Не позволит забыть.

      Над улицей снова зависают свинцовые тучи. Мужчина в чёрном костюме докуривает сигарету. Как же так, святой отец! Хочется воскликнуть.       А вот так. Горько усмехаюсь. Даже у самых праведных свои грехи.       Мужчина в чёрном костюме — это я. Меня зовут Адам. Отец Адам. И я экзорцист.       Нервно затягиваюсь в последний раз, наполняя лёгкие горьким дымом, как хочется замереть и не двигаться. Нельзя. Вместо этого бросаю окурок на землю, и тушу носком ботинка.       Быстрым шагом направляюсь в сторону отдалённого домика. Сухая трава хрустит под ногами.       Домик совершенно обычный. Голубые стены. Белые окошки. Белая черепица. Слишком белый. В такую чистоту не веришь. Ну или я не верю.       Несколько минут мнусь у порога. Не успеваю постучать, мне тут же открывают. Меня ждали.       Хозяйка дома. Миссис Гломбэл. Женщина средних лет. Короткие прямые волосы, неяркая одежда и макияж. Праведность во всех чертах.       Слишком сильно выпертая праведность. — Отец Адам, мы так рады. Вы пришли! Мы ждали вас! — Она начинает тараторить, хватая меня за рукав, — может чаю? — Нет, благодарю, — отвечаю сдержано, почти холодно, чаю не хочется, хочется виски. Мы всё ещё стоим у порога, я негромко кашляю. — Извините, — она отскакивает, — знаете, у нас всегда была очень благочестивая семья, мы ходим в церковь каждую неделю, я запретила всем своим детям слушать эту бесовскую ужасную музыку. Ну знаете, ту самую, что слушает семья Трестфор, одна из их дочерей, Анна, учиться вместе с нашей Элизой, так вот, я запретила Элизе общаться с ней, у нас хорошая семья.       Продолжается бессмысленная болтовня, главная цель которой заложить всех соседей, и выгородить себя. В комнате сидит отец семейства, чинный, обрюзгший, неплохо зарабатывающий. Не далеко от него на диване старшая дочь семейства, Элиза, в идиотском голубом платье с белым воротничком, доходящим до середины икры. Недалеко копошиться маленький мальчик, его имени я не знаю, но видно, что он сходен со мной во мнении, словоизвержение его мамочки, нас обоих не волнует. — Это всё хорошо, — прерываю я, — и господь конечно же видит это, но давайте ближе к делу, вы знаете зачем я пришёл. — Ах, да, конечно, наша средняя дочь, Моника, страдает определённым недугом, — мать заминается, и на помощь приходит отец. — Она одержима, святой отец. Не знаю, вполне возможно, что она сумасшедшая и просто претворяется, вы разберётесь в этом, однако её поведение абсолютно ужасно. Она всегда вела себя из рук вон плохо. Слушала эту бесовскую музыку, не желала водиться со старшей сестрой и заниматься пением, как и положено любой приличной девушке. Вечно у неё на уме были всевозможные странные мысли, вроде разбора эволюции и оскорбительной теории Дарвина. — В последнее время, Моника стала очень скрытной и закрытой, подавленной. А недавно… недавно она начала говорить не своим голосом ужасные вещи, мы запирали её в своей комнате, вчера она выломала дверь, пришлось запереть её в комнате у Элизы, и привязать к кровати. Это дьявол, святой отец, это его происки. — Я кивнул. Звучало глупо, возникало ощущение, что мать врёт. О выломанной двери, и о нечеловеческом голосе точно. — А ты что расскажешь о сестре, Элиза? — Мне пришлось сделать пару шагов вперёд, и говорить самым мягким голосом из всех возможных. Девушка ужасно замялась, опустила глаза в пол, и начала теребить в руках вышитый носовой платок. При этом выглядела она абсолютно подавленно. — Моника, она… она хорошая. — Начала было девушка, но получила такой взгляд от отца, что тут же, ещё больше заикаясь продолжила говорить, — но она ведёт себя плохо: не верит в творца нашего, дерзит родителям, и слушает эту музыку. — Элиза, милая, запомни, музыка и книги, которые любит человек не делают его праведным или не праведным. То, что ты любишь Моцарта, а она тащится от хард-кора не делает её грешницей. Запомни, это дитя. — Нежно произнёс я, — и вы запомните, — добавил, глядя на шокированные лица родителей уже более холодным и грубым голосом. — А теперь проводите меня к ней.       