And the rattlesnakes unfold

Полная луна на небе кажется грязной лампой на чьем-то крыльце — тоже, наверное, за решеткой, тоже светит в пустоту, чтобы кто-то небесный пришел домой и не споткнулся на ступеньках. Одри замирает, задрав голову, хватаясь за деревце, чтобы не упасть. Ее парень, пройдя пару шагов, останавливается. — Что? — Луна, — отвечает Одри. — А. Ну-ну. In the hushing dusk under a swollen silver moon Она опускает голову и, подбоченясь, смотрит на молодого мужчину. Она уже не помнит его имени. И пьяна так, что голову задирать вообще-то опасно — там «вертолеты», бешеная круговерть, превращающаяся в дьявольскую карусель, превращающаяся в колесо сансары, превращающееся... А голова парня парит в воздухе. Просто он одет в темную толстовку, черные джинсы, руки прячет в карманах, а кожа на лице такая светлая, а волосы такие белые, что и не различимы почти. Он же как лабораторная мышь. Его голова приближается к ней, изо рта начинают выхаркиваться кишки — темная тягучая лента с полупереваренными остатками пищи: чьи-то ногти, сверкающая чешуя, тонкие косточки. Крови нет. Кишочки сворачиваются бухтой у его ног. Когда лента выходит полностью, она поднимает слепую треугольную голову и со свистом высовывает раздвоенный язык. And the rattlesnakes unfold Черная змея с налипшими обрезками ногтей, листьями, какой-то сухой хвоей — откуда здесь хвоя? — ползет по ноге Одри вверх, шипя, дрожа язычком, покачиваясь влево-вправо. Змея влажная и неприятно холодная, а прилипшая дрянь колет кожу — и похоже, на ноге после нее остается слизь. Одри тошнит, настолько это отвратительно, но ужас происходящего ступорит ее, и она не может пошевелиться. Змея тем временем пробирается под короткую юбку, ее голова касается трусиков. Одри распахивает глаза. дергается, но уже поздно — кишка-змея одним ударом, оттолкнувшись от непонятно чего, входит в нее. Одри задыхается, ее тело распирает изнутри, это холодно, это больно. Ее все-таки выташнивает. Она падает на колени, и белая вонючая блевотина выплескивается из ее рта. Но, упав на «четыре кости», она тем самым становится доступнее для змеи. Одри чувствует, что ее долбят сзади, сильно, жестко, раздирая вагину и анус. Ее толкают взад-вперед, она орет в голос благим матом, слезы текут по ее щекам. Холодная луна смотрит на нее сверху, а такая же ледяная змея раз за разом словно насквозь ее пробивает, словно до желудка доходя, царапая изнутри. В какой-то момент толчки прекращаются — только затем, чтобы в желудке зашевелился холодный ком, чтобы Одри снова затошнило — но вся еда уже лежит перед ней в белесой луже на земле, и ее тошнит желчью, сухо, болезненно. Одри выворачивается наизнанку, ее длинные волосы испачканы жижей и землей, но у нее нет сил убрать их назад. И когда ее схватывает самый сильный спазм, изо рта начинает, пихаясь и дергаясь, выползать та змея — такое ощущение, что рептилия тащит за собой ее собственные кишки, разматывает из живота и тянет через пищевод наружу, и это больнее, чем изнасилование в задницу. Одри теряет сознание. And rise with me forever Across the silent sand And the stars will be your eyes And the wind will be my hands