Течный, сладкий, мой...

      Марк       — Простите, простите, простите, — бормотало чудо, пойманное Марком в объятия, и робко отпихивало альфу от себя, упираясь ладошками ему в грудь.       — За что? — спросил Марк просто для того, чтобы что-то сказать в ответ, и вновь уткнул нос в пушистую макушку омеги.       От него пахло… пахло так, что и слов для определения не подобрать: домом, майским утром, теплым молоком, семейными посиделками у камина и счастьем. Пахло семьей.       — Я сам не понял, как сюда… Я решил — вы мне снитесь.       Честно говоря, Марк в первый момент подумал о своем ночном госте тоже именно так: сон из разряда тех, после которых просыпаешься на перепачканных спермой простынях.       Он смертельно устал, заблудился в этом долбаном лесу, который, по идее, должен был знать, как свои пять пальцев. Его ела совесть, потому что из-за этой глупости он ужасно и катастрофически опаздывал. Но наступила кромешная тьма, деревья, казалось, ополчились все и разом, уставляя на него свои острые ветки и толстые сучья, и когда усталая коняшка наконец-то вынесла его к покосившемуся и явно заброшенному домику, он воспринял это как знак. Надо было передохнуть и дождаться рассвета. И черт дернул его сорваться и уехать одному! Глупость. Сплошная глупость, которая закончилась весьма закономерно.       Внутрь дома Марк не пошел — побрезговал, а вот расположенным по соседству покосившимся сараем, в котором пахло сухой травой и почему-то цветами, воспользовался. Расседлал коня, вытащил из мешка плащ, расстелил его поверх пышной шапки серого в темноте сена и уже через пять минут спал. И снилось ему что-то такое светлое, что даже во сне он улыбался.       И вот теперь оказалось, что был это вовсе не сон, а чудная явь — маленький, на ощупь совсем тощенький омега, который тек и при этом пах так сладко, что Марк мог думать только о том, чтобы овладеть им, вогнать, вбить себя в податливое тело, сцепиться узлом, вонзить зубы в основание шеи, пометив, сделав своим…       Стоп! Вот этого как раз делать было никак нельзя, и Марк даже вздохнул, в который раз жалея самого себя. Да, жизнь сложная штука… Но иногда в ней случаются и очень славные вещи. Нежданные и негаданные. Вроде вот этого жаркого, гибкого омежьего тела рядом.       Мальчик, продолжая отпихивать Марка от себя узкими ладошками, при этом так и отирался бедрами о давно колом стоявший член альфы. Марк, пристанывая от предвкушения и темной горячей страсти, просунул пальцы под свободное одеяние омеги, задирая его до самой шеи, и с наслаждением убедился в том, что его ночной гость под этой тряпкой абсолютно обнажен и предельно возбужден. Небольшой член омеги прижимался к животу, яички подтянулись, а маленькая ладная попка была вся мокрой от смазки. Течный, сладкий, мой… Зарычав яростно, Марк встал на колени, одновременно переворачивая мальчика на живот и вздергивая его задницей вверх. Светлые ягодицы смутной тенью белели в кромешной тьме, и Марк жестоко пожалел, что не может рассмотреть все в подробностях. Увидеть припухшее и раскрытое для него отверстие… И все остальное тоже.       Омега под ним дышал громко и перепуганно, и Марк погладил его нежно по спине, скользя пальцами по узкой дорожке шерстки, сбегавшей вдоль позвоночника. Волоски были совсем тоненькими, шелковистыми, мягкими. В них хотелось зарыться носом… Марк так и сделал, а после проследил эту грешную дорожку до самой расселины между ягодицами.       Здесь запах был еще интенсивнее и просто сводил Марка с ума, превращая его из существа разумного в голодное хищное животное, которое вышло на охотничью тропу и только что настигло жертву… Думая об этом и возбуждаясь от подобных мыслей еще сильнее, Марк приник ртом к анусу омеги, собирая губами и языком фантастический вкус его течки. Мальчик пах невинностью и чистотой, и это пробрало альфу до дрожи, до глухого рычания, родившегося где-то глубоко в горле. Дрожащими руками он принялся расправляться с застежкой своих штанов. Хотелось сразу, до конца, до стона и воя, чтобы омега бился и кричал под ним… И в то же время хотелось медленно, нежно, чтобы мальчик, если и стонал, то только от страсти. Такой славный, такой чистый, такой нетронутый…       Зажмурив глаза, от которых в этой проклятой темноте помощи все равно почти не было, Марк пристроился к горячей и скользкой дырочке ануса и, удерживая себя из последних сил, медленно надавил. Омега тут же зажался, тихонько заскулил и даже двинулся прочь от Марка, но тот придержал мальчика за бедра, приговаривая:       — Потерпи, сладенький, потерпи, не убегай от меня. Потом нам обоим будет очень хорошо. Поверь. Я знаю, о чем говорю.       Головка в спазмически подрагивающее отверстие просунулась с трудом. Было узко настолько, что самому Марку стало больновато. Омега дрожал и, кажется, плакал. Марк замер, хоть у него перед глазами уже плясали какие-то пятна, а стиснутые зубы скрипели так, что слушать было страшно.       — Скажи, как полегче станет, чтобы я мог… дальше. Ладно? Скажи, прошу, а то я сейчас просто сдохну.       Омега хлюпнул носом и неуверенно двинул попкой, словно проверяя — не примерещилось ли ему происходящее, и в его анусе, распирая его, действительно торчит крупный член альфы. Движение это стало последней каплей, переполнившей терпение, Марк не выдержал и все-таки вогнал себя до конца, вызвав у омеги болезненный крик и сам едва удержавшись от него.       — Все. Теперь все, малыш. Сейчас твоя дырочка привыкнет к моим размерам, и все у нас будет хорошо.       — Она… Она, кажется, привыкла… — тихонько прошелестел омега через минуту, которая показалась Марку вечностью страданий, и вновь весь сжался вокруг его члена.       «От смущения», — буквально растекаясь от нежности, подумал альфа и в который раз пожалел, что ни черта не видно. Наверняка у мальчика сейчас покраснели его славные гладкие щеки и маленькие ушки, и даже, быть может, верх груди до самых сосков — нежных и возбужденно торчащих острыми чувствительными вершинками.       Желая убедиться в том, что хотя бы в этой части он не ошибается, Марк пригнулся, ложась грудью на хрупкую спину омеги, и ладонями прошелся вдоль его потных боков вверх. Сосочки были припухшими, как и положено у течного омеги, бархатистыми и горячими. И да — их вершинки торчали, словно вишенки на двух очаровательных пирожных. Так бы и взял в рот.       «Позже», — пообещал себе Марк и двинулся внутри омеги. Тот жарко застонал в ответ и переступил коленями, устраивая себя удобнее на члене альфы. И тому окончательно сорвало крышу. Вцепившись пальцами в бедра мальчишки, он стал входить в его тело ровно так, как и мечталось, как снилось — медленно и ритмично, длинно и до самого дна, жарко и томно. Омега крутился, извивался и скулил. Пальцы его правой руки беспомощно скребли Марка по бедру так, словно требовали — ближе, скорее, сильнее.       Марк кончил ярко, как никогда ранее. Так, будто у него в голове что-то взорвалось слепящим светом. Кончил, а после упал на бок, увлекая за собой легкое тело омеги и чувствуя, как начинает стремительно раздуваться узел. Мальчишка хныкал и елозил на нем, убедительно показывая опытному Марку, что одного короткого раза охваченному течкой омеге было мало, не хватило, хотелось еще.       — Жаркий мой, — шепнул Марк в самое ушко, которое удачно оказалось у него прямо под губами. — Теперь придется подождать, пока расцепимся. Не хочу навредить тебе. Ты все еще такой узенький. Это потом, когда альфы как следует разработают твою славную дырочку, можно будет продолжать играть и с узлом. А теперь просто полежи.       Сказанное омеге не понравилось, зацепило. Мальчик весь зажался и как-то даже заледенел, шепнув:       — Не будет других альф…       «Романтичный глупыш, — подумал Марк, начиная нежно оглаживать своему нежданному любовнику грудь, задевая сосочки, а после впалый живот, липкий от спермы самого омеги, и, наконец, теперь уже мягкий и оттого невероятно уютный и приятный на ощупь член. — Романтичный, как все омеги. Уже что-то там такое себе про меня, наверно, напридумывал. Любовь до гроба, верность и все такое. Кстати… Кстати, это все так завлекательно звучит, когда рядом… этот глупый маленький омега… Глупый… Славный… Жаркий…» Накатила приятная дрема. Усталость от долгого пути и постоянной нервотрепки давала о себе знать. Марк и не заметил как заснул.       Его разбудил солнечный луч и тихое шевеление рядом. Сразу вспомнилось то, что произошло ночью — невероятный, неповторимо яркий секс с невинным, но, как оказалось, таким страстным омегой. Стало стыдновато. Неужели он так и заснул с узлом в заднице у этого глупыша? Тоже мне — опытный альфа! Но ничего, можно ведь будет успеть еще разок, до того, как придется вставать и ехать дальше… От одной только мысли об этом Марка перекосило, словно он уксусу хлебнул. Однако надо, черт побери, надо… Но чуть позже. А сейчас…       Потянувшись и думая исключительно об этом невероятно приятном «сейчас», Марк раскрыл глаза… и вскрикнул, шарахнувшись в сторону и разом начав нащупывать оружие. Рядом с ним было… чудовище. Взгляд первым делом уперся в сморщенную и словно бы оплавленную кожу на щеке. Ужасными бурыми струпьями и набегавшими один на другой шрамами она стекала на шею, а потом и за ворот свободной ночной рубахи, которая… Которая вдруг рванулась в сторону и вверх. Марк шарахнулся еще сильнее, наконец-то охватывая пальцами с вечера пристроенный рядом меч и спросонья вообще не понимая, что произошло. И только когда стремительная хрупкая фигурка на мгновение заслонила свет в широких дверях сеновала, Марк осознал все. Его течный омега… Тот, с кем он провел самую прекрасную, жаркую и нежную ночь в своей жизни… Урод с трагически обезображенным лицом…       — Стой! — завопил Марк, подхватываясь и тут же чуть не падая, запутавшись в спущенных штанах. — Погоди! Не убегай! Ты все не так понял!       Придерживая раззявленную ширинку, Марк выскочил на улицу и, щурясь от яркого солнечного света, осмотрелся по сторонам. Теперь, при свете дня, стало видно, что домик хоть и был скособоченным и очень старым, но заброшенным совершенно точно не выглядел. На окнах были милые занавески в горошек, у входа — цветущий куст жасмина и ухоженные яркие клумбы, чуть в стороне тщательно обработанный огород… И никого.       — Малыш! Ну куда ты убежал? Не надо меня бояться. Иди, хоть познакомимся! — вновь позвал Марк, попутно торопливо застегивая штаны.       Предполагая, что перепуганный его реакцией мальчишка спрятался в доме, Марк первым делом пошел к дверям. Но они не были заперты, а в единственной светелке оказалось пусто. Марк осмотрелся с любопытством. Было… бедно. Очень бедно. Причем эта бедность казалась еще более вопиющей из-за того, что было видно: хозяин домика пытается хоть как-то ее скрыть, украсив свой немудрящий быт яркой вышивкой, которая скрывала дыры, и не менее яркими букетами в явно самостоятельно вылепленных кривеньких горшках. Постель была разобрана и пахла течным омегой. Скинутое на пол одеяло наглядно говорило о том, что именно отсюда растревоженный приехавшим Марком хозяин дома и отправился к нему на сеновал. Отправился, неудержимо привлеченный мощным ароматом сильного альфы… Как лунатик за светом ночного светила… Глупый… Маленький… А теперь еще перепуганный и наверняка обиженный…       Как неудачно все получилось. Мальчишка, каким бы ни было его лицо, совершенно точно не заслужил наутро после его первой в жизни вязки такой вот реакции от альфы… Наверно, из-за своего уродства он и живет здесь, посреди леса, один. Люди злы к тем, кто чем-то отличается от них. И он сам только что подтвердил это слишком наглядно.       