Пламя

Это немного (очень) напоминает падение; не с Небес — просто с высоты. Лёгкое и плавное, как планирование листка с ветки. От этого кружится голова — от этого и от сплава облегчения, удивления и желания-желания-желания, кипящего в венах. Когда-то, до Дина Винчестера, он не желал ничего; сейчас это всё, о чём он думает, и это сжигает его изнутри. Он не вполне уверен, как пришёл к этому; Дин вжимает его в тёплую жёсткую Импалу, а небо на горизонте расцветает розово-красным. У них был серьёзный разговор, они бросались словами, пытаясь заглушить жжение скрываемых чувств, и вдруг Дин оказался рядом, вокруг, под самой кожей, касаясь губ Кастиэля своими, влажными и отчаянными. Вокруг лишь бесконечно пустой открытый всем ветрам луг; они могли оказаться последними двумя существами во вселенной и не знать этого. Может быть, поэтому Дин и забылся; возможно, Кастиэль никогда не узнает. Но его беспокоят не причины, а последствия. Дин целует его, словно он охвачен жаждой и словно Кастиэль — прохладный источник; он пьёт его, принимает его, бездумно. Кастиэль касается Дина потому, что может — наконец-то. Он не станет терять времени и поэтому сжимает увеличивающуюся выпуклость под джинсами Дина в ладони; бёдра Дина инстинктивно подаются ему навстречу, и внизу живота Кастиэля разгорается пожар. С целующих его губ Дина слетает полузадушенный стон. — Грёбаный ад, Кас, — тихо говорит Дин, полуотвернувшись и прикрыв глаза. Иногда Кастиэль задумывается над тем, как бездумно он произносит слово «ад»; ему кажется, что это слово Дину стоило забыть. Слова несут в себе силу — он знает. Быть может, постоянное повторение отняло у этого всю мощь и сделало его бессмысленным. — Чёрт, Кас, иногда я так тебя хочу, что мне почти больно, — вырывается у Дина, и он накрывает ладонь Кастиэля своей, надавливая и мягко сжимая свой член. Слова и правда несут в себе силу; едва Дин заговаривает, Кастиэля пронизывает вспышка похоти. В его хриплом голосе сквозит открытость и что-то похожее на стыд, но иного Кастиэль от него и не ждал. Он знает, что Дин растерян; что бы ни происходило между ними и к какой бы грани человеческих отношений оно ни относилось, это может смутить. Но также Кастиэль знает, что Дин хочет этого, и он твёрдо настроен показать ему, что именно этим путём им всегда надлежало следовать. Он не знает, что сказать, — и ничего не говорит. Он целует Дина в уголок губ и ниже, в подбородок. Сжав в ладонях мягкую футболку Дина, он разворачивает их, в свою очередь толкая Дина к машине. Тот разводит ноги, словно освобождая место для Кастиэля, и он спешит его занять; он опускается на колени и сбрасывает плащ и пиджак — по той простой причине, что это кажется естественным. Интересно, могут ли видеть его братья и сёстры; смотрят ли они, как он опускается на колени перед человеком, которого обожествляет и ставит превыше других. Это богохульство, и Кастиэля это совершенно не заботит. Он надеется, что они смотрят, представляет их бешеную ярость при виде того, чем он стал; и это радует его, потому что он знает, что прав. Им же неведома истинная радость. — Кас? – мурлычет Дин; его голос подобен дыму, завихряющемуся и заполняющему пустоту. Кастиэль встречает его взгляд и скользит ладонями по бёдрам Дина, вверх. Он хочет снести сдержанность, скованность Дина пальцами и губами и удовлетворить свою жадную потребность попробовать, почувствовать. — Чёрт, Кас, ты не должен… — начинает он, но Кастиэль прерывает его. — Я хочу, — говорит он, склонив голову и решительно вскинув подбородок. — Только здесь я и хочу быть, Дин. Он расстёгивает