А не желаете ли...?

      В просторном зале Шёнбрунна, казалось, застыла сама жизнь: воздух, спёртый от жара, спокойно струящегося по светлому помещению из открытых настежь окон, казался вязким и едва ли не осязаемым. Непривычно душный день застал придворных врасплох: дамы в тяжёлых платьях обмахивались веерами и силились улыбаться как можно более непринуждённо, а мужчины, забыв на миг о правилах хорошего тона, скинули расшитые парадным блеском камзолы и расстегнули жилеты, поминутно подступая к высоким окнам, словно в надежде, что вместо обжигающего дыхания жаркого лета им в лицо повеет блаженной прохладой недавно отступившей весны. Но попытки тщетны: солнце, раскалённое до температуры адского пламени, продолжало нещадно выжигать свежесть из воздуха, заставляя всех приближённых Иосифа изнывать от снедающей духоты и желать лишь одного – окунуться с головой в пруд, скрывающийся за густым пролеском и манящий своими кристально чистыми водами.       Император, словно в насмешку, не замечал ни томно-уставших женских взглядов, в которых отчётливо проскальзывала мольба отпустить измученных придворных; император не замечал тихих мужских вздохов облегчения, когда едва ощутимый порыв лёгкого ветра казался не таким раскалённым. Император вообще ничего не замечал, кроме двух музыкантов, стоявших в отдалении от остальных и что-то спокойно обсуждавших. Иосифу, как ребёнку, было интересно устраивать между ними музыкальные состязания и наблюдать после, как один учтиво поздравлял второго. Знал бы Его Императорское Величество, что за учтивостью этой скрывалась вовсе не зависть или ослепляющая ненависть, как он привык думать, запомнив то самое выражение, застывшее на лице герра Сальери, увидевшего успех «Похищения из Сераля», – нечто среднее между желанием расправиться с соперником самым приземлённым способом и неподдельным восхищением, которое прорывало безупречную маску отстранённости на чуть смуглом лице.       Знал бы Иосиф, что на самом деле связывало этих двух музыкантов, устроил бы показательную казнь на центральной площади Вены, обличив перед этим всю греховность их постыдных...отношений.       Но император не знал, что скрыто за привычно спокойным выражением на лице капельмейстера; он не знал, почему Моцарт, обычно взбалмошный и ветреный, так учтиво и подчёркнуто вежливо улыбался своему, казалось бы, заклятому врагу. Иосиф не знал, почему эти двое вообще, отделившись от общей изнывающей от жары толпы придворных, стояли там, возле открытого окна, и, казалось, не замечали ничего и никого вокруг.       И никогда не узнает, храни его Господь от этой правды.       – Герр Сальери, - в елейном голосе монарха сквозила едва уловимая насмешка. – Не удосужитесь ли вы поделиться с присутствующими тем, что так занимает вас в разговоре с вашим юным другом? Нам всем безмерно интересно!       Придворный капельмейстер, прерванный императором на полуслове, едва заметно вздрогнул, когда по залу прошёлся нестройный гул голосов придворных, выражающих безропотное согласие с замечанием Иосифа. Впрочем, каждому из них не было дела до диалога между двумя музыкантами: мысли их по-прежнему занимало лишь желание покинуть душное помещение и скрыться в прохладной тени императорского парка.       Невыносимый жар выжигал всё без остатка, оставляя лишь потребность в чём-то, способном вернуть мыслям и образам форму, выкристаллизовать расплывающиеся перед глазами очертания предметов и сбросить с глаз рябящее марево.       Сальери, отвернувшись от собеседника, чуть поклонился императору, замечая в прищуренных глазах того неподдельное веселье: шут, возомнивший себя королём, хотел выставить шутом другого, чья корона была лишь навязанной необходимостью.       