Марк проискал мальчишку битый час, искренне сожалея о том, чем у них все закончилось. Но уже давно пора было ехать. Его как пить дать ждали и костерили последними словами. Терять время и дальше было нельзя. И так по приезде Анри наверняка начнет выносить ему мозг столь умело и настойчиво, что сразу захочется повеситься самому или удавить его…       Свадьба! Сегодня утром у него должна была состояться свадьба! А сам он обещал прибыть к себе домой еще вчера вечером. И ехать-то было всего ничего, а вот гляди ж ты — словно леший дорогу ему запутал, все тропинки переплел, да так, что он заблудился там, где, казалось, это было в принципе невозможно. Вот и сейчас, сколько он ни принюхивался, не удавалось уловить и следочка убежавшего мальчика. Марк гневливо глянул на цветущий вовсю жасмин, который, как обычно, отбил ему нюх удивительно эффективно, чихнул и зарычал от раздражения, обиды и расстройства.       Омега не показывался и не отзывался, как Марк его ни звал. И, может быть, это было к лучшему для них обоих. Что бы ему мог сказать сейчас Марк? «Спасибо! Было очень хорошо! Я твоего лица случайно испугался, но ты, на самом деле, не такой и страшный. А теперь прощай». Так? Чушь! Продолжая ругаться вполголоса на себя, свою долбаную судьбу и вообще на все, что попадалось на глаза или под руку, Марк оседлал коня и вскоре уже ехал, как ему казалось, в сторону дома. Но полянка, на которой стоял скособоченный домишко, давно осталась где-то позади, а Марк проплутал еще достаточно, прежде чем выбрался на торную дорогу. Было очевидно, что, захоти он найти омегу, с которым провел ночь, ничего из этого бы не вышло. И к лучшему! Да. К лучшему…       Этьен       Он уехал! Слава богу, уехал! Этьен выбрался из небольшой пещеры под корнями поваленного дерева, где и прятался все это время, стараясь не рыдать в голос, чтобы не выдать свое местоположение, и молясь о том, чтобы ночной гость не сумел найти его по запаху. На душе было пакостно, по-прежнему тянул живот, и нестерпимо хотелось вновь ощутить в себе альфу… Причем не абы какого, а именно этого, который в ужасе шарахнулся от него, как от самого страшного кошмара. Всего одна ночь, несколько коротких часов, в течение которых он чувствовал себя полноценным — желанным, соблазнительным, нужным… Как мало… Как жестоко, убийственно мало…       С тех пор, как в устроенном кем-то пожаре погибла его семья, а сам он выжил чудом, получив при этом ожоги на правой стороне лица, на шее и вниз с плеча по руке, в его жизни перевернулось все. Миленький омежка, которому улыбались, которого так и норовили потрепать за щечку или погладить по головке, превратился в изгоя, в чудовище, в урода.       Дети в деревне, куда Этьен раньше ходил за провизией, меняя на нее высушенные лекарственные травы и коренья, а кроме того выделанные шкурки животных, пойманных им в силки, так и кричали ему вслед: «Урод! Прóклятый урод!». Они были так настойчивы, что Этьен и сам вскоре перестал сомневаться в сказанном. В том, что его действительно кто-то проклял, лишив семьи, лишив лица, лишив общества людей… Урод! Прóклятый урод…       Тихо подскуливая и хлюпая носом, Этьен добрался до распахнутых настежь дверей своего дома, закрыл их за собой и уже здесь зарыдал в голос, не сдерживая себя. И дом словно отвечал ему, поскрипывая и покряхтывая, как старый дед. Что будет, когда он начнет рушиться? Куда он пойдет? Где сможет приткнуться так, чтобы в очередной раз не оказаться жертвой насмешек и гонений?       Этьен перестал выходить к людям, окончательно замкнувшись в себе, скрывшись, спрятавшись в лесу, после того, как его едва не забили камнями. У одного из деревенских омег умерла корова, наверняка нажравшись ядовитой травы на опушке, куда рачительные хозяева свою животину не пускали, привязывая на лугу. А судьба распорядилась так, чтобы именно в этот день Этьен решил прийти к хозяину местной лавки, надеясь, как обычно, обменять высушенные травы и коренья, заячьи шкурки и сушеные грибы на крупу, соль и новые штаны для себя. Кто-то крикнул, указывая на него. В толпе, собравшейся возле двора того самого непутевого омеги, который не уследил за скотиной, вскипело что-то страшное и злое. Этьен даже не понял, с чего они во всем обвинили именно его, почему решили, что он как-то сумел сглазить бедную корову, которую и не видел никогда… Факт тот, что домой он еле дополз — весь в крови, в ссадинах и синяках. Хорошо хоть ничего не сломали, а то что бы он делал? А так — отлежался и постановил для себя более никогда с людьми ничего общего не иметь.       А тут вдруг этот альфа — такой красивый, такой сильный и мужественный… И пахнущий так, словно в нем был весь мир Этьена, все его счастье, вся жизнь… Как же сладко было с ним, как прекрасно, совершенно и правильно. Вот только сказка закончилась слишком быстро — утром, когда незнакомец, проснувшись, увидел лицо Этьена.       Слезы снова хлынули из глаз, заливая щеки, стекая по ним в рот, щекотно забираясь в нос. Этьен подбежал к кровати и рухнул возле нее на колени, утыкаясь зареванным лицом в простыню. Хотелось умереть. А еще лучше не рождаться вовсе…       Марк       Дома все предсказуемо стояли на ушах. Но, как выяснилось, не только потому, что пропал сам Марк.       — Анри сбежал! — весело тараща глаза, сообщил ему Жак де Бо — старый друг и правая рука.       — Не понял, — решив, что судьба продолжает смеяться над ним, переспросил Марк и свесился из седла, впиваясь взглядом в рябое лицо товарища, украшенное здоровенным щербатым носом, формой и расцветкой более всего похожим на зрелую сливу.       Жак улыбнулся, имея вид донельзя довольный.       — У него приключилась внезапная любовь, как выяснилось из записки, которую твой жених соизволил оставить.       — И что?       — Ну, естественно, этих идиотов поймали…       — Черт тебя побери, Жак, с твоей старательностью…       Тот лишь подмигнул.       — Поймали, но не сразу, Марк. Не сразу… Одно тебе могу сказать: везти обратно их пришлось вдвоем. Потому как от испуга Анри так зажал в себе узел своего любовника, что расцепить их не удалось и через час. Так и доставили твоего женишка пред светлы очи его драгоценного папаши с чужим членом в жопе.       — Значит, я свободен? — не веря всему услышанному, робко спросил Марк.       — Ну, как сказать… Глубокоуважаемый господин де Пардайян-Гондрен‎ настаивает на том, что свадьба должна состояться несмотря ни на что. Ты же знаешь его доводы: твой покойный отец дал ему свое нерушимое слово, скрепив его личной подписью, — Жак презрительно скривился.       — Я должен поехать в столицу…       — И подать правильно составленное прошение. У меня там есть толковый крючкотвор. Бета — каких поискать, кишки через нос вытащит и в жопу затолкает. Теперь отобьемся, Марк. Спасибо Анри за его похотливый задок и глупую голову.       — Собирайся, — коротко приказал Марк и перевел взгляд на дом.       Из окон нижнего этажа на него перепуганно смотрели чудо-жених, его распрекрасный папаша и еще какой-то мрачный тип, за спиной у которого маячили двое солдат. «Тот самый бедолага, член которого…» — понял Марк и вдруг захохотал в голос, впервые за несколько лет чувствуя себя свободным и даже счастливым.       Этьен       Лето заканчивалось, радуя последними теплыми и солнечными денечками. А вот жизнь по-прежнему никак не могла вернуться к привычной норме. Сначала Этьен решил, что заболел — съел что-то не то. Проблевав все утро, он чувствовал себя использованной старой ветошкой — так много сил у него забрал этот приступ. Но потом все кончилось, и он даже смог затолкать в себя какую-то немудрящую еду. Однако утром следующего дня все повторилось. А потом вновь и вновь… А после течка, которая по всем законам должна была прийти через два месяца после первой, так и не началась…       Тут даже до совершенно темного по этой части юного омеги дошло, в чем причина его утренних недомоганий. Он забеременел! Это было… странно. Это было почти невозможно — залететь в самый первый раз, в первую же течку, начавшуюся столь не вовремя. Считалось, что организм юного омеги в эту пору еще не готов… Такое если и случалось, то об этом говорили как о чуде. И вот именно с Этьеном это самое чудо чудное и произошло.       Омега стоял, глядя на себя в осколок зеркала перепуганными и круглыми от изумления глазами, и пытался понять, что же он по этому поводу чувствует. С одной стороны, было дико страшно — ну как он будет рожать один среди леса, без чьей бы то ни было помощи и поддержки? С другой — от одной только мысли о том, что, если все пройдет удачно, он больше никогда не будет одинок, на душе становилось тепло и солнечно. У него будет малыш. Маленький альфочка, бета или милый омежка… Похожий на того самого альфу, который никак не шел у Этьена из головы.       Бывало, он часами ел себя поедом за собственную трусость. Ну чего он тогда перепугался как заяц? Сбежал, спрятался… А альфа ведь его звал, говорил, что Этьен все не так понял, что он ему совсем не противен, что надо познакомиться… Быть может, если бы он решился выйти… Нет. Ерунда. Глупые и наивные фантазии.       Чтобы убедить себя в том, что все равно ничего бы не вышло, Этьен опять уставился на себя в зеркало, убрав от лица и с шеи русые мягко вьющиеся волосы и повернув голову так, чтобы все его шрамы, весь кошмарный ужас, оставленный на его лице давней трагедией, словно несмываемая печать горя, стали хорошо видны. Действительно, глупые, наивные фантазии… Кто без отвращения сможет взглянуть на такое? Кому будет не противно? Бедный альфа, наверно, до сих пор передергивается, вспоминая лицо Этьена, и с омерзением думает о том, что, возможно, трогал пальцами или, не ровен час, губами эту жуткую кожу — то бугристую, то глянцево-блестящую…       Марк       Ему опять снился этот проклятый сон. Запах течного омеги, с которым он провел ночь в лесу, стройное гибкое тело под пальцами, одуряюще узкий анус — жаркий и щедрый… Губы, которые он так и не поцеловал наяву, но которые ласкал во сне. Этот омега, этот проклятый омега… Ну почему он так засел в его сердце, пробрался под кожу, влез в самое нутро?.. Казалось бы — наслаждайся жизнью и радуйся, избавившись от навязанного брака с ненавистным Анри, так ведь нет!       В столице тогда все прошло удачно. Въедливый бета-крючкотвор, которого ему рекомендовал ушлый Жак, действительно показал класс, помимо прочего, выискав в бумаге, которую когда-то подмахнул отец Марка, какие-то лазейки. В итоге через пару месяцев круговерти и нескончаемой склочной переписки, альфа стал обладателем внушительного вида бумаги, подписанной самим королем, из которой следовало, что в силу открывшихся обстоятельств брачный договор утратил силу, и он — Марк Арман Гастон Максимильен дʼАльбре, граф Роган — свободен, как ветер.       