Тише, мыши, тише

Я всегда наивно полагал, что самое страшное в жизни, уже произошло, навсегда осталось в прошлом, и теперь все будет отлично, ведь плохое прошлое дает начало светлому будущему. Только не получилось. Дурное прошлое и ожидание рождения новой жизни слились в одно целое. В трещину на пересушенной корочке батона, в разломленную тектоническую плиту. Называйте, как хотите. Городские часы отбивают пять раз, с тревогой смотрю на лестницу и, подавив тяжелый вздох, поднимаюсь наверх. Ведь это нормально, спросить у своей жены, почему она до сих пор не вышла из комнаты и хорошо ли себя чувствует. Но кто сказал, что мы нормальны? Дверь, как теперь это принято, нараспашку. В маленькой комнате царит тьма, сопровождаемая своей свитой — страхом и жарой. Попытка открыть окно заканчивается ссадинами на руках и бешеным воем кота. Не жалующий хозяйку Лютик, в последнее время солидарен с ней и яростно охраняет плотно закрытые и занавешенные окна. Везде опасность. Паранойя травит, поглощает и душит мою жену, сжимая свои липкие ладони на её шее, яростно дыша в ухо. Китнисс сидит на кровати, обняв себя руками настолько сильно, что на уже большом животе проявляются бурые пятна. Губы едва шевелятся, повторяя один и тот же уже заученный мотив: «Тише, мыши, тише». На автомате включаю свет, собирая разбросанные по полу вещи и бумаги. Китнисс продолжает петь, задумчиво рассматривая пятна на стене, словно здесь и нет никого. Наедине со своими иллюзиями. - Кит, тебе надо выходить, хотя бы поесть. — Вытягиваю руки, пытаясь помочь встать, Китнисс нервно отползает к изголовью кровати, морщась от боли. Никаких прикосновений. Обычных беременных мучает токсикоз, тяжесть в ногах и неконтролируемая тяга к слезам и еде. Китнисс мучают старые скелеты, выпускающие клыки, зовущие к себе, и невозможная головная боль, заставляющая рвать волосы, и бить мебель. Во сне она кричит, царапает себя, кусает, словно пытаясь выкусить у себя душу, а утром походит на дешевый, испещренный ранами муляж человека. - Я не смогу его уберечь. Слышишь? Этот мир опасен. Я выучил главное: не смотреть на нее в такие моменты. Не имею права. Посмотреть в её уставшие, покрытые тонким слоем кожи глаза значит окунуться в тот коктейль из боли, страха и ненависти. Мне из него не вынырнуть. Даже не просыхающему, видевшему чертей Хеймитчу страшно смотреть на свою подопечную. Огненная девочка, выстоявшая три круга ада, превращается в пепел с той минуты, как доктор любезно обрадовал будущую «мать». - Глупости, у нас все будет отлично. Купим дом у реки, как ты хотела. Если будет девочка, назовем Примроуз. — Проклинаю себя за последние слова. Да и за все предыдущие тоже. За гранью. Китнисс хмурит брови, и задумчиво рассматривая свои пальцы тихо произносит: — Розы? Да, розы. Ты тоже видишь? Она каждый раз приносит мне белые, острые розы и смеётся, смеется, смеётся. Надрывный, хриплый, безумный смех сливается со стрекотом дождя. В воздухе повисает кислый, удушающий запах крови и чего-то смрадного. Гнили. Пару раз испуганно моргаю. Бред, чепуха. Никаких роз. Никаких игр. Лекарств. Взрывов. Никакого Сноу. Никакой войны. На миг Китнисс замолкает и в лихорадочно блестящих глазах появляется отблеск прежней Эвердин. - Я не сошла с ума, сходить не с чего. Начнешь жалеть, застрелю. Уяснил? Медленно киваю и, спрятав мешающие руки за спину, наконец, решаюсь сесть на край кровати. - Завтра надо к врачу, остался всего месяц. Взгляд жены меняется как картинка калейдоскопа, на место безумной задумчивости, приходит голая агрессия. - Он зло. Он притащит их всех за собой, маня своей крохотной ручонкой. Видишь, как толкают? Они все вылезут из меня. Моя жена боится нашего ребенка. В пору сойти с ума или же принять и привыкнуть. Врачи говорят, что это гормоны. Но я-то знаю, что моя пересмешница полыхает. Она не хотела детей. Никогда. И я виноват, виноват в том, что слишком слаб, слишком мечтателен. В том, что в такие моменты ненавижу собственного еще не родившегося ребенка. - Чтобы не происходило в прошлом, оно в прошлом, помнишь? Не помнит, а может, не хочет. Что-то сломалось, делая нас жертвами своего разума. Сильные люди ломаются быстрее, словно на всю их хваленую латунную бронь наступает танк, старательно кроша силы и душу. Быть ответственным за кого-то, ранее потеряв все, когда сам должен находиться под контролем непосильная ноша. Когда-то от страха, что она столкнется лицом к лицу с профи, или получит удар в спину от хранителей тайн Капитолия, руки дрожали как осиновые листья. Сейчас эти страхи кажутся ничем, глупостью влюбленного мальчишки. Я — причина ее безумия. - Все будет хорошо, правда - не спрашивает, утверждает, улыбаясь уголками губ. Одержимость уходит, уступая место усталости. Нереально, и мы оба это знаем, ничего уже не будет хорошо. Сказки не сбываются, но никто не произнесет этого вслух. Пока.