После бури

— Опаздываешь, — пробурчал Серидзава, спиной почувствовав приближение Токио. Он гордо обустроил под себя задворки Судзурана и поглядывал на крышу так, словно никогда оттуда и не спускался. В сущности, какая разница, где торчать во время уроков, если ты не только не потерял авторитет, но даже приобрел нечто большее. В случае его победы в битве за Судзуран Токио получил бы в подарок Генджи на соседней койке. Не ахти какой подарок, если честно. Но вместо собственной крыши Серидзава выиграл жизнь друга. Он имел полное право так думать, ведь это был их общий бой. — Говорил с Генджи, — сообщил Токио вместо приветствия. — Вот как? — Серидзава обернулся. Его правая бровь приподнялась. — И о чем же? — О том, зачем ему Судзуран и чего он хочет от меня, — Токио почесал затылок и плюхнулся на притащенный из школьного класса стул. Ветхий, с изодранной спинкой и потрескавшимся сидением. Говорить о Генджи Серидзава не хотел. Не потому, что проиграл ему, а потому что сражение осталось в прошлом. Отличное, надо сказать, сражение. Неожиданное, интересное. Давно с ним не случалось такого, чтобы драться на разрыв аорты, как будто в последний раз. Чего перетирать случившееся? Что было, то было. Тамао предпочитал жить сегодняшним днем, но для Токио этот парень был все еще важен. — И чего он хочет? — Уже ничего, — Токио пнул валявшуюся под ногой коробку из-под цветных мелков, принесенных братьями Миками. — Снова звал к себе. А зачем звать, когда знаешь, что не пойдут? Чтобы отказали в лицо? Он меня жалеет, а я ненавижу, когда меня жалеют. — Не кипятись, — Тамао похлопал Токио по плечу. Как же спокойно во дворе, когда в спортзале идут занятия. Редко кто их пропускает, и тогда весь двор в твоем распоряжении: хоть на голове стой, хоть фейерверки запускай, никто не заметит. — Ему до тебя, как до победы над Риндаманом. Подумаешь, меня побил. Вот если бы он, как ты, со смертью сразился, другое дело. Так что забей. — Думаешь? — улыбнулся Токио. — Конечно. Не дорос еще, чтоб тебя жалеть. Лучше скажи, как себя чувствуешь? — В порядке, — устало пробормотал Токио. Он задолбался бегать по врачам, ходить на процедуры, выслушивать прогнозы и прочую ободряющую дребедень. Задолбался до рези в животе. Но еще больше задолбался думать о друге детства. Не приди Генджи в Судзуран утверждаться перед отцом, было бы куда проще. Упертый он, но, может, Тамао прав: хватит оборачиваться на прошлое. — Вот хотел с тобой поговорить. Мы не договорили тогда. Ну, тогда… помнишь? Конечно, Серидзава помнил. Внезапно спокойный, оранжево-дымный вечер на крыше. Заходящее солнце. Затишье перед бурей. Они сидели плечом к плечу и любовались закатом, думая каждый о своем. И ни на секунду Тамао не усомнился в своем друге — ни тогда, ни теперь. Что бы ни было, Токио пойдёт за ним: пусть не получилось остаться на крыше, как они тогда мечтали, — он останется с ним на этих задворках, не беда. — Угу. — Мы с Генджи в средней школе дружили, — начал Токио. — Но когда я пришел в Судзуран… когда мы с тобой познакомились… у меня еще никогда не было такого друга, как ты. Всегда хотел сказать об этом, просто считал подобные разговоры глупостью. Чертова аневризма… видно, я совсем из-за нее слетел с катушек, раз болтаю такие вещи. — Да ладно тебе. — Тамао. Просто ты мой друг, самый близкий, и все. Я никуда не уйду, что бы ни произошло. — Знаю. Но твоя битва важнее моей. Если потребуется, готов поделиться удачей, — улыбнувшись одним краешком губ, Серидзава положил руку на плечо друга. Он говорил серьезно, даже не думая смеяться или поддевать за внезапную откровенность. Токио напрягается с самого первого дня, как Генджи появился в школе. Пусть другие не видят, но Серидзава на то и лидер, чтобы замечать подобное. — Ты уже поделился, — не очень весело усмехнулся Токио. — Да брось. Ничто не вечно. Есть вещи поважнее крыши. Токио прикрыл глаза. Непросто говорить с лучшим другом о друге из прошлого, тем более, когда те непримиримые соперники. Бешеные вороны — а Токио между ними. В детстве они с Генджи были не разлей вода, потом их дороги разошлись: Токио перешел в Судзуран, Генджи остался в старой школе, их общение оборвалось, и вот тебе на — всего два года прошло, а они уже по разные стороны баррикад. Чертова непруха! С Тамао он познакомился в Судзуране и, как видно, сначала не очень ему понравился: богатенький паренек с длинной