Правда, свободен лишь от Анри, но не от собственных воспоминаний. И почему он так шарахнулся тогда от бедолаги-омеги? Ну почему, спрашивается? Прокручивая в памяти увиденное тогда — мельком и слишком фрагментарно, он тем не менее все больше приходил к выводу, что ничего действительно ужасного и не было. Главное на лице омеги — добрые, наивные, широко раскрытые в надежде на лучшую долю глаза были так хороши, что изуродованная шрамами щека как-то терялась, становилась неважной и несущественной. А он, дубина, перепугался, словно действительно чудовище увидел. Каково ему сейчас — тому мальчишке, которым он, по сути, воспользовался ночью, а потом столь наглядно продемонстрировал свое отношение к его травмам утром?       Промучившись достаточно долго, Марк все же решился найти омегу и хотя бы поговорить с ним. Он раз за разом прочесывал лес в том месте, где, как ему казалось, он в ту ночь и блуждал, сбившись с дороги. Но ничего не находилось. Так, словно тот самый хулиган-леший, который в прошлый раз нарочно завел его на полянку с покосившимся домиком, теперь так же осознанно не пускал его туда, путая тропинки, следы и запахи.       Стыдясь своих порывов и не желая кому бы то ни было рассказывать о том, что произошло той ночью, Марк занимался поисками в одиночестве или в сопровождении Жака, который ворчал и ругался, но от друга не отставал.       — Ты бы хоть сказал, что именно мы ищем, — раз за разом повторял он, отгоняя назойливых осенних комаров.       В лесу было холодно и сыро. Того гляди первые белые мухи среди стволов закружатся. Как можно выжить здесь суровой зимой? Одному… И ладно бы речь шла о сильном, выносливом альфе, но тут-то был маленький и совсем юный омега…       Как-то, не выдержав этих мыслей и, надо признать, пребывая в сильном подпитии, Марк все же проболтался Жаку о том, что именно разыскивает так упорно и безуспешно. Тот — как обычно, куда более трезвый — тут же сообщил Марку, что он однозначный идиот, дубина и болван.       — Что ты почувствовал, когда его запах уловил? Чем пахло?       — Течным омегой.       — Да понятно, что не моими подштанниками! Что еще? Какой был запах?       — Я словно домой вернулся, Жак. С войны. И дома меня ждали и мне были… рады, — пробормотал Марк и всхлипнул, уронив чугунную голову на скрещенные руки.       — Во-от! — протянул Жак и постучал согнутым пальцем по лохматому затылку друга. — Вот! Он твой истинный. Совсем, небось, молоденький. С еще не до конца сформировавшимся ароматом. Может, та течка у него и вовсе первая была!       — Но как же?.. — Марк поднял голову и уставился на Жака несчастными глазами больной собаки. — Мне всегда говорили, что если встретишь истинного, то узнаешь его сразу…       — Нет правила, из которого не было бы исключения, — философски заметил Жак и потеребил свой сливовидный нос. — Я за те пятьдесят лет, что прожил на белом свете, убеждался в этом слишком часто. Слишком часто… Ладно, не грусти, друг ты мой дорогой, сыщем мы твоего омегу! Или я не Жак де Бо! Не может быть, чтобы жил он совсем уж отшельником. Наверняка в деревнях хоть иногда да появляется. А значит, его должны помнить. Найдем!       Следующая же неделя показала, что Жак был прав — мальчика со шрамами помнили, хоть и кривили морды при его упоминании. А в последней деревне и вовсе обозвали злым колдуном, который скотину портит, и пригрозили в следующий раз убить, если заявится.       — Жаль в прошлый раз не добили! — надрывался тощий омега, размахивая при этом руками, словно ветряная мельница. — Коровушку мою извел. Как есть извел, черная его душа.       — Понятно, — крайне неприятным тоном ответил Марк, и омега тут же заткнулся. — Спешу сообщить: если еще раз услышу подобную чушь или узнаю, что кто-то посмел его хоть пальцем тронуть, — здоровенный кулак альфы сжался так, что побелели костяшки, — лично удавлю. Или прирежу — как настроение будет. Староста! Все правильно понял? Повторять не надо?       — Все, все, господин. Не извольте, так сказать…       — А я все-таки изволю, — злобно перебил Марк, по-прежнему косясь на омегу, который и затеял все это безобразие, а теперь перепуганно прятался за спинами односельчан. — Изволю приказать, чтобы в том случае, если мальчик вновь придет в деревню, его задержали вежливо и послали гонца мне. Теперь все.       Этьен       Ходить в лес, чтобы расставить силки или набрать грибов в сушку, на зиму, становилось все тяжелее. Живот был уже очень большим, и ребенок внутри пихался слишком сильно. Этьен начал подозревать, что это, во-первых, совершенно точно альфа, а во-вторых, может, и не один. Такое вполне могло быть. В их семье двойни не были такой уж большой редкостью. По крайней мере, в прошлом… Но от подобных мыслей становилось еще страшнее. Как родить одного без посторонней помощи и поддержки, и то было непонятно. Двойня же наверняка убьет его. А раз погибнет он, неизбежно умрут и дети. Даже если он и сумеет произвести их на свет.       Идти к людям? Но еще страшнее становилось от воспоминания — разъяренная толпа, кидающая в него камни… И так — смерть, и так… Вот если бы он тогда не спрятался от альфы, а вышел бы к нему… Кто знает, может, сейчас бы он не бродил по пустому, продуваемому ледяными ветрами лесу, а сидел бы у теплой печи в доме. И рядом был кто-то, кто отнесся бы к нему по-доброму. Ну ладно — пусть не к нему, но хотя бы к его еще не рожденным детям…       С другой стороны, велика была вероятность и такого поворота событий: он бы вышел, разъяренный альфа рассмотрел бы его еще лучше и просто убил за то, что Этьен посмел, будучи уродом, залезть в постель к такому красивому и наверняка доблестному воину. Его, небось, до сих пор передергивает, едва только вспомнит… Или он обольщается, и альфа, который пах так божественно и притягательно, да и выглядел как мечта любого омеги, уже и думать о нем забыл? Вокруг столько красивых и утонченных омег, способных не только доставить удовольствие в постели, но и усладить взор такого альфы, как тот, чье имя Этьен так и не узнал, но чьих детей носил под сердцем.       