Возвращение с Того Света.

…       Не то чтобы Абигейл волновалась перед операцией. Как известно, лишние волнения перед важным событием снижают шансы на удачный исход этого события. Да и вообще, людям ее профессии нужно приличное хладнокровие, а уж его у девушки было с избытком…       Поэтому то, что Эби сейчас уже с самого утра сидела перед дверью реанимации, ожидая, пока ее «почти мужа» готовят к операции, можно было списать не более, чем на чрезмерное ожидание.       А вот остальные тревожились серьезно. И больше всех Хиро. Даже когда тетя Кэсс, надеявшаяся на лучшее и потому едва ли не самая спокойная, принесла ему пятый стакан раствора валерьянки и календулы, мальчик выпил его залпом, после чего вскочил и начал ходить из угла в угол, сердитый до невозможности.  — Только бы все получилось, — бормотал он себе под нос, сминая ткань рукавов дрожащими пальцами, — Только бы все получилось…  — Слушай, операция еще даже не началась, — попытался привести его в чувство Васаби, — Его еще даже не подготовили, чего ты так боишься-то?       Хамада-младший даже отвечать не стал. Только Томаго, мимо которой он проходил, заметила, как искривилось до неузнаваемости детское лицо, и еле подавила желание отшатнуться…       Абигейл не делала парню никаких замечаний. Она понимала: все сейчас на нервах, тем более, после таких проблем до этого, и состояние Хиро вполне понятно. Только вот саму летчицу вдруг охватило знакомое неприятное чувство, будто она снова отвечает абсолютно за всё, что здесь происходит, перед всем персоналом.  — Эби, — позвала Кэссиди, присаживаясь рядом, и, когда девушка подняла на нее взгляд, то увидела, как та мягко и светло улыбается, — Ты, главное, сама ничего не бойся. Ты ведь знаешь Тадаши, он выжил даже в том обрушении… Он справится.  — Да, — растерянно отозвалась Абигейл, незаметно стерев что-то с ресниц.       Несмотря на уверенный тон женщины, в голову все-таки закрались неприятные мысли. И как мисс Каллаган ни пыталась их отогнать, у нее это не получилось, и пришлось отвернуться, чтобы в глазах никто не смог прочитать один из самых страшных вопросов:       «А что, если это — его предел?..» …       Роберт внимательно следил за всем, что требовало такового. Он переходил из палаты в палату, из кабинета в кабинет, при этом стараясь не попадаться тем, кто сидел вместе с его дочерью в приемном покое. Его еще даже не одели в медицинскую форму больницы, равно как и Генри, который должен был ассистировать, но сейчас, как главврач, руководил приготовлениями.       Ими были заняты все, на ком не было других заданий. Шесть медсестер возились в операционной, еще три и пара врачей работали в реанимации. Сердобольная уборщица уже черт знает сколько раз протерла всё, что нужно и можно было протереть.  — У тебя отличные сотрудники, — коротко похвалил Каллаган, столкнувшись с другом в коридоре. Проходившая мимо девчонка с пробирками и инструментами зарделась и затопала быстрее, надеясь, что начальник учтет такой комплимент при ближайшем совещании.       Генри тоже носился по больнице, как пчелка. Все неудобство заключалось в том, что два конечных пункта — операционная и реанимационная — находились на разных этажах. Причем, на первом и третьем. Но для бывалого медика это препятствием не было, поэтому на его гладко выбритом лице красовалась легкая улыбка: подчиненные должны были знать, что это дело у них точно получится, потому что иначе Каллаган всем поочередно головы оторвет… …       Как только в кабинет главврача вбегает Санарсян и, хлопнув от волнения в ладоши, возвещает: «Готово!», оба руководителя, в одну секунду набираясь сил и уверенности, покидают комнату и идут прямо в операционную. Они знают, что юношу уже перенесли туда, и что об этом оповестили и его невесту, и его тетю с братом, и что те не будут мешать. Абигейл и Кэссиди от предложенного присутствия на операции отказались, а вот Хиро упросил позволить ему быть рядом с больным. Врачи не имели права не разрешить ему этого.       Лифт едет медленно, очень медленно (хотя, конечно, на подъем уходит не больше полуминуты), и Каллаган с Джейсоном, буквально, вылетают из кабины. На этаже полное затишье — зная всю важность сегодняшнего события, медсестры попрятались по маленьким коридорам и палатам.       