ширинку джинсов Дина и стягивает к бёдрам — только чтобы высвободить его член; на мгновение застыв, он на пробу обхватывает его пальцами, осторожно сжимает и проводит рукой по его длине. — Чёрт, Кас, — стонет Дин, и его пальцы, поймав сперва пустоту, затем осторожно зарываются в волосы Кастиэля. Вторую руку Кастиэль для равновесия устраивает на животе Дина, принимаясь ласкать его член от головки до основания. Когда он случайно скользит по головке ладонью, Дин хнычет, стискивая его волосы; его член дёргается, и Кастиэль чувствует ответное движение у себя между ног. Он надеется, что Дин подарит ему те же прикосновения, и от одной этой мысли он содрогается и горит. Дин не перестаёт постанывать — с каждым движением Кастиэля, с каждым прикосновением ладони к головке; когда Кастиэль наклоняется так, что его горячее и влажное дыхание щекочет кожу, Дин закусывает ребро ладони, подавляя гортанный вскрик. — Прекрати, — умоляет Кастиэль. Пытаясь выровнять дыхание, Дин отнимает руку ото рта. — Прекратить что? — рычит он. — Не делай этого. Я хочу тебя слышать, — с этими словами Кастиэль скользит ладонью по его члену вниз, к основанию, и одним плавным движением полностью насаживается на него ртом. Это странное ощущение, но в человеческом теле многое кажется ему таковым, и это лишь одна странность в череде других. Дин стонет и запрокидывает голову, и Кастиэль решает, что делает всё правильно; его знания в этой области ограничены, но всё же достаточны, и он принимается сосать, втягивая щёки и скользя губами вверх и вниз, от основания к головке. У её края кожа чувствительна, и Кас задерживается в этом месте, вылизывая головку и пристально отслеживая реакцию Дина на каждое своё движение. — Боже, ты только посмотри на себя, — выдыхает Дин, опуская дрожащую ладонь на его щёку. Кастиэль поднимает взгляд и смотрит на Дина из-под ресниц, в то же время кончиком языка дразня влажную щёлку на головке и ощущая возникшую терпкую каплю смазки. Кастиэль хочет видеть, как тело Дина отзывается на его ласки; ему нужно видеть Дина возбуждённым, истекающим этой говорящей о его желании жидкостью. Отстранившись, он сменяет рот рукой, легко и непринуждённо лаская его член, влажный от слюны, а вскоре и от смазки, которой становится так много, что она прозрачными ручейками стекает по запястьям Кастиэля. Кастиэль никогда не поймёт, почему многие люди (и ангелы) считают это действо грязным и унизительным; оно пьянит, а Дин прекрасен. Кастиэль смутно ощущает напряжение между ног; его вставший член натягивает влажную ткань всё ещё застёгнутых брюк. Он неловко ёрзает, но это никак не облегчает его участь. — Чёрт, я так близко, Кас, — сипит Дин; его голос совершенно неземной от удовольствия. Его руки возвращаются к волосам Кастиэля, лаская их одновременно нежно и требовательно. — Так, чёрт, близко! Дай мне кончить в твой совершенный, чёрт, рот, Кас, пожалуйста! Пожалуйста! Хочу снова увидеть свой член между твоих губ, ты так хорошо выглядишь, детка, так хорошо… Он умоляет; его глаза широко распахнуты и затуманены от удовольствия, и Кастиэль за всю свою жизнь не ощущал себя более могущественным. Он был способен разорвать Дина на части в праведном гневе, но сейчас может медленно разобрать его по кусочкам, воздействуя одним лишь удовольствием, не давая ему и помыслить ни о чём ином; для Кастиэля это совершенно ново. Дин — человек, однажды переписавший судьбу своим голосом и своей добродетелью, и Кастиэль не откажет ему ни в чём. Он проводит влажную полосу языком по бедру Дина и снова размыкает губы, пытаясь принять его член как