Воображение рисовало его в объятиях других омег. Он видел своего обожаемого незнакомца в постели, представлял, как его темноволосая голова склоняется над опрокинутым и расслабленным лицом красивого омеги... И при этом поразительные на его смуглом лице ярко-синие глаза лучатся улыбкой и нежностью... От этого становилось так больно, что слезы сами собой начинали катиться из глаз, и Этьен смахивал их зло и решительно. Нечего разводить нюни! Не в его ситуации. Ему надо думать совсем о другом. О том, как выжить самому и спасти детей. Любой ценой.       В последнее время Этьен все чаще размышлял о том, чтобы попробовать добраться до замка. Раньше, бывая в деревнях, он слышал о молодом господине земель, на которых он, собственно, и жил, только хорошее. А еще говорили, что тот уже назначил день свадьбы. Если так, то сейчас омега, который стал ему супругом, вполне возможно, тоже в тяжести, а значит, может отнестись к другому беременному омеге с пониманием и жалостью…       Если решаться на это, то нужно было делать это сейчас. После того как ляжет снег, дойти до людского жилья из его избушки, да еще с таким пузом будет нереально… И в какой-то момент Этьен сделал выбор. Даже не ради себя. Ради детей. Он достал из шкатулки ту единственную вещь, что осталась ему от родителей. Отец говорил, что это — знак некогда могучего, а теперь уничтоженного рода, к которому принадлежит его семья, и в котором Этьен был последней зеленой веточкой. Юный омега верил ему. Отец в эти моменты становился строгим и горделиво-возвышенным. Быть может, перстень как-то сможет помочь?.. Надев его на палец и для сохранности подвязав ленточкой, чтобы не соскользнул со слишком тонкого пальца, Этьен закутался в теплый плащ и подхватил заранее вырезанную в лесу палку, на которую можно было бы опираться, чтобы идти было легче.       Дорога была тяжелой и долгой, но, к счастью, обошлось без проблем. Надвинутый глубоко на лицо капюшон скрывал его уродство, а выпирающий живот отпугивал игривых альф, привлеченных запахом свободного омеги.       В ворота замка Этьен вошел без задержек — был торговый день, и всюду сновали люди, неся свой товар внутрь или возвращаясь, уже продав его. А вот потом все осложнилось. Этьен обратился к одному из тех солдат, что стояли на посту перед входом в главное здание, и попросил у него совета: как бы ему обратиться за милостью к супругу хозяина замка. Солдат посмотрел на него дико, а после заржал в голос. И хохотал так заливисто, что Этьен даже перепугался, хотя и был уверен в том, что скрывал свое уродство достаточно хорошо, чтобы быть уверенным — смех вызван не его отталкивающей внешностью.       На шум подтянулись другие солдаты-альфы, одетые одинаково добротно и, пожалуй, даже нарядно. Вскоре новость о том, что кто-то спрашивает омегу — супруга хозяина замка, распространилась среди них, и, к изумлению и еще большему страху Этьена, теперь над этим смеялись уже все. Двор буквально дрожал от могучего хохота. Альфы давились и всхлипывали, пихая друг друга в бока, и почему-то вспоминали какой-то член, заклиненный в чьей-то заднице, а кроме него — выражение лица «милашки Анри».       Ничего не понимающий Этьен уже начал пятиться назад, страшась, что сейчас эта непонятная реакция на его простой вопрос как-то трансформируется, перекинется на него самого, и ничем хорошим это не кончится. И тут кто-то подошедший сзади одним резким движением ухватил его за руку, на среднем пальце которой болталось привязанное родовое кольцо, одновременно сдергивая с головы Этьена капюшон.       Марк       Он устал так, что засыпал прямо в седле, периодически клюя носом и заваливаясь то вбок, то вперед. Жак, раз за разом подхватывавший его, чтобы друг не свалился под копыта лошади, не переставал ворчать о том, что надо бы сделать привал, развести костер, приготовить еду, поесть и поспать, но Марка словно что-то тянуло вперед, не давая ему покоя.       — Нет, Жак, мы должны сегодня попасть в замок.       — Да что ты там забыл такого, чтобы рваться в этот каменный мешок? Брр. Сейчас там холодно и мерзко. Слуги наверняка без приказа не додумались протопить комнаты, и мы будем сидеть и клацать зубами до тех пор, пока этот монстр не прогреется. А это, ты сам знаешь, произойдет не скоро. Не хватает, ох не хватает там твердой омежьей руки.       — Скоро будет и рука, и нога, и все остальное прочее, — Марк мрачно усмехнулся.       Он возвращался из столицы, куда его вызвали как раз по этому поводу и сообщили безапелляционно, что далее он оставаться холостым просто не может. Род должен быть продолжен. Точка. Пока конкретное имя будущего супруга не было названо, но Марк отдавал себе отчет в том, что за этим дело не станет. Да и намеки, сделанные ему, оказались совершенно прозрачны. Сразу несколько юных омег из благородных семей были представлены ему на королевском балу совершенно не случайно. Марк понимал, что король, всегда благоволивший ему, тем самым устроил неофициальные смотрины, давая Марку возможность заранее присмотреться к соискателям высокого звания супруга самого графа Рогана и шепнуть о своем возможном выборе. Но у Марка перед внутренним взором стояло лишь изуродованное шрамами, но все равно такое дорогое и притягательное лицо юного омеги из лесного домика и его чистые и доверчивые глаза… Найти мальчика так и не удалось, как Марк ни упорствовал, что бы он ни делал.       До замка они с Жаком и солдаты, сопровождавшие хозяина в столь далекой поездке, добрались в самый разгар торгового дня. Но даже для этого момента во дворе было, пожалуй, слишком шумно. Толпа солдат почему-то собралась перед входом в главное здание и гомонила так, что усталый Марк даже скривился.       — Наверно, воришку поймали, — безразлично проворчал Жак и направил лошадь в сторону конюшен.       Марк кивнул, соглашаясь, и тоже тронул поводья, чтобы последовать за другом, но тут кто-то сдернул с головы окруженного солдатами щуплого да к тому же беременного омеги капюшон, одновременно выворачивая ему руку.       — А ну отставить! — гаркнул привычно Марк, который в такие моменты всегда забывал, что давно не на войне и не командует армией.       Приказ подействовал. Солдаты, которые прошли с Марком огонь и воду, среагировали привычно и четко, вытянувшись во фрунт и уставив глаза на командира.       — Что происходит? — рявкнул Марк и направил коня в сторону сразу начавшей расступаться толпы.       Получивший некоторую свободу омега тем временем торопливо натягивал на голову темный капюшон, но Марк успел увидеть тонкие пальцы, край нежной щеки и светло-русые мягко вьющиеся волосы.       — Воришку поймали, — подтверждая первое предположение Жака, сказал один из солдат и ухмыльнулся невесело. — Вон у него какое колечко-то нашлось, господин граф. Говорит, что его собственное, но откуда такое у оборванца? Беременный, но без мужа, не меченый даже. Понятное дело: жрать захочешь в таком-то положении, еще и не на то пойдешь.       — Отставить, — повторил Марк уже тише и протянул руку.       В нее тут же легло тяжелое кольцо, на котором почему-то болтался обрывок ленточки. Перевернув перстень к солнцу, Марк с удивлением узнал его: с кольца, отобранного у уличного воришки, на него горделиво смотрел герб древнего рода де Ла Тур дю Пэн‎ — вскинувший голову благородный олень. Марк слишком хорошо помнил трагическую историю этой семьи. Последний виконт дю Пэн был обвинен в измене, лишен всех наград, званий и всей собственности. Король, который так до конца и не поверил предъявленным доказательствам обвинения, несмотря на всю их убедительность, казнить Теофиля дю Пэна не стал, а лишь приказал ему покинуть страну в кратчайшие сроки. Теофиль исчез, прихватив с собой семью — мужа и маленького сына-омегу. А после стало известно, что все обвинения в его адрес были злым наветом. Король повелел найти оболганного виконта, но дело так ничем и не закончилось — тот словно сквозь землю провалился. И вот теперь его родовое кольцо покоилось во впадине ладони Марка…       — Откуда у тебя этот перстень? Отвечай!       Омега вздрогнул и как-то еще больше сжался, хотя это уже казалось невозможным.       — Оно принадлежало моему отцу.       — Вот как? Тогда скажи, как его зовут?       — Звали, — тихо поправил омега, и плечи его вздрогнули, а потом внезапно горделиво распрямились. — Его звали Теофиль де Ла Тур дю Пэн‎. А я Этьен дю Пэн, господин граф. Простите, я не хотел никого беспокоить… Но мне… Мне нужна помощь. Мне и моим еще не рожденным детям.       — А что же их отец? Куда он-то делся?       — Стоит передо мной, — омега, назвавшийся последним сыном угасшего рода так просто и уверенно, внезапно поднял голову и стянул с головы капюшон, разом обнажив свое поразительное лицо — совершенное, прекрасное и утонченное, как фреска в соборе, с одной стороны и исполосованное шрамами и ожогами с другой.       Этьен       Когда его поймали, а солдат сдернул у него с руки кольцо, Этьен понял, что терять ему нечего. Это был конец. Приговор. Смерть. Его забьют камнями. И его самого, и его малышей, которым так и не доведется увидеть свет, познать, что такое жизнь со всеми ее радостями и печалями. Что ж, он, по крайней мере, постарается умереть достойно, не скуля и не вымаливая пощады. Этьен так углубился в борьбу со своим позорным страхом, который буквально сковал все его существо, что даже не сразу понял очевидное — кто-то вмешался и разогнал солдат, все плотнее окружавших его. Этьен скосил глаза и из-под края капюшона, который он почти автоматически натянул обратно на голову, как только появилась такая возможность, глянул на громадного альфу, возвышавшегося над ним, сидя на крупном жеребце. Глянул и изумленно приоткрыл рот, сраженный узнаванием.       Солдат, который отобрал у Этьена отцовское кольцо и назвал вором, отдал перстень альфе, обращаясь к нему почтительно: господин граф.       Боже! Если могло быть что-то еще более ужасное, то Этьену просто не хватило бы воображения представить, что именно. Если, идя сюда, он рассчитывал на помощь супруга хозяина замка, то теперь и с этим можно было смело проститься. Найдется ли омега, который станет добровольно помогать успешно разродиться любовнику своего законного мужа? Наверно, в сказках таких и можно было встретить, но в жизни… Скорее уж ему подсыплют яду или столкнут с лестницы.       Если и раньше терять было нечего, то теперь Этьен неожиданно почувствовал себя так свободно, словно уже умер. С этого момента даже маленький огонек его жизни ему уже не принадлежал. А потому, когда «господин граф», чьи дети тревожно толкались у Этьена в животе, спросил у него какую-то глупую презрительную ерунду, он просто стянул с головы капюшон. Стянул и увидел, как глаза все еще возвышавшегося над ним альфы расширяются, округляясь.       — Малыш! — выговорил тот губами, которые явно его слушались неважно. — Да как же?.. Да я же!.. Где же тебя носило так долго?!       Марк и Этьен       Никогда за всю историю королевства и Дома Роган свадьбу не организовывали так быстро. И все равно схватки накрыли Этьена прямо в храме.       — Успели, твоего-то папу! — проворчал Жак, вытирая пот со лба, и тут же удостоился укоризненного взгляда священника.       