Профессор первым доходит до операционной, минуя приемный покой. На мгновение встречается взглядом с сидящей здесь дочерью. Она так волнуется, что хочется обнять ее, провести пальцами по собранным в хвост волосам, уверить, что всё пройдет хорошо. Но ему удается лишь последнее, и то — одними глазами, после чего Роберт скрывается за дверью вместе с подоспевшим другом. …       Операционная была очень большой. Тут можно было слонов дрессировать, ведь потолок высился на два (или даже три) человеческих роста. Объяснить это можно было тем, что Сан-Франсокио находился в сейсмоопасной зоне, и хоть дома и были построены специально под такие условия, каждая комната, особенно в важных зданиях, проектировалась так же специально. Высокие потолки, как впоследствии выяснилось, давали больше времени, в случае землетрясения, чтобы покинуть помещение.       Вдоль гладких стен, выкрашенных в бело-синие тона пополам, стояли длинные шкафы, высотой доходящие до края нижней полосы краски. Застекленные дверцы блестели отсветами белых ламп, расставленных, казалось, повсюду.       В центре комнаты находился длинный стол, покрытый несколькими зелеными клеенками. Именно на него положили Тадаши, нижнюю часть тела которого тоже закрыли простыней и клеенкой. Верхняя же была обнажена, и профессор мог видеть шрамы на спине, плечах, руках и шее. Они полностью не зажили, хотя выглядели лучше, чем-то, что творилось на лице и правой половине головы. Засушенная и обугленная кожа шла сначала на полторса, а затем к пояснице расширялась, как будто по телу неровно разлилась черно-бордовая жидкость. От руки остались едва ли не только кости, и даже медики, за свою жизнь повидавшие немало людей с куда худшими повреждениями, содрогались и отводили взгляд.       К телу были прикреплены как по правую, так и по левую сторону почти те же приборы, что и в реанимационной: тонометр, динамометр, капельница, несколько аппаратов для наблюдения за состоянием головного мозга. Над больным висела широкая лампа, а на всю площадь стола снизу располагался встроенный рентген.       Светлая полосочка на экране показывала, что сердцебиение пациента очень нестабильно. Переходы от почти дробного до очень медлительного темпа были настолько быстрыми и частыми, что один из ассистирующих врачей не мог толком описать состояние парня.       Тем временем профессор и главврач, продезинфицировав руки, уже были готовы. Как и все присутствующие, они были одеты в специальные балахоны, латексные перчатки, волосы собрали в объемные шапочки, а лица скрывали медицинские маски. Шелест всех этих целлофановых вещей слился в монотонное полу-шипение, смешивавшееся с писком тонометра.  — Одна минута до начала! — сообщил кто-то из медбратьев, и все, приготовившись, встали вокруг стола. Санарсян, бывший здесь же, смотрел на Каллагана пристально и серьезно. То, что профессору доверили вести операцию, он воспринял, как нечто нормальное: в конце концов, именитый гений науки вряд ли стал бы браться за то, чего не смог бы сделать. Но состояние самого Роберта все же вызывало легкие сомнения…       На маленьком столике по правую руку от главврача поблескивали инструменты самых разнообразных форм и размеров. Все они были тщательно обработаны, несмотря на то, что их только сегодня и только для этой операции достали из упаковки. Рядом аккуратно сложили огромный моток ваты, несколько баночек спирта разных размеров стояли в ряд.       Роберт считал секунды. Его тяготило смешанное чувство нетерпения и легкого страха того, что он сейчас будет делать. Несмотря на то, что подобные операции, в подавляющем большинстве случаев, проходили успешно, сомнения в душе профессора всё ещё не исчезли.       Три. Два. Один.  — Начинаем! — хором скомандовали и Роберт, и врач с часами. Отступать было некуда, на кону — жизнь, которую Каллаган поклялся спасти. А значит, нужно очень трезво оценивать и ситуацию, и всякие форс-мажоры, и еще кучу факторов. Иначе всё, всё пойдет прахом…       В этой атмосфере напряжения и полной сосредоточенности профессор не сразу заметил человека, сидевшего рядом с Тадаши и сжавшегося, как замерзший воробушек. Огромные карие глаза смотрели поочередно на каждого из врачей, одетых в такую же форму, что и сам непонятный присутствующий.       Роберт узнал Хиро и с теплотой глянул на мальчишку. Он не был против того, чтобы Хамада-младший находился здесь, понимая, что так ребенку будет проще. Хотя смотреть на то, как режут и зашивают твоего родного старшего брата…  — С ним уже поговорил психолог? — негромко спросил Каллаган у Санарсяна, беря в руки скальпель. Медик кивнул, и ученый, собравшись с духом, приступил к операции.       