Insomnia

Ямагучи размеренно постукивал ложкой, размешивая сахар в горячем чае. Кухонный кафель был холодным, поэтому парень сидел на стуле, поджав к груди колени, изредка вздыхая. За окном — темнейшая ночь, даже лунный свет, кажется, не доходил до окон комнаты. А жаль. Ямагучи любил наблюдать за этой ночной геометрией — треугольниками серого света, которые пробираются через высокие окна дома, разделяя мир на плоскости — темные и светлые. Чашка с еле уловимым стуком поставлена на стеклянный стол, который он всегда боялся разбить. Шорох. Ямагучи аккуратно слез со стула и подошел к окну. Стопы в белых носках вытянулись — он смотрел, как на улице идет дождь, руки в небольшом напряжении дрожали. Но в доме тихо. Или его сознанию так кажется. Будто все звуки исчезли, остался лишь внутренний голос. Цукки всегда смеялся, по-своему, конечно, над мечтательностью Тадаши, привязанности к маленьким, еле заметным вещам. Последний не возражал, потому что в такие моменты видел, как друг улыбается. И что бы ни было предметом смеха — он был счастлив, потому что и Цукки счастлив. Становится холодно. О чае давно забыто. Снова вздох и легкие шаги — Ямагучи возвращается в свою комнату, не смотря по сторонам, видя лишь темноту перед собой. Родители спят. Папа, вероятно, снова сопит, а мама раздраженно ворочается. Ни единого звука он, конечно, не слышал, проходя мимо двери их спальни, но сомневался, что за столько лет они изменили свои привычки. Темно. Почему вокруг так чертовски темно? Ямагучи в легком детском страхе включил телефон. Теперь синеватый свет экрана немного освещал путь. «Цукки, я снова не сплю. Почему-то вспомнилось, как мы с тобой возвращались домой поздно вечером. Ты был такой мужественный, хоть и немного дергался, когда я начинал неожиданно говорить. А мне было страшно. Я пугался каждого шороха. Но ты меня успокаивал.» Тадаши лег на кровать, держа телефон перед глазами. Цуккишима не отвечал. Между бровями появилась складка. Темноволосый парень нервничал, свернувшись на кровати. «А, кстати. Помнишь, как я случайно вмазал тебе мячом в лицо на тренировке? Прости, я не хотел.» Снова холодно. Проворно забравшись под одеяло, Ямагучи немного дрожал, несмотря на то, что даже голова была под одеялом. «Мы спали как-то вместе, Цукки, помнишь? Когда ходили в поход и пришлось провести ночь в палатке. Я так сильно стеснялся, а еще меня била дрожь, потому что в лесу буйствовал какой-то слишком сильный ветер. Одеяло было одно, и это значило лишь единственное — или пролежать так всю ночь в ознобе, или лечь ближе к тебе. Но я так чертовски не хотел мешать тебе. Ты же просто сгреб мое тело ближе и накрыл пледом. Ты, ты был такой теплый, Цукки. И, я клянусь, пролежал бы так целую вечность.» Глаза болят от дисплея. Ноги поджаты, живот почему-то неприятно болит. Цукки не отвечает. Тадаши не может заснуть без ответа друга. Никогда не мог. Это их небольшая традиция. Послышался скрип двери — папа вышел попить воды, или же мама выгнала из спальни, обвиняя в излишнем звукообразовании. Завтра снова будут разговоры о бессоннице сына. Снова врачи. Тадаши остался бы незамеченным, если бы не любимый чай Цукки, заваренный в чашке, которая так и стоит на стеклянном столе. «Цукки, а помнишь наше первое свидание? Это было так…смешно, помнишь? У тебя даже мороженое на носу осталось. Как бы ты не хмурился, но все-равно был милым. И, да, я помню, что ты ненавидишь это слово. Я… люблю тебя, Цукки». Одеяло отброшено, парень еле удержался на ногах — перед глазами на секунду пропали все очертания комнаты. Желтое масло включенной настольной лампы освещало небольшое пространство комнаты. Тадаши ненавидит темноту, поэтому и любит Луну. Она вроде бы как освещает даже самые темные места, так он думал. Толстовка Цукки с полумесяцем покоилась на комоде, аккуратно сложенная, в отличие от остальных вещей в комнате. Ямагучи растеряно стоит посреди комнаты. Вибрация. Сердце пропустило удар. Парень с маркером в руке резко обернулся к источнику звука. «Абонент отключен. Попробуйте другой номер или повторите попытку позже.» Улыбка. Руки дрожат, зачеркивая пятнадцатый день июля на настольном календаре. -Пятнадцать дней, Цукки. Пятнадцать дней ты мне не отвечаешь, а я не могу уснуть. Тебя не стало тогда, да? — пальцы аккуратно поглаживают фотографию на столе. — Ты умер, Цукки. А я сплю в твоей толстовке под утро, засыпаю на два-три часа. Пью твой чай. Пишу тебе. Ты…прекрасен, помнишь ведь, да? Ты ушел так быстро. Я даже не успел тебе показать свою новую подачу, Цукки. Не успел. Слезы. Кристально чистые, так отчаянно падают на такую огромную для Тадаши толстовку, которую он сжимал своими уже холодными руками, обнимая себя за плечи. Луна грустно освещала бледное лицо и тень от тела падала на упущенный маркер. Цукки больше не мог согреть его рук. «Я еще увижу тебя, Цукки. Услышу твой голос и усну. Навсегда». И, засыпая с мокрыми дорожками на щеках и подбородке, в огромной толстовке, лежа на своей кровати, Тадаши услышит дробь капель дождя по крыше, свист нарастающего ветра. Он сегодня впервые уснет раньше пяти часов утра. Он улыбается, потому что сейчас он вместе с Цукки. Он снова здесь. Он больше не уйдет.