Марк, завершая свадебную процедуру, быстро чмокнул Этьена, а после еще более торопливо вонзил ему зубы в нежное место у основания шеи. Делал он это, уже держа своего полуобморочного от боли мужа на руках и при этом дико кося глазом в ту сторону, где за широкой аркой дверей стояли кареты и в нетерпении переступали копытами кони.       Роды были тяжелыми и долгими. Еще бы — два таких крепыша-альфы один за другим, с разницей в пять минут! В какой-то момент едва сдерживавший эмоции Марк решил, что потеряет столь сложно обретенного супруга, но Этьен оказался омегой крепким. И вскоре уже смог принять изнывающего от нетерпения и испереживавшегося мужа в своей спальне.       Перед этим слуги торопливо причесали его и даже подрумянили немного, чтобы зрелище не было столь плачевным, хотя Этьен и был против. Главное ведь не он! И уж тем более не его обезображенное лицо — что там еще его красить? Нет, куда важнее были два белоснежных свертка, которые, тихо посапывая, лежали по обе стороны от него. Два чудесных маленьких альфы, которых он произвел на свет. По королевскому решению мальчики теперь смогут продолжить оба аристократических рода, объединившихся в этом браке. Старший получит графский титул Роган и фамилию дʼАльбре, второй же, младший близнец, станет называться виконтом де Ла Тур дю Пэн.       Этьен улыбнулся — такие важные, граф с виконтом, а, судя по запаху, уже оба обделались. Прямо к приходу отца.       Но дети почему-то заинтересовали примчавшегося на зов супруга Марка не так сильно, как представлялось Этьену. По совершенно непонятной омеге причине, мужу был куда интереснее он сам. Альфа держал его за руки, периодически целуя кончики пальцев, и пожирал восторженным взглядом, раз за разом, словно попугай, повторяя один и тот же вопрос — о здоровье самого Этьена.       Юный омега предполагал, что все дело в том, что они неожиданно для него оказались истинной парой. Определить это ему самому не позволил недостаток жизненного да и вообще любого опыта, а задать очевидный вопрос: куда глядел или, вернее, как нюхал тогда куда более взрослый альфа, Этьену и в голову не пришло. Он и так никак не мог поверить в то, что происходящее ему не снится. Все закрутилось так стремительно и так странно, что он еле дышать успевал, не то что спрашивать о чем-то. Им вертели и крутили, словно куклой, наряжая, откармливая, выгуливая и нежа. Да он себя примерно так и чувствовал — в голове было пусто и звонко, словно она была из фарфора.       Но теперь-то, после родов, в мозгах все должно было проясниться! Причем и у него самого, и у альфы, который, конечно, был счастлив получить двоих прекрасных здоровеньких сыновей, но почему-то смотрел только на самого Этьена. Обычно омега старался поворачиваться к мужу необезображенной стороной лица, но теперь получилось так, что альфа, ворвавшись в комнату, сразу уселся именно с того бока кровати, куда была обращена щека Этьена, покрытая шрамами.       — Пересядьте, мой господин, — попросил Этьен стеснительно и натянул за щеку пряди волос.       — Что? — споткнувшись, переспросил Марк, который в этот самый момент вынашивал план осторожненько поинтересоваться, когда его супруг поздоровеет настолько, чтобы можно было… ну… попроситься к нему под бочок с далекоидущими планами.       Сны, которые снились ему до того, как его омега нашелся, были ничем по сравнению с теми непотребными зрелищами, которые буйное воображение при поддержке весьма… шаловливо настроенного тела проигрывали ему теперь каждую ночь. Беременность сделала его мальчика таким… Таким… Слов не было, одно слюнопускание. Теплый, пахнущий по-прежнему одуряюще хорошо, чуть поправившийся и очевидно поздоровевший. Светлый, мягкий, уютный, стеснительный и добрый. Марк улыбнулся с умилением, глядя на то, как пальцы омеги вновь, в который раз, коснулись видневшейся в вырезе рубашки уже немного поджившей метки — так, словно мальчик до сих пор до конца не верил, что все происходящее реально. Глупый, маленький, славный… И такой соблазнительный!       — Что? — переспросил Марк еще раз, вновь за своими мечтаниями не услышав негромкие слова омеги.       — Я прошу пересесть вас, господин мой, на другую сторону. Так… я не буду к вам… этой стороной лица.       Марк замер, разинув рот. Что за ерунда? Глянув, он действительно понял, что шрамы на щеке и шее Этьена оказались обращены к нему. А он об этом и не подумал… Он их вообще не замечал! И не потому, что не смотрел своему омеге в лицо или ему было все равно, как тот выглядит. Просто в Этьене он всегда видел совсем другое. То, что определял для себя как прекрасное, нежное тепло, которое так и разливалось вокруг его юного супруга.       — Глупый, — сказал Марк, а после, взобравшись на кровать, на четвереньках подполз ближе к засмущавшемуся мужу и поцеловал его крепко-крепко, со всей силой любви, которая, казалось, так и распирала ему грудь… Эмм… ну и кое-что пониже, конечно, тоже…       Марк не посмел домогаться омегу на поздних сроках беременности и до свадьбы. Глупо, наверно, особенно в их случае, но это казалось ему правильным. И вот теперь он расплачивался за эти свои решения убедительным и уже совершенно нестерпимым стояком… Марк, заскулив, прикрыл глаза и уткнулся Этьену лицом в изгиб плеча, в самую метку… Запах мальчика теперь переменился — в его аромате появились новые нотки, которые говорили о том, что омега уже не свободен. Что теперь он принадлежит ему — Марку Арману Гастону Максимильену дʼАльбре, графу Рогану.       Собственнически порыкивая, Марк лизнул отметину, оставленную его зубами… и понял, что сейчас оскандалится, кончив себе в штаны… Чеееерт… Но ведь когда Этьен отдохнет, отоспится, поест и, главное, передаст детей на попечение нянькам, наверно, можно будет попробовать уговорить его, например, на минет? Малююююсенький. М?