Дороже ласки

Плеть пила его кровь. Он почти видел, как багровые капли оседают на ее хвостах, текут по шипам. Думал, как скоро наружу выступят кости, как скоро кожа повиснет кровавыми клочьями. Эти мысли позволяли держаться и воспринимать происходящее с пугающей ясностью. Его даже не пытались сломить — просто вымещали собственную боль, негодование и обиду. И он принимал чужие чувства, как дар. Он пил их, как плеть пила его кровь. Он думал о руке, сжимающей рукоять. О тонких, изящных пальцах. О кроваво-красных ногтях, царапающих темное дерево. Он почти не кричал. Не от того, что не хотел — иссушенное горло могло издавать только слабые хрипы. Он пытался дышать как можно ровнее, но снова сбивался. Каждой клеточкой тела он чувствовал чужую ярость. Плеть говорила с ним, пока молчал ее владелец. Она захлестывала, обвивалась вокруг бедер. Отлипала на мгновение и вновь приникала к коже. Он незаметно подставлялся ей сам, прогибаясь в спине, как мог. Крепко зажмурившись, он думал о ее владельце. О самом совершенном существе в мире. Самом прекрасном. О том, кого посмел разочаровать. С его телом происходило неслыханное. Противоестественное. По мере того, как кровь его текла по бедрам, чресла горели от возбуждения. Неосознанно он сводил ноги, чтобы скрыть нарастающее желание. Закусывал губы, чтобы не стонать. Чтобы не выдать себя, не показать пробудившееся желание. Кровь бежала по коже, рисуя замысловатый узор. Оставляла разводы, схожие с теми, какими покрывают свои тела танцовщицы, стремясь усладить чужой взор. Он думал о том, что владельцу плети нравится его преображенное тело. И эта мысль приносила странное удовлетворение. Он слышал чужое дыхание и представлял лицо своего мучителя. Тонкие черты, горящий взгляд, светлые волосы, скользящие по плечам. Подставлялся под удары, чувствуя, как вожделение заполняет его целиком. Хотел ощутить прикосновение губ, боль от впивающихся в кожу острых ногтей, но чувствовал лишь прикосновения плети — всего, чего на данный момент был достоин. Но наслаждался, не смея просить о большем. Он кончил, не прикоснувшись к себе. Сильнее сжал бедра, чтобы скрыть белесые капли. Они бы лишь возмутили его мучителя, внушили бы лишь отвращение. А он всем сердцем не желал стать отвратительным для него. Плеть просвистела в последний раз, послав жгучую волну боли. Он выгнулся сильнее и уткнулся лбом в холодный пол. Хвосты плети мазнули по полу, следом послышались отдаляющиеся шаги. Он не мог вымолвить ни слова, лишь молча благодарил. Боль охватывала его целиком, он дышал ею. Он знал, что в нем достаточно сил, чтобы выжить. Он не чувствовал себя униженным. Он даже не хотел пока покидать стен камеры. Он хотел, чтобы боль еще оставалась с ним, снова и снова рождая в сознании черты того, кого он любил. Чья ярость приносила наслаждение, ибо была чистой и неподдельной. Ибо он принимал ее и чувствовал, как свою. И объятия плети, направляемой любимым им существом, были дороже всех ласковых прикосновений.