можно глубже в рот. Как только Дин наталкивается на заднюю стенку его горла, он вздрагивает, и его выдох облегчения напоминает рыдание. Дин не отпускает Кастиэля; тот ощущает человеческую плоть во рту и траву под ногами, а Дин, содрогаясь, выплёскивается в него; возбуждение Кастиэля возрастает, ошеломляя его, как и странный горький вкус и надломленный голос Дина. Почти невозможно поверить в то, как сильно он жаждет прикосновений Дина, как отчаянно желает достичь края. Руки и рот ощущают странную пустоту, когда Дин отстраняется; Кастиэль занимает руки, застёгивая его ширинку. Он не сразу замечает, что они дрожат, так же, как и у Дина, и рассеянно думает: адреналин. — Чёрт, иди сюда, — рычит Дин и тянет Кастиэля наверх. Он прижимает его так близко, что они стоят почти вплотную, и обнимает за шею, а потом расстёгивает его брюки и запускает в них ладонь. Кастиэль стонет, зарываясь лицом в его плечо. Это обжигает — жар руки Дина и её торопливые сухие прикосновения. — Ну же. Я здесь, — жарко шепчет Дин ему в ухо, всё ещё тяжело дыша после пережитого оргазма. Кастиэль комкает его футболку в пальцах и льнёт ещё ближе, думая, что мог бы так и растаять. Дин послушно прижимает его крепче, словно желая защитить, и это так по-человечески, что на душе у Кастиэля теплеет. Он неустанно вскидывает бёдра — безо всякого ритма, лишь отчаянно трётся о ладонь Дина, подводящую его всё ближе и ближе к чему-то всепоглощающему и способному перевернуть мир. — Чёрт, Кас, — тихо выдыхает Дин ему в ухо, опаляя мочку горячим воздухом. Миг откровенности. — Ты не представляешь, как я хочу тебя трахнуть. Кастиэль ловит воздух ртом, задыхаясь; удовольствие поглощает его, и он сойдёт с ума; уже сходит, и Дин Винчестер тому причиной. Он дрожит и кусает шею Дина, всасывает кожу, а Дин всё быстрее и жёстче двигает ладонью, рвано выдыхая. — Ты убиваешь меня, Кас. Кас, тупой ты сукин сын, я всего этого хочу и даже не знаю, почему. Хочу подмять тебя под себя, хочу трахнуть тебя так жёстко, чтобы ты имени своего не вспомнил. Не могу перестать думать об этом, Кас, пытаюсь, но не могу сдержаться. Кастиэль уже видит край; преисполненный желания голос Дина и неловкие движения его руки словно толкают его, и Кастиэлю кажется, что он одновременно всё и ничто, что мир сужается до одной лишь точки, в которой можно лишь испытать невозможное облегчение, обжигающее, проносящееся по крови; он изливается в руку Дина и на свой живот, падая с высоты, и от удовольствия почти теряет рассудок. Он стонет в плечо Дина, сочувствуя братьям и сёстрам, никогда не испытывавшим такого истинного и совершенного счастья, злясь, что они осуждают подобное действо и жалеют тех, кто в него вовлечён. Многие из них предпочли бы видеть его мёртвым, раскинувшим пепельные крылья, чем знать, что он находит удовольствие в объятиях человека, пусть и праведного; но они больше не его семья, а Небеса — больше не его дом. Кастиэль не сразу приходит в себя и осознаёт происходящее вокруг. Дин не смотрит на него, а вглядывается куда-то вдаль, но не пытается отодвинуться. Им стоит какое-то время помолчать, делясь теплом; наверное, Кастиэль отдал бы за это жизнь. Он отдал бы всё, лишь бы пробыть здесь мгновением дольше. Он провёл бы с Дином всю жизнь и больше, пока Земля не рассыплется пеплом и пока они не перестанут существовать во всех реальностях. Откинув голову назад и закрыв глаза, он ощущает на веках солнечное тепло; этот гаснущий свет напоминает ему о Небесах и их пылающем алом зареве гибели. На мгновение он позволяет себе отдаться этой иллюзии. И позволяет им сгореть.