Наследие или Сказка о разрисованных стенах.

Когда-то я жил в маленьком городе. Окна моей квартиры выходили прямо на школу, такую же маленькую, как и сам город. Училось в ней от силы человек триста. И я был в их числе. Случилось это в старших классах. Я тогда уже точно знал, что хочу стать историком. Осознание пришло ко мне как-то естественно, органически. Просто, когда все начали думать, с чем свяжут свою будущую жизнь, я решил, что буду политологом. Я усердно учился и готовился к экзаменам. Но не все были такими как я. Были те, кто "пытался найти себя", те, кто меняли свои решения сто раз на дню и, наконец, те, кто просто ни о чем не думал. Последняя группа была немногочисленной, но очень ярко выделялась на общем фоне. Самым главным бездельником среди всех старшеклассников был мой одноклассник. Мальчик моего возраста. Хмурый и худой, все свое учебное время проводил, склонившись над клочком бумаги. Он был, вроде как, художник-самоучка. А еще у него была дурная привычка. Когда закачивалась бумага, мальчик рисовал, где приходилось. За то частенько получал от учителей. В последствии я узнал, что родители его увлечения не поддерживали, а потому дверь в художественное училище для него была закрыта. Зато в техническое его бы с радостью впихнули. Недолюбливал я его. Меня раздражали те, кто, по моему мнению, занимались чем-то совершенно бесполезным. Мое отношение к нему усугубилось после прихода нового учителя истории. Сейчас я понимаю, как это было глупо. Учитель истории пришел почти в конце первого семестра. Он не то чтобы был пожилым, а, скорее, мужчиной "в самом расцвете сил", как говорится. Он был высок и немного полноват. Подозреваю, в молодости он был довольно привлекательным. Он был хорошим учителем. Уроки давал интересно и, кажется, наизусть знал все наши учебники. С его приходом в кабинете сразу же появилась пара страшноватых масок, привезенных контрабандой из-за границы, стопка раритетных книг и какое-то удивительное ощущение, на тот момент еще неразгаданное мной. Насколько недель после появления учителя прошли без эксцессов. Но потом у мальчика закончилась бумага. И мальчик нарисовал на парте. Сражение. Север против Юга. Подстреленные лошади лежат в грязи рядом со своими наездниками. Винтовки палят по врагам. Но по большей части в воздух. Разъяренные, усталые, испуганные лица. Маленький шедевр в карандаше. Нарушителя отыскали сразу. И он, угрюмый, поплелся разговаривать с учителем. Последующие события могут незначительно отличатся от реальности, потому как я не был их прямым свидетелем, и могу рассказывать лишь с чужих слов и догадок. Мальчик зашел в кабинет, уже морально настроившись на разнос. Он привык к частым посещениям директора, ругани родителей и недовольным минам преподавателей. Он не учился совершенно. Только творил. А до его искусства никому не было дела. Такая вот несправедливость. Не знаю, что конкретно случилось в тот зимний день, но после этого учитель взял на себя ответственность дополнительно заниматься с мальчиком после уроков. По четвергам. И с тех пор, мальчик перестал рисовать на партах (по крайней мере в кабине истории), но зато на стенах в том удивительном кабинете начали появляться странные, но, безусловно, замечательные картины. Возле окна, нарисованный какой-то строительной краской, бежал олень. Он спасался от индейцев, притаившихся за фикусом в углу. Александр Македонский покорял со своей многочисленной армией доску, а на плинтусе Майя возводили свой храм. Говорили, что на тех дополнительных занятиях учитель воодушевленно рассказывал всё, что знает. Не по программе, но по желания. А мальчик в это время переносил все словесные образы на стены, любезно предоставленные ему для творчества. И всё бы было замечательно, если бы не одно «но». И это «но» заключалось в том, что меня просто в дрожь бросало от мысли о том, что такой замечательный педагог тратит свое лично время не на меня, перспективного продолжателя его дела, а на этого бездари, который, как я считал тогда, вообще позорит наш класс и всю школу. Я ревновал, наверное. Даже попытался поговорить об этом с учителем, но в ответ он только улыбнулся и сказал: «Когда-нибудь и ты поймешь, что по-настоящему важно». Не понял я тогда его слов. Зато понимаю сейчас. Таким образом прошло несколько месяцев. Один ненавидел, второй создавал, третий творил. А потом учитель ушел по болезни. Преподаватели, наверное, знали о ней. А мы нет. Да и не нужно нам было знать. На похороны собралась вся старшая школа (около пятидесяти человек) вместе с педагогами. Но я заметил, что мальчика с нами не было. И не один я заметил. Неодобрительный шепот пронесся среди детей, летели негромкие упреки. Ведь мальчик должен был быть больше всех благодарен учителю истории. А он даже не пришел. После мы решили вернуться в школу, попить чаю, поговорить по душам. И то, что мы увидели на стенах школы, было просто неописуемо. Я ни разу в жизни, ни тогда, ни после, не видел чьего-то отчаянья и горя так отчетливо, как тогда. Поразительно, на что способен человек под влиянием сильных эмоций. Кто-то из учеников расплакался, остальные завороженно и печально смотрели на школу. Всем вдруг стало ясно, что все это было очень важно. И все молчали, боясь, видимо, испортить это важно бесполезными разговорами. Мальчика мы, кстати, тогда так и не нашли. Он пришел на следующей день в школу как ни в чем не бывало. Хотя что-то все-таки в нем изменилось. Я видел его совсем другим человеком. Позже, через много лет после окончания школы на встрече выпускников, этот мальчик, который давно уже был мужчиной, рассказал мне, что после школы плюнул на всех и уехал поступать в художественное училище. Поступил, отучился, и с тех пор работает иллюстратором книг. Сказал, что счастлив. Я, к слову, политологом так и не стал. Бросил на третьем курсе. Сейчас я журналист. Я пытаюсь научить людей чему-то важному. Как и наш учитель истории.