питера, в смысле, а не этого гиперактивного, несносного… Дерек спорит с волком почти до хрипа, если, конечно, это является нормальным эквивалентом того, что творится в его голове, в его груди, что Волк раздирает когтями изнутри. Стайлза хочет Волк, а не Дерек, и это камень преткновения. Дерек впервые за многие годы в разладе с собственным зверем, который с каждым днем все сильнее рвется с поводка. Скоро полнолуние и Хейл вполне справедливо опасается того, что не удержит волка и тот возьмет то, что по его мнению принадлежит ему по праву. Мысль напрягает: Дерек не знает, чего именно в этом напряжении больше: опаски или возбуждения. Но Дерек опасается зря. Крышу у него срывает раньше. Именно у него, а не у волка, который отчего-то поражённо замирает и непонимающе скулит. И Хэйл понимает его. Потому что агрессия затопляет сознание не сразу, сначала он так же поражен. Ведь от Питера не просто пахнет Стайлзом, он буквально пропитан этим запахом. Терпким, сладким, жарким. Теперь так пахнут губы Питера, потому что они целовали этого несносного, невыносимого, — принадлежащего Дереку! — Стайлза. И поэтому Дерек бьет Питера кулаком по лицу, в кровь разбивая тому губы, чтобы стереть эту глумливую усмешку, это гребанное понимание во взгляде, чтобы кровь смыла с этих губ запах не принадлежащего Питеру человека. После чего хватает куртку и выходит, чтобы уже совсем скоро забраться в спальню Стайлза через окно и целовать-целовать-целовать, ловя сначала возмущенные крики, а затем и тихие отчаянные вздохи, и вдыхать до головокружения этот пьянящий аромат чужой кожи и чужих желаний, в миг ставших такими откровенными. Будто в нежное, сладкое, почти детское сочетание ароматов добавляют энную щепотку перца призрака. В эту ночь Стилински подставляется под каждый поцелуй, принимает каждую метку, не оспаривая — он принадлежит Дереку. А после всего Дерек, с удовольствием улавливая на мальчишке свой собственный запах, думает о том, что неплохо бы подать Стайлзу завтрак в постель, что-то типа теплого молока и булочек с корицей. В это же время в лофте Айзек, принесший на завтрак латте и круасаны, зацеловывает разбитые альфой чужие губы, которые никак не хотят заживать, а Питер смеется в ответ — лицо племянника в момент озарения было бесценно.