Какую татуировку бить

Потом встал вопрос о татуировке. Надо решить, что бить — что-нибудь такое значительное и с пафосом. Не напишешь же «ебись конем», хотя тоже неплохо звучит — но если мать Аннабель увидит такую тату, то загнобит их до смерти своими шуточками. Ну нафиг. Лучше с мамочкой не связываться. Коннор предлагает набить семейную молитву, но во-первых, это слишком много текста для руки, во-вторых, зачем ее полоскать. Имена родителей они уже сделали: Мерфи носит над сердцем имя Ноя, Коннор — Аннабель. В общем, зашли в тупик. — Давай набьем имя Иисуса. — Это слишком стандартно. — А по-моему, отлично. — Я думаю, лучше сделать его рожу. Где-нибудь там, где много места. На спине, например. Но сейчас мы это себе не можем позволить. — Почему? — Потому что как можно набивать Христа на такой грязной мелочи, как мы? Мы еще ничем не заслужили такой чести. — Мы? Говори за себя, Мерфи. — Да что ты, Коннор. И чем же ты такой прекрасный, скажи на милость. — Да хотя бы тем, что старше тебя. — Я тебя старше, ебанат несчастный. — Нет, я! Звяк стакана, удар в челюсть, возмущенный вопль и покатушки по полу. Все, как обычно. Из подсобки выходит толстушка Молли, спокойно ставит швабру и выплескивает на них грязную воду из ведра. — Так, ну-ка не в моем баре! Выясняйте отношения, где хотите, но только не здесь! А мой бар закрывается! — она указывает на дверь. Братья встают с пола, капая серой жижей. Коннор брезгливо вытирает рот рукавом. — Какого черта, Молли? Зачем грязной водой-то? — Еще чистую на вас тратить, обойдетесь. Хватит и того, что я кормлю вас бесплатно, — сварливо отвечает Молли. — Не трогайте мои стаканы своими лапами! Но братья все-таки допивают виски до дна, вызывающе глядя на женщину. — Партон, ла мер ес белль! Эмбарко-ну печер! — возглашает Мерфи, проходя в дверь, и звучит это так издевательски, будто он обзывает Молли распоследними словами. — Гидон нотре насель! Рамон авек ардор! — завершает Коннор, успев захлопнуть за собой прежде, чем швабра врезается в деревяшку. Кафешка находится в переулке Южного Бостона, Южный Бостон — в Бостоне, Бостон — на берегу Атлантического океана, Атлантический — на планете Земля, и короче, добро пожаловать в Солнечную систему, где живут такие замечательные люди, как братья МакМанусы. Теперь по нисходящей: Атлантический океан — замечательное место, в нем живут медузы, например. Рыба. Много рыбы. По морю ходит куча человеческих кораблей, часть из которых причаливает в Бостонской гавани. Причаливает их так много, что Бостон прямо-таки жирует на своих портах: тут тебе и ром, и зерно, и техника, и нелегальная торговля. Все, что надо для релакса. А Южный Бостон замечателен тем, что его держат ирландцы. Их тут реально тучи. Еще с девятнадцатого века тут, как мухи на котлетах — понаехали во время картофельного голода, да и потом тоже особо не раздумывали, когда приходилось сваливать с родины. Сам великий Джеймс Джойс уехал нафиг из Ирландии, как думаете, от хорошей жизни? Нет, конечно. «Ни один человек, у которого есть хоть капля собственного достоинства, не остается в Ирландии» — вот так он говаривал, и похоже, что большинство соотечественников следуют этому принципу. У МакМанусов, впрочем, нет особого достоинства, во всяком случае, они не пыжатся перед другими, снобствуя дорогой одеждой и кубинскими сигарами, или там свитой из мускулов, как у итальянских мафиози. Нет, они просто с полным чувством собственного достоинства идут по переулку, капая грязной серой водой с футболок и джинс. — Теперь я воняю. Отборным одеколоном с составом пыли, грязи с ботинок, остатков пива и сигаретных бычков, — с отвращением говорит Коннор. — Все из-за тебя, Мерфи. — При чем тут я?! — брат пихает его в спину. — Ах ты! Коннор разворачивается, бьет Мерфи в скулу; удар отбрасывает того в кирпичную стенку. Но ирландцы — народ удивительно стойкий, практически как проволока: ты ее гнешь, а она не ломается, да еще и колется в ответ. Мерфи к таким плюхам привычен, и он отскакивает от стены мячиком. Мячик оказывается рукастый, и теперь Коннор, в свою очередь, вмазывается в кирпичи. Нормально так, по-братски. На этот раз нет никакой Молли, чтобы разнять их, и МакМанусы дерутся, пока им не надоедает. Теперь их украшают кровавые ссадины от кирпичей на локтях и костяшках. До сломанного носа дело не доходит — не такая серьезная размолвка. Они идут переулками к морю, и наконец выходят на пристань, распугивая народ своим видом, исполненным чувства собственного достоинства. Ладно, на самом деле никого они не распугивают, потому что сейчас глубокая ночь, а все крутые кафе стоят дальше по берегу. Только на одной скамейке сидит какая-то парочка, остальные пустуют. Они раздеваются догола, берут майки в руки и окунаются в холодную воду Бостонской гавани. Сложно сказать, насколько та чище ведра Молли, но, по крайней мере, теперь от них ничем таким не пахнет. Братья фыркают и погружаются еще раз, с головой. Вынырнув и сполоснув майки, они взбираются по железной лестнице на бетонную набережную, развешивают тряпки на просушку и садятся на перила как есть. Ночь летняя, теплая, так что замерзнуть им не грозит. Слышно, как парочка, возмущенно бурча что-то о голых яйцах, уходит. Братья синхронно усмехаются и закуривают. Из-за попавшей воды ссадины зудят, и Коннор чуть морщится, разглядывая костяшки. На небе полная луна, свет от нее падает на воду широкой дорогой. Ветер слегка задувает чем-то бензиновым из порта. Романтика. — Может, сделать что-то с Бостоном? — задумчиво говорит Коннор. — Поджечь? — Не-а, — хрюкает Коннор. — Я имею в виду, тату про Бостон. — А-а. Да ну. Не думаю, что мы тут долго задержимся. — Нет ничего более постоянного, чем временное. Мерфи пожимает плечами. Какое-то время братья молчат, глядя на гавань. В порту что-то разгружают — силуэт лебедки, тяжело скрипя, поднимает с силуэта баржи силуэт контейнера и опускает в черноту пристани. Невидимые грузчики везут полученное вглубь. Там, конечно, горят фонари, но их мало, и они слишком тусклые, чтобы можно было что-то разглядеть. Да как-то и по фигу. — Завтра Духов день, — мечтательно говорит Коннор. Мерфи улыбается. Красные огоньки по дуге падают в воду и потухают там. Братья натягивают трусы и джинсы, берут мокрые майки в руки и топают по набережной.