Dio

      Теплый свет сочился в помещение, играл красками витраж, завораживая, и я, зачарованный, стоял посреди часовни, не смея и вздохнуть. Беззвучное, но оглушающее великолепие звенело в воздухе, протекая серебром по венам, и я не находил слов, способных описать всю недвижимую красоту этого вечного мгновения.       Пение отражалось от стен и разило в самое сердце, и гулкий восторг мой был столь громок, что мысль моя звучала лишь смущенным шепотом на грани впечатленного сознания.       Я заставил себя идти вперед, но я не шел, а парил, окрыленный почти ощутимой святостью этого маленького мирка, и я опустился прямо на прохладные, гладкие плиты пола, сраженный.       Звук лился, подобно слабому ручью, звенел, перерастая в непокорную реку, и падал водопадом, поселяя в душе то странное чувство собственной непричастности ко всему иному миру. Я не мог назвать эту молитву плохой или доброй, но она была возвышена, кристально-чиста, почти эфемерна, словно перо, ведомое лишь порывом ветра, бегущего по небесному простору.       Люди, что были там, сидели сомкнув очи, и я знал – мы чувствуем одно. Их губы искажались в блаженной улыбке, словно они подставляли лицо первому весеннему теплому веянью, и они дышали тихо, редко, словно боясь спугнуть это вечное чудо своим неосторожным вздохом, желавшим вылететь буйной птицей из собственной клетки.       Я чуть покачивался, подвластный завораживающему ритму, и разум мой плыл по безмятежному прохладному морю этого сладостного забытия. Слова, что несли в себе свет искренней веры, проплывали мимо меня дивной призрачной рыбой с глубин людских душ, изумрудно-красными отблесками отражавшихся на спокойной глади. Я был воистину жив в настоящие моменты, и в то же время я не существовал здесь, в этой нирване, пропитанной легким, изящным запахом ладана, переплетавшегося в танце с едва уловимым букетом трав – шалфей средь них сиял подобно молодой звезде на сумеречном небе. Я падал в манящие глубины сна и находил во них невообразимые сновидения.       Дурманящую дымку рассеивает легкое прикосновение к моему плечу – прозрачное, неуловимое, как луч света средь туч. Свет окрашен пурпурной тайной, чуть трепещут догорающие огоньки свеч, преклоняясь пред ветром, и легким танцев полевой травы звучит голос – тихий, уставший, но глубокий, непостижимый в одночасье, словно эхо волн, разбивающихся о скалы, словно звон колокольчиков, приглушенный полетом мотылька, и вековая мудрость слышалась во словах.       -Проснитесь, дитя мое. Солнце уже давно село.       Я, еще одурманенный дремотой, медленно поднял взгляд и замер. Ныне было сумрачно, но предо мною сиял свет – голубые глаза смотрели на меня и в них я видел небо, а золото волос вилось непокорной рекой, и я не находил слов ответа, ослепленный.       Священник мягко улыбнулся, и эта мудрая, снисходительная улыбка мне напомнила то чарующее пение, что увлекло меня – словно мир снова плыл пред глазами, перепетый эйфорией момента. Он протянул мне ладонь, чуть склонив голову, и с легкостью помог мне подняться, заставляя подивиться невидимой доныне силе.       -Позволь, я провожу тебя – ночи хранят множество опасностей.       Он мягко прошествовал ко входу, скрестив руки на животе, и я побрел за ним, бессильный отвести глаза от едва уловимого сияния его фигуры. Священник взял подсвечник, и огонь свечи причудливо заиграл на его лице, поддернутом дымкой задумчивости.       Он неспешно шел по прохладным аллеям, и ветер чуть играл с его волосами, что сияли даже в ночи. Танцевало пламя свечи, и он говорил – негромко, вдумчиво, о рассветах и закатах, о звездах и лесах, о цветах и о камнях, и речь его текла подобно колыбельной. Я был словно очарован тем миром, что открывал он мне, и не смел перебивать его, хоть и был преисполнен вопросами.       Засияла луна, доныне прикрытая тучами, и мы подошли к моему дому. Озарение было невероятным – я, задумавшийся, так и не сказал священнику собственного адреса, и это ввело меня в замешательство.       -Святой отец, но как? Я ведь не…       Он улыбнулся, склонив голову, и ничего не ответил.       -Но… Может, чаю? – я мялся, чувствуя себя отчего-то ребенком, предсказуемым и глупым.       Священник, все так же легко улыбаясь, качнул дважды головой, отрицая, и я совершенно растерялся. Он попрощался со мной и уже было развернулся, как я нашелся со словами.       -Тогда… как ваше имя, святой отец? – сказал я, не надеясь.       -Люди называют меня Dio. – произнес он, и пламя свечи вдруг взвилось, осветив его лицо, на миг преобразившееся.       Он, вновь одарив меня улыбкой, пошел вперед, что-то напевая, а я, изумленный до краев души, смотрел, как Бог уходит, оставляя за собой легкий аромат ладана и шалфея.