Отогнав мрачную мысль, мужчина выпрямился и с лёгкой улыбкой произнёс, чувствуя, что все взгляды придворных обратились к его мрачной фигуре:       – Герр Моцарт лишь делился сюжетом для новой оперы.       – Вот как? – тонкие брови Иосифа взметнулись вверх. Скрывать эмоции монарх никогда не умел. – И что же это за опера?       Император с несколько преувеличенным интересом взглянул на Моцарта, лицо которого приобрело знакомое всем выражение распутного гения, бросающего вызов самому провидению. Композитор легкой поступью вышел на середину зала и отвесил воистину шутовской поклон Иосифу, уголки губ которого привычно дёрнулись на эту тонкую дерзость.       Вольфганг ощущал на спине пристальный взгляд тёмных глаз, но поддаться ему не смел, поэтому он лишь склонил голову к плечу и, глядя в глаза Иосифа, заговорил:       – Она о приключениях. О друзьях, которые забыли, что такое верность и...предали друг друга.       – Какая глупость! – тут же фыркнул вездесущий граф Розенберг, чьей персоны не было в зале буквально минуту назад. – Избито и банально! Старо, как мир, если вам будет угодно!       Юноша вспыхнул, сдерживая опрометчиво рвущиеся наружу едкие слова, которые непременно бы послужили поводом для громкого конфликта, и насилу улыбнулся, переводя взгляд на раскрасневшегося графа:       – Для вас даже моя вчерашняя импровизация стара, как мир, - в мягком голосе столько издёвки, что несколько дам в притворном ужасе прикрыли лица расправленными веерами. – Вы, Розенберг, вообще...слишком далеки от моды.       Это дерзость. Открытая, и почти не завуалированная под обычные легкомысленные шутки, коими сыпал Амадей при любом удобном случае. Сальери тяжело вздохнул и заложил руки за спину, сцепляя пальцы, уберегая себя же от желания сгрести вольнодумца в объятия и утянуть подальше от всей этой аляповато-пёстрой толпы.       Граф же, справившись с минутным шоком, дёрганым шагом подошёл ближе к Моцарту и, приподнявшись на носки, прошипел ему прямо в лицо:       – Когда-нибудь вы поплатитесь за это, Моцарт.       – Полно вам, Розенберг, - добродушно махнул рукой император, вновь обращая взоры придворных на себя, – в чём-то ведь он всё равно прав.       Глаза у Иосифа лукаво блеснули, когда директор театра, залившись густым румянцем, отступил к одному из окон, желая скрыть свою реакцию на обличающее замечание монарха. Вольфганг, от которого не укрылась смена оттенка лица графа с обычно-бледного на кричаще-красный, растянул губы в усмешке.       – Амадей, - тихий голос, прозвучавший над ухом, заставил юного гения пошатнуться. – Будьте осторожны в словах, мой друг.       – И что на этот раз придворный капельмейстер говорит этому взбалмошному юноше? – цепкий взгляд Иосифа прожигал обоих на месте.       – Лишь просил быть осмотрительнее, - тут же отозвался юноша, предусмотрительно делая шаг в сторону от Сальери. – Моя дерзость, думается мне, когда-то сыграет против меня.       Моцарт расслабился: император, коротко хохотнув, потерял интерес к двум композиторам, застывшим посреди душного зала. Сюжет был придуман ровно через секунду после закономерного вопроса монарха. Сейчас Его Величество, отвлёкшись на одну из фавориток, и думать о нём забыл. И правильно. Ведь оперы...       – Расскажете мне, о каком предательстве идёт речь? – вкрадчивый голос из-за спины. И его обладатель, увы, обладал памятью во много раз более прочной, нежели легкомысленный Иосиф.       – Только не сейчас, мой друг, - Моцарт медленно обернулся и рваным движением поправил косичку напудренного парика. – Здесь слишком жарко и слишком...       – Людно? – догадался Сальери, тёмные глаза которого лукаво блеснули.       – Вы как всегда правы, - с улыбкой отозвался Вольфганг, сдерживая порыв обхватить запястье капельмейстера и хотя бы на секунду сжать его в своей ладони. – Слишком людно.       – Что же... – Антонио приблизился к нему на полшага и чуть склонился над его лицом, позволяя расслышать следующие слова: – В таком случае я жду вас в пять часов возле пруда за перелеском. Жар пойдёт на спад, и мы могли бы...       – Уединиться? – в светлых глазах Моцарта горели задорные искры, туманящие сознание обоим.       – Вы как всегда правы, - вернул ему его же фразу придворный капельмейстер. – Я буду ждать.       – Я буду ждать.       Вольфганг с щемящим чувством в груди смотрел вслед удаляющейся фигуре: как всегда ровная спина, обтянутая неизменно чёрной тканью камзола, тёмные волосы, собранные такой же чёрной лентой в низкий хвост, и правая рука, привычно заложенная за спину.       Я буду ждать.

***

      Светловолосый мужчина, не торопясь, брёл по узкой едва вытоптанной дорожке, которая, извиваясь между низкорослых кустов, вела его к пруду. В голове витала совершенно лёгкая и чистая мелодия, ноты которой так и просились на острый кончик пера, порхающий по плотной бумаге с обозначенными на ней линейками.       Вольфганг довольно жмурился, когда уже не такие жаркие лучи солнца пробивались сквозь густое переплетение ветвей и падали ему на лицо: жар действительно спал. Композитор, однако, оставил камзол и надоевший парик в своих покоях: хотя бы в лесу и с...Сальери он мог быть действительно собой, а не вечно витающим в облаках гением, за которым неизменным шлейфом следовали музы.       Именно с Антонио Сальери – этим незыблемо сдержанным и отстранённым человеком – Моцарт чувствовал, что действительно жив. Жив не оттого, что этого требует его отец, не потому, что Станци ждёт его дома со странной детской преданностью, когда он... Он просто уходит и живёт лишь рядом с капельмейстером.       Откуда взялось это ощущение лёгкости, стоило мрачному силуэту появиться в поле зрения? Ведь слова отца о том, что Сальери – интриган и самый настоящий лицемер, должны были заведомо отбить в юноше охоту сближаться с композитором, но... Вольфганг тянулся не к надуманным сплетням, а к загадочному образу. Ему не нужны были ни положение при дворе, ни снисхождение императора, когда рядом стоял этот всегда замкнутый итальянец. Моцарту важно было лишь видеть его настоящим. Видеть искреннюю улыбку, пусть и появлялась она редко и всего на несколько секунд; видеть, как расслабляются напряжённые мышцы спины, стоило Вольфгангу к ней прикоснуться; видеть распущенные волосы, тёмные пряди которых мягко щекотали щёки, когда Сальери...       – Вольфганг... – мягкий голос вырвал композитора из раздумий.       Он пару раз моргнул, силясь убрать с глаз мечтательную пелену, и посмотрел на Антонио, замершего в нескольких десятках сантиметров от воды.       – Снова витаете в облаках? – Сальери подступил ближе на шаг и протянул Моцарту раскрытую ладонь. – Здесь скользко.       Юноша, смутившись, принял ладонь и осторожно шагнул с покатого склона, тут же оказавшись в кольце сильных рук.       – Вы не ответили, мой друг, - сухие губы коснулись лба. – Херувимы снова унесли вас в мечтательные дали? Решили всё-таки додумать сюжет нашей...вынужденной импровизации?       – Едва ли Иосиф вспомнит о ней, Антонио, - композитор отстранился и перевёл взгляд на спокойную гладь пруда. – Но...       – Это был единственный выход из ситуации. Императору вовсе не обязательно знать, о чём мы говорили на самом деле.       «А не желаете ли искупаться, герр Моцарт?»       Щёки Вольфганга покрылись едва заметным румянцем. Он чувствовал, что Сальери остановился ровно за его плечом и ожидал реакции, но природное упрямство не позволяло обернуться и встретиться взглядами напрямую. Композитор упорно вглядывался в водную поверхность, словно она должна была вот-вот разверзнуться, дабы выпустить на волю сирен, обладающих поистине чарующими голосами, если верить легендам...       – И всё-таки... – Амадей вздрогнул, ощутив тёплое дыхание на коже шеи. – О каком предательстве вы говорили? Неужели вы допускаете мысль, что...       – Нет! – чуть резче, чем планировал, оборвал его юноша и резко развернулся, вцепившись пальцами в белую ткань рубашки. Только сейчас он понял, что капельмейстер, изменив собственной же привычке, стоит перед ним без камзола и извечного шейного платка, украшенного тяжёлой брошью. – Нет, что вы... Я вовсе не... – Вольфганг глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. – Я никогда бы не стал думать, что вы способны на предательство.       – Я знаю, Амадей, - мужчина перехватил руки Моцарта за запястья и поочерёдно поднёс к губам. – Но вы разбудили во мне природное любопытство. Я бы хотел знать, что в тот момент пришло вам в голову.       – Не самое лучшее место для...рассказа, не находите? – композитор обвёл окружающую обстановку задумчивым взглядом и перевёл его на отчего-то улыбающегося Сальери.       – Идёмте.       Он потянул Вольфганга дальше от пруда, ловко петляя между близко растущими деревьями. Иногда капельмейстер останавливался, чтобы отвести ветку, норовившую стукнуть Моцарта по лицу или макушке, а тот не замечал этого: так сильно его увлекла окружающая их красота.       Деревья сплетали ветви, из-за чего было не разобрать, где начинается крона одного и заканчивается другого. В низкой траве то и дело проглядывали нежные белые цветки, которые невольно напомнили Моцарту о его путешествии в горы с отцом и Наннерль в далёком детстве. Короткая поездка, но всё же...       – Вольфганг, вы сегодня определённо рассеяны, - хмыкнул Сальери и подтолкнул замешкавшегося юношу к высокому кустарнику. – Идите.       Моцарт удивлённо скосил глаза в сторону капельмейстера и, раздвинув ветки, шагнул на небольшую поляну, окружённую со всех сторон всё тем же кустарником. Сверху нависали тяжёлые ветви раскидистых дубов, которые едва ли пропускали солнечный свет в это подобие небольшой беседки. Настоящей. Живой.       – Вы... – юноша поражённо ахнул, когда взгляд его зацепился за несколько пледов, аккуратно разложенных на траве. – И как вас после этого не называть интриганом, мой друг?       Сальери на это лишь коротко ухмыльнулся и прошёл к пледам, уютно устраиваясь на одном и призывая Вольфганга последовать его примеру. Юный гений, помедлив, опустился рядом и выжидательно взглянул в тёмные глаза капельмейстера:       – Что же вы хотите узнать?       ...Моцарт рассказывал долго, давая волю своей безграничной фантазии, которая запутала выдуманную историю так, что раскрутить её обратно был не в силах даже сам автор. Вольфганг хмурился, когда Сальери аккуратно поправлял его повествование, указывая на расхождения в сюжете и словах. Но стоило итальянскому композитору предлагать своё предположение дальнейшего развития действия, на губах юноши расцветала неподдельная улыбка.       – И всё же... – Сальери невесомым прикосновением отвёл с лица Моцарта чуть рыжеватую прядь, выбившуюся из едва державшей волосы ленты. – Вы не думаете, что его решение отравить учителя и поспешное бегство, несколько...натянуто звучит?       – Вы думаете, его раскроют? – Вольфганг поймал ладонь капельмейстера и аккуратным движением переплёл их пальцы.       – Я думаю, что в том письме, которое должен оставить мастер, он всё же укажет на того, кто виноват в его гибели. И, - Антонио чуть крепче сжал тонкие пальцы в своей ладони, – более того, он укажет место, где может скрываться ученик.       – И как же так вышло? – Моцарт вновь нахмурился.       – А вы представьте, - капельмейстер склонился чуть ближе к бледному лицу, – что я раскрыл ваш замысел и знаю, что вы намерены меня убить...       – Господи, что вы такое говорите? – Вольфганг отшатнулся, но, заметив улыбку в глазах мужчины, успокоился.       – Я говорю лишь об опере, мой друг, - Сальери тихо рассмеялся и продолжил: – По какой-то неведомой, но, бесспорно, весомой причине, я не в силах изменить ход событий, но указать на своего убийцу я всё же могу. Даже если он намеревается после сбежать.       – И как же вы узнаете, куда он подастся? – Моцарт полностью окунулся в атмосферу фантомной оперы, и мысль капельмейстера ему очень нравилась.       – Я ваш учитель, Вольфганг. Я был с вами с того возраста, когда вы только начали ходить. Я знаю о вас больше, чем ваши родители, братья, сёстры, друзья... Знаю каждую вашу мечту и тайну.       – В таком случае я вовсе не понимаю, зачем мне вас убивать, - Вольфганг слабо улыбнулся.       – Мы ведь говорим не о причине вашего поступка, а о последствиях, - мужчина прочертил указательным пальцем на точёном лице линию от виска до подбородка. – Скажем, я знаю о вашей мечте уехать в Италию и развести там чудесный сад с различными цветами, красота которых затмила бы даже самую богоподобную королеву человечества...       – Какая странная мечта.       – Но это отличный аргумент против вас, друг мой, - тонкие губы дрогнули в улыбке. – В своём последнем письме я напишу о вашем возможном местонахождении.       – А что... – Вольфганг замялся, но поймав на своём лице серьёзный взгляд карих глаз, быстро сформулировал мысль: – А что если я спланировал всё это давно? И вся эта мечта – пустой звук, ложь, прикрытие?       – О мечтах невозможно лгать, Амадей, - капельмейстер невесомо коснулся губами бледного лба. – Думаю, я заметил бы, если бы вы выдумали эту мечту.       – Хорошо, - согласился композитор. – Но откуда вы знаете, что я не убью тех, кто отправится в погоню, в моём чудесном саду?       – Бог мой, Вольфганг, что за мысли посещают вашу светлую голову? – Сальери немного отклонился назад, пристально вглядываясь в серо-голубые глаза музыканта.       – Но мы же говорим об опере, разве нет? – тот озорно улыбнулся и коротко прижался губами к плотно сомкнутым губам капельмейстера.       Несколько секунд они молчали, не в силах разорвать первое за весь день...такое прикосновение.       – Хорошо, предположим, - произнёс Антонио, едва они отстранились друг от друга. – В таком случае, вы только что сказали мне ещё больше, и я смогу указать на ваши планы в своём письме...       – А откуда вы знаете, что я не вру? – Моцарт подскочил на пледе и уселся обратно, поджимая под себя ноги. В светлых глазах плескалась неприкрытая хитрость.       – А откуда я знаю, что вы не врёте, говоря это? – Сальери с мягкой усмешкой в глазах окинул юношу долгим взглядом.       – Ниоткуда, - пожал плечами тот, расстёгивая две верхние пуговицы на рубашке.       – В любом случае, - капельмейстер перевёл взгляд на хрупкое лицо, – тем, кто будет вас разыскивать, лучше знать больше, пусть это и будет ложный след, чем не знать вообще ничего. Возможно, у них есть кто-то, способный разгадать ваш коварный замысел, Амадей.       – Возможно, - Вольфганг кивнул. – А вы уверены, что этот «кто-то» не окажется моим давним другом, который сумеет увести преследователей по ложному следу?       – Видит Бог, Вольфганг, вы любите усложнять и запутывать, - мужчина мягко притянул к себе музыканта, целуя его в уголок губ. – Вы думаете, венская публика оценит столь запутанный сюжет?       – Эта опера никогда не будет существовать, - легкомысленно пожал плечами Моцарт. – Так почему бы не запутать её так, чтобы выход найти было крайне трудно? Мне этот сюжет даже напоминает кое-что...       – И что же? – Антонио внимательно посмотрел в сосредоточенное лицо юного композитора.       – Наши с вами...отношения, - голос дрогнул. – Они такие же сложные и запутанные, как история, которую мы только что придумали.       – Амадей, - мужчина мягко приподнял его лицо за подбородок, заставляя смотреть в глаза, – почему вы непременно вспоминаете об этом каждый раз, когда мы остаёмся наедине?       Моцарт потупился.       – Я никогда не забываю об этом, Сальери. Каждый раз, когда прихожу домой и вижу измученное лицо Станци, я...       – Забудьте хотя бы сейчас.       Голос на грани слышимости, но юный композитор подчинился, позволяя притянуть себя вплотную и поцеловать. Губы капельмейстера осторожно прижались ко рту Моцарта, словно боясь спугнуть. Сколько времени уже прошло с их первого поцелуя, но навязчивый страх, что Моцарт вдруг исчезнет из кольца рук, не покидал душу Сальери ни на секунду.       Вольфганг томно выдохнул, приоткрывая губы и подаваясь вперёд. Голос совести в такие моменты, вопреки логике, всегда умолкал. В сознании юного композитора не оставалось вообще ничего из того, о чём стоило бы помнить. Существовали только настойчивые губы, прикосновение которых обжигало; были руки, жадно оглаживающие тело, рождая в нём огонь, рвущийся наружу; был человек, к которому Вольфганг тянулся всем своим существом. Доверчиво и безоговорочно полностью.       Сальери легко толкнул его в грудь, опрокидывая на мягкий плед.       – Мне кажется, это место совершенно не подходит для того, что вы задумали, - тихо рассмеялся Моцарт, чувствуя тёплые пальцы, забирающиеся под рубашку.       – Предпочитаете вернуться во дворец? – мужчина быстрым движением расстегнул пуговицы и распахнул полы рубашки, мимолётно касаясь подушечками пальцев тонкой кожи.       Вольфганг хотел было ввернуть острую шутку по поводу распущенности придворного капельмейстера, но настойчивый поцелуй не дал ему вымолвить и слова. Язык мягко огладил припухшие губы и чуть скользнул внутрь. Моцарт, не задумываясь, углубил поцелуй, притягивая к себе музыканта за шею. Идеально завязанная лента тонкой струйкой сползла с тёмных волос и упала рядом с плечом Вольфганга. Гладкие пряди скользнули по щекам и невесомо защекотали кожу.       Юноша отстранился и легко рассмеялся, позволяя стянуть с себя рубашку и дрожащими пальцами принимаясь за пуговицы на жилете Сальери. Привычный пожар нетерпения зарождался в низу живота, заставляя Моцарта едва ли не срывать такие мелкие пуговицы с одежды Антонио.       – Вы нетерпеливы, мой друг, - капельмейстер расстегнул две нижние пуговицы на белоснежной рубашке и отбросил её в сторону вместе с тёмным жилетом.       Моцарт не ответил, притягивая его к себе и целуя в губы. Желание нарастало, и юноша невольно приподнял бёдра в попытке притереться ближе к желанному телу. Сальери лишь улыбнулся в поцелуй и, оторвавшись от едва припухших губ, прикоснулся своими к ямке между ключицами. С уст Вольфганга сорвался первый сдержанный стон. Юноша впился пальцами в покрывало, сминая его. Мужчина провёл кончиком языка от основания шеи до уха, слегка прикусил мочку и требовательными поцелуями начал спускаться обратно вниз, к груди. Тело под ним нетерпеливо выгнулось навстречу ласкающим губам, а одна рука зарылась в волосы, путая их.       Сухие горячие губы обхватили горошину соска и коротко сжали её. Сальери с удовольствием вслушался в низкий гортанный стон, вырвавшийся у Вольфганга. Мужчина губами мазнул по бледной коже и прижался ими к тому месту, где лихорадочно билось сердце. Грудь Моцарта рвано вздымалась, глаза были закрыты, но тело, живя своей жизнью, выгибалось и металось от таких трепетных ласк.       Сальери потянулся пальцами к шнуровке на кюлотах юноши, не прекращая при этом опускаться поцелуями ниже, по животу, к месту, которое сейчас так требовало внимания. Моцарт, кажется, вовсе перестал дышать, когда почувствовал требовательное прикосновение пальцев к основанию горячей плоти. Тихое шипение сквозь зубы стало лучшим доказательством его нетерпения, а вскинувшиеся навстречу руке бёдра – подтверждением охватившего разум и тело желания.       