С этими словами я, вслед за Миссис Гломбэл направился на второй этаж. Женщина и так и эдак пыталась заговорить со мной снова. — Дальше я сам, спасибо. — С этими словами, дверь в комнату девушки закрылась перед лицом матери, я провернул ключ и отложил его на тумбочку.       Моника Гломбэл лежала на кровати, привязанная к ней грубыми верёвками, лицо её было бледное, и синяки под глазами были огромные. Ей было не больше 16. Фигурка у девушки была тонкая, почти анорексичная, угловатые коленки и локти, впалый живот под блёклым платьем, острые ключицы, обтянутые алебастровой кожей, и россыпь медных веснушек на болезненном лице. Тёмно-русые локоны с медным отливом разметались по подушке, делая щёки ещё более бледными. — Здравствуй, Моника. — Тихо прошептал я, вставая у изголовья её кровати.       Она подняла на меня свои красивые тёмно-синие глаза, слишком тёмные и скучающе томные. Именно такой взгляд был у дьявола. — Здравствуйте, — ответила она дрожащим от страха голосом. — Дитя, ты веришь в бога? — Нет, — виновато ответила она. — Правильно, а в дьявола? — Нет, — на этот раз она удивилась. — Что ж. Хорошо. Начнём.       Что бы изгнать дьявола не нужно читать заклинаний и брызгать везде святой водой. А вот, чтобы призвать его, заклинание необходимо. Я затянул длинную и нудную речь на латыни. Несчастная девушка же забилась в конвульсиях, в её глазах начала проступать чернота, а кожа стала ещё бледнее, чем была. Я опустил ладони на её щёки, и она начала верещать, постепенно наружу выходили знакомые мне черты лица, острые скулы, впалые щёки, высокий лоб. Дьявол всегда выбирал на себя похожих, и во время пришествия делал несчастных ещё более такими. — О, святой отец, — голос низкий и хриплый, но приятный, — я скучал по вам, давно не виделись. — А я-то, как скучал. — Усмешка на моём лице стала почти ощутимой. Я обошёл кровать и сел рядом, скидывая пиджак. — А ты всё такой же, куришь по пачке в день, заливаешь себя по вечерам виски, и веришь, что спасаешь маленьких девочек. Не надоело? Пора бы уже присоединиться. В Аду для тебя найдётся хорошее местечко. — Девушка блеснула своими чёрными, как угли глазами. — Когда-нибудь, обязательно. — Улыбнулся я, прерывая все последующие речи искусителя властным поцелуем. А дьяволу то только это было и нужно, она ответила со страшной силой, кусая мои губы, и без особого напряжения разрывая канаты, привязывающие руки. Ничего удивительного. Во рту завис свинцовый привкус крови.       Моя рубашка безвольно повисла на спине, а пуговица полетели в разные стороны, под сильными пальцами вроде бы Моники.       Девушка жадно прижималась ко мне, пока я нападал на её шею и грудь с поцелуями, которые через некоторое время распустятся бутонами тёмно-винных пятен-засосов. Она вцепилась мне в спину, оставляя болезненные царапины. Моника, одержимая страстью, всё же была чертовски покорная, я легко перевернул её лицом вниз, лишь бы не смотреть в эти глаза и не видеть самодовольную ухмылку.       