тесьмой в волосах не слишком вписывался в стаю потрепанного и закаленного в драках воронья. Тамао, видимо, был уверен, что у богатых нет воли, нет настоящей злости, нет отчаянием заточенных для борьбы когтей… А вот сам Серидзава сразу пришелся Токио по душе. Как-то все само срослось. С Генджи было весело, было круто, чего уж там. Но с Тамао они упарывались по мелочам, играли в самодельный дартс, делились едой: один — сосисками, другой — пиццей из забегаловки напротив школы. Ржали, как бешеные кони, над выходками братьев Миками. У Токио тогда как будто в мозгу щелкнуло, и все переключилось на волну Серидзавы. Рядом с ним дышалось свободно и легко, вот как сейчас. Казалось, вечность прошла с того дня, когда в десятом классе заварилась драка, и Токио впервые сразился на стороне Тамао. В тот раз никого из банды (тогда еще просто банды, ведь два года назад армии Серидзавы и в помине не было) не оказалось рядом. Тамао победил, и они плечом к плечу, сплевывая кровь и потирая помятые бока, выходили из класса. “Тебя как звать-то?” — бросил Серидзава. “Тацукава Токио”, — откашлявшись, ответил он. “Пожрать не хочешь? У меня с утра ни крошки во рту”. “Угу”, — хмыкнул Токио: говорить разбитым ртом было ужасно тяжело. Думать о жратве было еще тяжелее. Как тут жевать, когда челюсть ломит и десны кровоточат. Серидзава расположился во дворе и, к удивлению Токио, с удовольствием поедал поджаренные на железных прутьях сосиски, наплевав на ссадины и алый синяк во всю скулу. “Вот ведь гад”, — думал Токио, пытаясь запихнуть в себя хотя бы одну: после драки есть хотелось страшно. Бросив неудачные попытки отгрызть более-менее приличный кусок, он переключился на воду, в то время как Тамао дожевывал, не побрезговав, надкусанную им сосиску. Серидзава ни о чем его не спросил: ни почему он поддержал его в драке, ни почему пошел с ним после, хотя они и десятком слов не перекинулись с начала учебного года. Он умел молчать. С этого началась их дружба. Самая невероятная дружба в Судзуране. Серидзава присел на корточки, ободряюще сжал плечо друга, и Токио окончательно понял, почему сегодня и всегда он рядом с ним. Тамао это понимает без слов. Уже понимает, а может, и тогда, на крыше, все понимал. — Когда он пришел, я все время думал, на той ли я стороне. Не потому что сомневался в тебе, а потому… мы ведь с ним с детства знакомы, все дела. Ты еще хорош — вел себя, как придурок. — А вот это интересно… — насупился Серидзава. — И когда же я вел себя, как придурок? — Нахрена ты мой мопед гонял без прав? Полицейскую тачку угробил? Людьми в боулинг играл? Устрашение — оно, конечно, хорошо, но не до идиотизма же. — Вот, значит, как… И что ж ты остался? Токио сжал голову, провел по волосам сзади, ероша их. — Я до тебя жизнь свою ни хрена не ценил, а с тобой это изменилось. — Ладно, пойдем пожрем чего-нибудь, а то ты сейчас договоришься, — хмыкнул Тамао. Если продолжить откровенничать, будет потом неловко. В основном, Токио. — Ага, пошли. Я голодный, как стая волков. Мне еще на процедуры к пяти. Долбанная скукота. — Не гони, — отмахнулся Тамао. — Составлю тебе компанию, чтоб не захирел от скуки. Так о чем ты еще с Генджи говорил? — Чтобы не нарывался на Риндамана. — А он что? — Послал к тебе. — Так и послал? — Ага, говорит “иди ты… к Серидзаве”. — А ты что? — А я чего? Я давно у тебя. Уперев локти в колени, Токио с минуту сидел неподвижно, потом звонко хлопнул ладонями по ногам, поднялся и, дурачась, приобнял Серидзаву. — Да иди ты, — Тамао отпихнул валяющего дурака друга. — Только без выкрутасов, чтоб не как в прошлый раз. Я хоть и голодранец, но пожрать могу себе купить. — Погнали, — Токио махнул рукой в сторону целехонького мопеда. — Починил-таки, — радостно возопил Серидзава и ринулся к любимому транспортному средству, часто одалживаемому и чуть не угроханному во дворе Судзурана. — Эй… Я же говорил, что починил. Ты, кстати, чек мой получил? Я тебе в ящик кинул. Серидзава! Тебе права вернули? — Что? А? Я за рулем, не обсуждается. Залезай, — Серидзава, то прижимая, то отпуская, уже вовсю пробовал тормоза, прислушиваясь к урчащему звуку движка. Низкому, глухому, доносящемуся из железных недр. Звуку их проверенной, неубиваемой дружбы. Впервые за много дней Токио по-настоящему выдохнул и полной грудью вдохнул пахнущий бензином воздух — воздух затишья после отгремевшей бури, в которой они оба стали сильнее.