Антонио аккуратно стянул шёлковую одежду с композитора, оставив его в одних светлых чулках.       – Bello, - сорвалось с языка.       Моцарт распахнул глаза, в которых было столько нетерпения и мольбы, перемешивающихся с искренней любовью и нежностью, что капельмейстер, подарив своему гению короткий поцелуй в уголок губ, спустился к паху и накрыл губами головку, размазывая по ней языком каплю солоноватой жидкости. Вольфганг от этого действия коротко вскрикнул и сильнее впился пальцами в плед, запрокидывая голову и зажмуриваясь, что есть силы. Мужчина аккуратно скользнул губами вниз по стволу, пройдясь кончиком языка по выступающей венке, в которой пульсация разгорячённой крови ощущалась особенно сильно. Моцарт едва заметно вскинул бёдра навстречу, но, словно опомнившись, крепко вжался в поверхность, отдаваясь на волю ласкающим губам и рукам. Пальцы мягко массировали основание, порхали невесомыми прикосновениями по внутренней стороне бёдер, чуть спуская с них ткань чулок.       – Сальери... – хриплый шёпот и дрожащая рука, прикоснувшаяся к гладко выбритой щеке. – Прошу вас...       Капельмейстер приподнялся и быстро стянул с юноши чулки, возвращаясь к его лицу и целуя в искусанные губы. Моцарт вздрогнул и, будто очнувшись от забытья, потянулся руками к кюлотам Сальери.       ...Композитор коротко вскрикнул, почувствовав проникновение пальца, и сдавленно выдохнул, силясь расслабить напряжённое тело.       – Тише, я с вами, - Сальери пытался произнести это ласково, но собственное возбуждение искало выхода, и голос прозвучал низко и хрипло.       Однако... Тело музыканта под ним заметно расслабилось, позволяя добавить второй палец и начать медленно растягивать. Вольфганг зажмурился и, проведя руками по своей груди, прикоснулся тёплой ладонью к вздрогнувшему животу Сальери, опустил её ниже и обхватил тонкими пальцами возбуждённую плоть, медленно проводя по всей длине. Антонио рвано выдохнул, замерев на секунду и прикрыв глаза.       – Bello, - повторил его же слова Амадей.       Капельмейстер вновь открыл глаза и посмотрел на лицо Моцарта: щёки покрыты лихорадочным румянцем, губы приоткрыты, и сквозь них неравными порциями он вдыхает такой желанный в эти мгновения воздух, волосы взъерошились ещё больше, а обычно светлые глаза сейчас заметно потемнели, скрывая радужку за чернотой зрачка.       Сальери аккуратно убрал пальцы и, склонившись ближе, вновь поцеловал Моцарта: сначала мягко, чтобы отвлечь от своих дальнейших действий, а потом всё более настойчиво, ощущая, как тугие мышцы обхватывают возбуждённое естество.       Болезненный стон всё же проскользнул в поцелуй, но Вольфганг позволил телу максимально расслабиться и чуть шире развёл колени, облегчая проникновение.       Через несколько мучительно медленных мгновений Сальери замер, обеспокоенно вглядываясь в скривившееся лицо Моцарта: губа закушена, глаза закрыты, скулы побелели от напряжения...       – Вольфганг.       Он откликнулся, подаваясь бёдрами вперёд, призывая двигаться дальше. Кроткий стон сорвался с покрасневших губ, стоило Сальери сделать первый осторожный толчок. Моцарт уже более нетерпеливо приподнял бёдра, а руками обвил шею мужчины, притягивая к себе вплотную и жарко целуя, выражая всё накопившееся в теле нетерпение. Капельмейстер ответил и толкнулся сильнее, отчего юноша выгнулся в пояснице и, не сдерживаясь, громко застонал, сжимая пальцами кожу на спине Антонио. Короткие ногти оставляли следы в виде полумесяцев, но едва ли это кого-то волновало.       