Проникновение было резким и грубым, я сразу же начал вбиваться в хрупкое тело размашистыми толчками, оставляя синяки на бёдрах. Мы не издавали почти никаких звуков, кроме низкого гортанного рыка и шуршания простыней.       Оргазм был яркий и бурный, когда трахаешь дьявола трудно сдерживаться. Уже через пару минут мы лежали, откинувшись на кровати, глаза Моники были блаженно прикрыты. — Эта хоть девственницей не была, ты обычно жесток к выбранному телу. — Сказал я лениво, накручивая медный локон на палец. — Ну, решил немного разнообразить нашу сексуальную жизнь, ты же трясёшься над их невинностью. — Кто её? — Собственный папаша. Он трахает в этом доме всё, кроме разве что сына. — Растлитель малолетних? — Ага, — Моника затянулась от подожжённой мною сигареты, — подавленная девочка. Помоги ей. Увези отсюда. Она и сама пыталась сбежать, поймали и привязали к кровати. — Уйдёшь из неё? — спросил я, приподнимаясь на локте. Ощущать нежность к дьяволу, так мерзко, но так привычно одновременно. — Думаю да. Я знаю, что это было рано. Пришествие раз в пять лет и всё такое. Просто, я безумно скучаю. — Она погладила кончиком пальцев шрамы на груди, от этого прикосновения потянулись новые красные полосы. — Когда-нибудь, ты не будешь скучать. — Улыбнулся я, наклоняясь над девушкой и нежно целуя её в губы.       В ту же секунду тело обмякло у меня в руках. Я встал и оделся. Наскоро обтёр девушку влажным полотенцем и укутал в одеяло.       Когда Моника очнётся, ощущения у неё будут не из приятных.       Медленно я спустился вниз. Мать семейства бросилась ко мне, с визгливыми расспросами. Не отвечая ей, я подошёл к мистеру Гломбэлу, и несколько раз ударил его по лицу, кровь брызнула в разные стороны, я бил его, не обращая внимания на визг женщин. — Чёртов ублюдок. Нельзя. Слышишь. Нельзя. Трахать. Маленьких. Девочек. — Шипел я, каждое слово сопровождая ударом.       Через какое-то время туша перестала отвечать, он был жив, но вряд ли смог бы снова заняться сексом. — Святой отец, — пролепетала Миссис Гломбэл. — Вы знали, что ваш муж насилует обеих ваших дочерей? — Я.я. никогда… — Не лгать мне! — Знала, — выдохнула женщина, — простите, простите, святой отец, я не могла, он заставил, простите, — причитала она стоя на коленях. — Элиза, собери вещи для себя и для сестры, и вы поедете… — Мы никуда не поедем. — Отчеканила девочка, вжимаясь в угол. — Мы никуда не поедем, отец нас накажет. Нельзя сбегать из дома. — Я увезу вас туда, где вам помогут. Отец вам не навредит. — Мы никуда не поедем, святой отец, оставьте нас тут, — мягкий и нежный голос раздался над нашими головами, Моника, завёрнутая в одеяло, стояла на лестнице, глаза её стали светло голубыми, а лицо приобрело детскую нежность и невинность. Никакого томного взгляда. Только пятна на шее напоминали о том, кто владел её телом. — Вам здесь не будет жизни. — Нам нигде не будет жизни, — ответила девушка, — дьявол не позволяет забыть. — Сказала она тихо и улыбнулась.       И я понял. Она конечно же не помнила ничего из времени, когда была одержима. Она говорила о другом дьяволе.       Я кивнул, и развернувшись на носках покинул дом.       Дождь льёт, как из ведра. Еле передвигая ноги, я бреду вниз по пустынной улице, углубляясь в пустоту, только бы добраться до дома и напиться в хлам. Не смотря на понимание, внутри все испепеляющая пустота. Как хорошо иногда решительно ничего не понимать, Моника с острыми скулами и чёрными глазами не выходит у меня из головы. Я скидываю пиджак и рваную рубашку, холодная вода обжигает израненную спину горячими волнами. Шрамы от когтей дьявола остаются надолго. Они не позволят мне забыть.