My Dear

Свет свечи — слабый, тёплый, дребезжащий — мягкими волнами ложится на его мраморное лицо, огненными всполохами сверкает в рыжих волосах, алыми бликами отражается в прозрачных серых — словно озёра — глазах. Кровавыми бликами. Он наблюдает за Алленом, за своим ненавидимым и обожаемым Учителем, за тем, кто подобрал его с улицы, украдкой, будто боясь оказаться замеченным. Мариан боялся: боялся этого мужчину, у которого в друзьях сумасшедший Граф, у которого в союзниках половина Ноев, а в любовниках — о боже, даже стыдно говорить об этом — половина Тысячелетнего. Не далёк тот день, когда и вторая его половина окажется во власти Учителя, думает иногда Кросс и сразу же гонит такие мысли как можно дальше. Он следит за Алленом краем глаза, выглядывая из-за угла, пытаясь казаться совершенно незамеченным, и всей душой надеется, что тому сейчас совершенно плевать на непутёвого ученика, которому вдруг захотелось поиграть в шпионов в первом часу ночи. На дворе глубокая ночь, в воздухе витает аромат недавно прошедшего дождя, а в доме — недавно сгоревшей комнаты в ходе очередного неудачного эксперимента. Мариан иногда хочет поругать несобранного Учителя, хочет с недовольным видом раскричаться, но никогда не позволяет себе даже чуть повысить голос. Мана, иногда забегающий к ним в импровизированную лабораторию (в прошлом — фамильное поместье), смеётся в ответ на это, всегда в качестве гостинцев принося вкусные торты ему самому и увесистые подзатыльники для Аллена. И Кросс пытается не наслаждаться возмущением в серых глазах, но с каждым новым разом понимает, что это получается у него всё хуже и хуже. Но Учитель его пугает. До страха, до ужаса пугает, заставляя трястись словно осиновый лист от любого серьёзного взгляда серых — ледяных — глаз из-за стёкол круглых очков. Аллен пишет что-то очень важное, потому что вокруг него разбросаны скомканные листы бумаги, а на столе в полном беспорядке лежат письменные принадлежности. Мариан горит от любопытства: так сильно ему хочется заглянуть хотя бы в одну из этих бумаг, — но вновь заставляет себя закусить губу и, чуть ли не надувшись от нетерпения и недовольства, плетётся в свою спальню. Свет свечи — угрожающий, опасный, мистический — скачет по мертвенному лицу Учителя словно в панике, словно надеясь найти пути отступления, словно пытаясь сбежать с его кожи. И Кросс всеми силами заставляет себя не замечать, что паника буйствует не в отблесках огня, а в обычно спокойных глазах Аллена. Мариан знает, что странный Ной, являющийся на самом деле половиной Графа, но отчего-то скрывающий это всеми силами от Семьи (и только эта мелкая Мечта всегда суёт свой нос куда не надо, вот же стерва, а), каждую ночь согревает вечно ледяного Учителя, которого мучают кошмары, и потому старается быть как можно тише (и чего уж греха таить: терпимей), когда за стеной раздаётся успокаивающий шёпот и чуть ли не наполненная страхом мольба. Кросс всеми силами пытается себя уверить, что его Учитель — странный, безалаберный и до трясущихся коленок пугающий — не боится ничего. Ведь тот водит дружбу с Ноями и отстреливается от ищеек Ордена, словно те — назойливые мухи, а не прекрасно обученные воины. Ведь тот бесстрашно глядит в глаза самому Графу, создателю акума и зачинщику этой идиотской войны. Ведь тот бесстрастно наблюдает за смертью и собственноручно нарушает мировые законы себе в угоду. Но Аллен слаб. И Мариан с каждым годом понимает это всё отчётливей. Потому что бумаги в комнате исписаны дрожащими буквами, а кровавые отблески огня в серых глазах, полных паники и ужаса, напоминают о том, сколько же греха совершил его непутёвый Учитель. На следующий день, когда Кросс просыпается не от того, что его облили ледяной водой, а от того, что в лицо светит полуденное солнце, в соседней комнате никого нет. Лишь аккуратно сложенное письмо на столе, от которого слабо веет любимыми духами Учителя. «Передай это мне при нашей следующей встрече, глупый ученик», — гласит надпись на обороте, и Мариан, ровно секунду борясь с собственным любопытством, раскрывает бумагу, вчитываясь в неровные убористые строчки. И непонимающе хмурится, в нетерпении облизывая губы. «Дорогой серый человек, Я пишу тебе потому, что ты уже никогда не прочтёшь это. Надеюсь, ты жив хотя бы отчасти. Надеюсь, ты не стал сломанной безвольной куклой. Надеюсь, ты никогда не прочтёшь это. Твой А.У. P.S. Ученик, помоги Неа, любопытная скотина». Кросс смеётся как-то потерянно, неверяще, и когда сзади до него доносится вежливое покашливание сейчас всей душой ненавидимого Ноя, он не оборачивается, пытаясь уверить самого себя в том, что слёзы на его лице от счастья. И когда через долгие годы (прошедшие, по большей части, в одиночестве, потому что тупица-Неа исчез почти сразу же, заставив его опекать своего любимого недобратца) перед ним стоит рыжий мальчишка, он всеми силами пытается убедить себя в том, что хранит письмо в кармане лишь потому, что это единственное напоминание об Учителе, который заменил ему отца и брата. А не потому, что это последняя (и чего уж греха таить: единственная) просьба того, кого он любил и ненавидел одновременно. Аллен — мелкий, беззащитный и пугающий ледяной ненавистью в глазах — смотрит с тоской в толпу, не замечая Кросса, и всё в его фигуре напоминает о том, что однажды письмо, бережное хранящееся в кармане, придётся отдать уже сломанной кукле. Мариан всей душой надеется, что это чёртово письмо никогда не достигнет адресата.