В отсутствие зеркала

Джеймс Бонд — бесстрастен, Джеймс Бонд — умудрен опытом, и Джеймс Бонд — практичен. Эти черты, не слишком хорошо сочетаемые на первый взгляд, часто почти незаметны в нем, а порой, в некоторых случаях, и вовсе словно отсутствуют. Но они всегда есть, там, внутри, клокочут под жесткой внешней оболочкой. Например, сегодня неискушенный наблюдатель может принять его поведение за слабоволие или некую остаточную, неизжитую подростковость, всплывшую шальной мыслью в голове. Короче говоря, это напоминало отсутствие опыта и, следовательно, самообладания. На самом же деле — являлось практичным и разумным средством исправления зацикленности, беспокоившей его всю вторую половину прошедшего вечера. Конечно, это не было проблемой, ибо Джеймс Бонд не позволяет такого рода загвоздкам влиять на него так, чтобы они в итоге превращались в проблему. Однако вероятность есть, поэтому он и решил заняться этим сейчас. Ему очень нравится его нагота. Собственное тело, обычно весьма откровенно оцененное по достоинству теми, кого он выбирает для себя, вызывает одобрение, которое невозможно игнорировать, даже если б этого хотелось. А Бонд не хочет. Он смотрит вниз, любуясь собой: длинными, подтянутыми руками и ногами, усеянными шрамами. Большинство из них — плоды многолетнего патриотизма, другие — подросткового безрассудства. И единственный — след страсти. Он очерчивает его пальцами — тонкий темный невнятный оттиск, как выцветшая метка на коже, не сходящая уже более десяти лет. Она невероятно сильно вцепилась в него своими длинными, накладными ногтями — уродливыми, — но ему нравится вспоминать, как один из них вонзился в него и поцарапал. Он любит этот шрам. Даже если он когда-то и знал ее имя, то уже не помнит, но в памяти остались те ногти. Бонд проводит рукой вниз по своему животу, затем бедру, удовлетворенно наблюдая, как член дергается от прикосновений к его чувствительной коже. Он мог бы найти девушку, если бы захотел. Но — не хочет. Он хорош в этом и сегодня желает побыть эгоистом, не нуждаясь в ней, чтобы насладиться процессом, кем бы она ни была. Ему нужен только он сам. Он откидывает голову на подушку и позволяет своим мыслям свободно дрейфовать. Цепляются за первую же заманчивую картинку, которая всплывает в голове, и закрывает глаза, отдаваясь ей. В гостиничном номере его окружает полумрак и тепло, и он думает о сочных, розовых губах Кью, распутно и влажно обхватывающих его член. Конечно, мальчик молод. Бонд в курсе и отдает себе отчет в этом, даже в то время, пока дрочит на него. Сам факт: мальчик, а не мужчина (в понимании Бонда), — должен все рассказать об этом, но, каким-то образом, он — мальчик и старик в одном флаконе, хотя, возможно, это всего лишь отговорка. Часы на каминной полке громко тикают. Это дорогой отель, в номере — кровать с балдахином и миниатюрные канделябры, но Бонд игнорирует всю эту роскошь; он облизывает губы и воображает, как проводит языком влажные линии между бедер своего квартирмейстера. Он тихо ругается. Это редкость, но не проблема. Он никогда не сдерживался в подобных ситуациях, поэтому, вероятно, бесполезно начать делать это сейчас. Бонд негромок в сексе, независимо от наличия или отсутствия партнера, и тихие ругательства или кряхтение — примерно настолько же отвратительны, как и увеличение звука. Это легко управляемо. В конце концов, его не без причины называют сильным и молчаливым, но он представляет, как Кью скулит, стонет, умоляет и рыдает — и комната наполняется этими звуками. Бонд хочет, чтобы Кью был здесь, и он мог бы ответить на них, ибо абсолютно уверен, что смог бы сделать это. У него очень умелый и талантливый язык, от которого — он знает это! — каждый сантиметр профессионализма и мании величия Кью растаял бы; он обладает руками, которые раздвинули множество ног и зафиксировали бессчетное количество запястий. А еще пальцы — отлично знакомые, как с человеческим телом и оружием, так и с рулем автомобиля. «Умоляю», — думает он и знает: Кью будет молить. Будет корчиться. Будет извиваться и выгибать свою костлявую, молодую спину, упрашивая Джеймса позволить ему кончить. Его рука движется ловко и быстро на члене, влажном от смазки и предэякулята. Он мучит людей, с которыми спит, и ему нравится дразнить их, но когда дело доходит до себя лично — он предпочитает исключительно быстрое удовлетворение. Здесь нет большого зеркала, в которое можно было бы смотреть на себя и наслаждаться медленно и терпеливо. Это не занимает много времени. В реальности он аккуратно кончает в свою руку, но мысленно — забрызгивает спермой грудь своего квартирмейстера и опускает свою голову ему на колени, вознаграждая его за легкие, довольные стоны. Он позволяет себе эти фантазии. Ведь, в конце концов, нет ничего постыдного в том, чтобы отдаться своим мыслям в такой момент. Кью звонит через полчаса. Он по-прежнему лежит на простынях, обнаженный, хотя и сходил в ванную, чтобы смыть с себя смазку и сперму. Он никуда не собирается идти, поэтому не видит смысла одеваться. По мере разговора Кью сообщает ему, что он высокомерен, и даже заходит настолько далеко, что называет его нарциссом. «Я бы трахал тебя языком до тех пор, пока ты не принялся бы умолять», — думает он. — Если ты так считаешь, Кью, — говорит он.