С24. Ночь холодна для жандармов

— Хэй-хо, а вот и я!     Двери ночлежки распахнулись, и на пороге предстал совсем еще молодой орк, державший в одной руке залатанный мешок, а в другой — грязную флягу. Далекие уличные фонари едва осветили его лицо, но дверь тут же захлопнулась, и свет исчез, утонув в сплошной темноте.     Сразу со всех сторон к нему кинулись дети, облепив с ног до головы. Поднялся шум и гам, вмиг ожививший гнилое местечко. Дремавшие обитатели недовольно заворчали.     — Тихо, тихо, — смеясь, успокаивал всех орк, — не все сразу.     Доставая из мешка какие-то огрызки и отдавая их детям, Вьорг неоднократно ловил себя на мысли, что это совершенно бессмысленное занятие: половина из них всё равно не переживет зиму, а оставшиеся умрут через атур, не больше. Но всякий раз возвращаясь в ночлежку и видя вечные голодные взгляды, он понимал, что не сможет заставить себя быть чуть большей сволочью, чем он уже есть. В конце концов, он и сам протянет не дольше прочих.     Когда последний предназначенный детям кусок исчез в маленьких грязных ладошках, Вьорг как-то по-особенному печально вздохнул, что случалось с ним всегда в такие моменты, но тут же прогнал едва начавшие зарождаться мысли, вышел в центр ночлежки и прокричал уже излюбленную фразу:     — Ну, кого я почитаю больше: Дзаретта или Лайрона?     Ему нравилась эта шутка, хотя остроумием она и не отличалась.     — Лайрона! — раздалось со всех сторон. Не было никаких сомнений, что именно этого бога уважали отпетые воры и убийцы всего нижнего города. Вьорг же только усмехнулся.     — Ах Лайрона! — Он потряс мешком с едой. — Ну тогда я просто не имею права с вами поделиться, идиоты!     И, громко гоготнув, он направился к своей лежанке, на ходу доставая гнилое яблоко. Вдогонку ему посыпался недружный хор хрипов и сипов, которые давно заменили бродягам смех. Не то отчаяние, не то действительно вера заставляла их всегда отвечать одно и то же, но думать об этом никто никогда не хотел и не взялся бы даже за буханку хлеба.     Проходя мимо таких же нищих оборванцев, как и он сам, Вьорг буквально чувствовал, как голодные взгляды скребут ему спину, невидимыми когтями впиваясь в нее. Но всё это давно уже не волновало орка, став таким же привычным, как и постоянная смерть. Ещё только подходя к лачуге, он увидел два заиндевелых трупа молодых женщин, даже не накрытых никакой тряпкой, и, он был готов поклясться, они не вызвали у него никакого сожаления, быть может, только зависть.     — Эй, Вьорг, — окликнули его снизу, и он резко остановился, заозиравшись, — поди-ка сюда.     Из-под горы лохмотьев показалась костлявая рука и поманила пальцем, и Вьорг, мысленно ругая её самыми страшными словами, нехотя подошел. Еда, с таким трудом добытая, стремительно от него отдалялась.     — Чего тебе, Арш? — сердито выплюнул он, не наклоняясь.     — А возвращай-ка должок за порошок, — елейно протянули из-под лохмотьев, и где-то в глубине послышался недвусмысленный лязг ножа.     — Сколько? — обреченно спросил Вьорг, уже развязывая мешок.     — Ну-у, если считать, что ты мне полмянуса не платил, то… один серебряный. Или же вся твоя еда.     Вьорг скрипнул зубами, остервенело потянув за веревочки, вновь завязывая мешок. Спорить было бесполезно: могло только хуже стать, поэтому, бросив всё награбленное в черный провал, он гордо зашагал прочь, зло вгрызаясь в сбереженное яблоко и цедя сквозь зубы:     — Чтоб ты подавился…     Вслед незамедлительно прилетело насмешливое:     — Сам ведь ко мне приползешь не сегодня, так завтра.     И больше лохмотья не изрекли ничего.     Глубоко и громко вздохнув, Вьорг рухнул на свою лежанку и тут же выругался, потирая ушибленную спину. Настроение, которое до встречи с Аршем было почти хорошим, испортилось окончательно и бесповоротно. Его даже не поднимало оставшееся яблоко, и, без всякой радости его доев, Вьорг вальяжно развалился в тряпье, намереваясь с горя уснуть.     Вдруг рядом что-то зашуршало, и из-под соседней кучи хлама вылез другой орк, потирая лицо. Через его щеку проходил широкий и никогда не заживающий шрам, больше похожий на гноящуюся дыру, а на лбу красовались странные и никому не понятные рисунки. Видеть всё это в кромешной тьме Вьорг при всём желании не мог, но он хорошо помнил лицо Хъерра, как и то, когда тот заработал все свои увечья.     Пока он ощупывал шрам, привычно сковыривая пальцем гной, рядом заблестели глаза, послышался топот босых ног, и вот вокруг них опять собрались ночлежники, которых всё ещё забавляли россказни старого орка.     Вьорг закатил глаза: поспать не удастся.     — Ну что, Хъерр, видал своих-то, а? — участливо поинтересовался кто-то в темноте, и по ночлежке снова пронеслась волна смеха.     Орк на это ничего не ответил, гордо вскинув голову, как будто это мог кто-то увидеть, а потом нехотя, словно из одолжения, начал старую степную легенду, которую рассказывал почти каждый день и которую все давно знали наизусть, но неустанно приходили, чтобы послушать про стель-траву, Ррор-гору и всё то, чего никогда не видели и не увидят, но что всегда греет душу холодными зимними ночами и дает надежду, такую бесполезную и бессмысленную, но вместе с тем — необходимую.     — А я все равно украду лошадь и уйду за Бойшхлаг, к своим. И так и будет, точно вам говорю, — закончил Хъерр, не преминув добавить любимую фразу.     — Ну-ну, — хмыкнул Вьорг, никогда не понимавший его, — тогда я пересплю с эльфом, а наутро ускачу с ним в леса, чтобы обвенчаться.     — Ты забыл, что размалёванные только друг с другом тешатся? — изрек, очевидно, какой-то знаток эльфов, но Вьорг не растерялся.     — Так я на светлом, — запросто ответил он. — И чего ж мелочиться, охмурю сына самого короля эльфийского, хрен знает как его там длинноногого зовут.     Ночлежка взорвалась хохотом вперемешку с кашлем, и громче всех смеялся Вьорг, изредка сплевывая кровь на грязный пол.     Через несколько дней по нижнему городу разлетелась весть, что Хъерра нашли за Гаранарскими конюшнями с перерезанным горлом, а еще через мянулис в город пожаловала делегация светлых эльфов, во главе которой был пятнадцатый сын короля, прославленный дипломат и миротворец, его высочество Силар. какие-то пояснения: Лайро́н — бог воровства в угоду только своим желаниям и интересам. Все воры и преступники почитают именно его. Дзаре́тт — младший брат Лайрона, эдакий Робин-Гуд. Тоже бог воровства, но во имя справедливости, добра и мира. Спиздил что-то — поделись. Мянулис - вроде месяца. Состоит из тридцати дней, в году их пятнадцать штук. Атур - три (или пять?) лет. Т. к. почти все расы живут больше 200 лет, то и меру придумали под себя, а год чисто условный, погодно-сезонный.