Вольфганг крепко обвил мужчину ногами за талию, сокращая любое расстояние до минимума. Губы Сальери покрывали нежную шею ласковыми поцелуями. Тонкие нити наслаждения пронизывали всё тело, разбегаясь от точки, где горячие губы соприкасались с кожей. Моцарт тяжело дышал, подаваясь бёдрами навстречу ставшим нетерпеливыми и резкими толчкам.       В голове витал вязкий туман, путающий единственно цельные мысли. Лишь бы руки держали крепко; лишь бы эта тяжесть не исчезла столь же внезапно, как исчезала, стоило Вольфгангу проснуться; лишь бы губы продолжали запечатлять на коже опаляющие прикосновения; лишь бы...       Звонко разбились последние мысли, взорвавшись яркой вспышкой, оседающей разноцветными искрами на границе реальности. Вольфганг протяжно застонал, откидывая голову назад и сжимая пальцы на крепких плечах капельмейстера. Туман медленно рассеивался, оставляя после себя лишь кристальную чистоту и ясность осознания реальности. Моцарт почувствовал, как тело Сальери на секунду замерло, напрягаясь, и тяжело опустилось на него сверху.       Оба композитора рвано дышали, приводя мысли в относительный порядок. Сердце Моцарта заходилось в безумной токкате, к которой сейчас так внимательно прислушивался Антонио, прижавшийся щекой ко всё ещё тяжело вздымающейся груди юного гения.       – Вы ведь слышите, - Вольфганг аккуратно провёл рукой по чуть влажным волосам и посмотрел на композитора, лежащего у него на груди. – Слышите, да?       – Да, друг мой, - Сальери приподнялся и с улыбкой взглянул в посветлевшие глаза Амадея. – Ваше сердце говорит о...       – Любви. К вам.       Воцарилась тишина, нарушаемая лишь редким пением птиц, прячущихся где-то в кронах деревьев. Капельмейстер опустился на плед и притянул Моцарта к себе, зарываясь носом в мягкие пряди на затылке. В такие моменты он особенно остро осознавал, что готов был отдать всё, пожертвовать всем, лишь бы иметь возможность каждый вечер засыпать в объятиях Вольфганга, а просыпаться от того, как он невесомо поглаживает его лицо, одновременно стремясь и боясь разбудить.       Так случалось, если музыкантам удавалось уединиться в какой-нибудь дальней комнате резиденции императора, или тогда, когда Констанца уезжала гостить к сёстрам или матери. И это случалось очень...редко.       – Сальери, - мягко окликнул его Вольфганг, вырывая из раздумий.       – Да, мой друг, - он провёл ладонью от запястья к плечу.       – Не думайте о том, что заставляет вас жалеть о чём-либо.       – Вы безгранично добры и бескорыстны, - мягко улыбнулся Сальери, откидывая с высокого лба рыжеватые прядки. – И я не жалею о том, что случилось и будет случаться. Вольфганг, вы...бесконечно дороги мне. И я...       Договорить ему не дал короткий поцелуй в губы. Амадей знал, как трудно давались капельмейстеру такие признания. И он научился понимать их без слов.       – И всё же... Как бы вы узнали, что я не соврал вам, рассказав о своей мечте? – серо-голубые глаза лукаво блеснули из-под ресниц, когда Моцарт осторожно сел на пледе и потянулся.       – Вас бы выдали ваши глаза, мой гений, - Сальери последовал его примеру.       Мужчина, не дожидаясь реакции, отвёл взгляд и посмотрел на спокойную воду, проглядывающуюся за зарослями кустарника. Мимолётная мысль...       – Вольфганг, а не желаете ли...искупаться?       – Я думал, вы шутили, - залился озорным смехом Моцарт, но всё же поднялся на ноги и протянул руку Антонио.       – Я редко шучу.       – А я редко обманываю. Поэтому опера обречена на провал.       – Вам идёт честность.       Вода приняла в свои мягкие объятия два разгорячённых тела, омывая каждую клеточку. На мгновение Амадей замер, прикрыв глаза и наслаждаясь блаженной прохладой. Но, почувствовав на своём поясе широкие ладони, с лёгкой улыбкой зашёл чуть глубже, утягивая за собой Сальери.       – Вы всё же не против?       – Никогда, Сальери.       Только не против вас.