Теперь он не имел права на ошибку. …       Абигейл нервно перебирала пальцами цветные бусы. Это был ее талисман с того самого дня, когда все чудом спаслись из-под завала: вещица осталась единственной неповрежденной из всего, что было надето на девушке. Теперь же она придумала себе примету: если бусы порвутся, значит, надо готовиться к худшему…       Она видела, что все точно так же переживают, и что ее волнение далеко не самое сильное. Но как же тяжело было сделать его таким, чтобы по-прежнему верить…       Летчица старалась ориентироваться на Кэсс. Сроднившись с этой женщиной через то, что произошло с их семьями, Эби чувствовала к тете своего жениха сильное уважение. И сейчас та, будто зная наперед, что будет, сидела и вязала что-то ярко-желтое, пока что непонятной формы. Это не напоминало ни одну из знакомых Абигейл вещей, но светлый, почти ослепляющий цвет был настолько насыщенным, что, казалось, сам говорил: «Всё хорошо. Всё будет хорошо.»       Какая-то дрожь задела кончики пальцев девушки. Она опустила взгляд на руки и чуть не закричала, удержавшись лишь в последнюю секунду.       Одна из трех скрученных вместе ниточек, на которых держались деревянные круглые бусины, лопнула… …  — Остановка сердца!       Каллаган лишь мельком стрельнул глазами на экран. Сплошная зеленая полоса и непрекращающийся писк тонометра, как заклинание, заставили врачей засуетиться.  — Дефибрилляторы сюда, живо! — скомандовал профессор. Голос был громким, даже грозным, и Санарсян тут же кинулся к заранее заготовленному прибору.       Хиро побледнел, поняв, что случилось. Он сидел на стуле возле стола, там, где не ходили медики, и удивительно стойко переносил зрелище, которое вряд ли смог бы долго терпеть любой другой ребенок. Он знал, что вреда старшему брату не нанесут, что все, что он видит — необходимо и нормально с научной точки зрения.       Но когда сердце Тадаши остановилось, на глаза ребенка навернулись слезы. Что-то пошло не так. Что-то важное было нарушено, и теперь из-за этого юноша мог умереть в любой момент, оставалось совсем немного времени.       Каллаган приставил дефибриллятор к той части груди быстро приведенного в нужное положение больного, где находилось сердце. Поскольку на спине Тадаши были глубокие разрезы, пришлось поднять тело над столом при помощи огромного аппарата, и профессор заводил сердце прямо от широкой пластины наверху.  — Разряд!..       Тело юноши содрогнулось, но результата не было. Хиро глотал слезы, наблюдая, как его брата пытаются привести в прежнее состояние. На щеках под маской высыхали тонкие полосы влаги, лоб мальчишки покрыла испарина.  — Проклятие… Еще разряд!       Не выдержав, Хиро схватил Тадаши за руку, благо, резиновые перчатки электричество не пропускали.  — Нии-сан… — шептал ребенок, словно в беспамятстве, вперив взор в неподвижное лицо пациента, — Пожалуйста… Не оставляй меня, Тадаши… Я же верю в тебя. Я все еще в тебя верю… …       Эби замерла, глядя на нитку. Она не знала, как трактовать эту примету: вроде, что-то порвалось, а вроде, бусы и целы. Взглянув на дверь, ведущую в коридор, девушка попробовала предположить, что же там произошло, но, как назло, ни одной идеи в голову не приходило.       Было страшно. Страшно оттого, что непонятно, неизвестно, что же случилось и случится. И летчица совсем растерялась в своих же догадках, продолжая только смотреть на украшение, как на диковинное животное.       Чья-то мягкая рука легла на похолодевшие пальцы Абигейл. Выйдя из транса, девушка вздрогнула и медленно перевела глаза на хозяина этой руки. Кэссиди все так же мягко улыбалась, чуть сжимая кисть летчицы.  — Не надумывай себе ничего, — тихо попросила старшая, и ее спокойно-наставительный тон чем-то помог девушке довериться ей, — Никаких настоящих примет я пока не заметила. А настоящие приметы всегда ясны даже тем, кто в них не верит.  — И какую же примету ждать мне? — спросила Абигейл, очень заинтересованная словами тетушки.  — Ты ее узнаешь, — усмехнулась последняя и продолжила вязать. Летчица еще немного посмотрела на недо-порванные бусы. Если эта примета не была настоящей, если она вообще ни на что не указывает… То что же тогда должна заметить Эби? …  — Готово! Пульс — сто двадцать!  — Слава Богу, — выдохнул Роберт, прекратив электрическое воздействие на тело.       Хиро толком не понял, что именно случилось. Просто в один момент суматоха затихла, а Каллаган как-то совсем облегченно велел убрать прибор. Тадаши опустили на стол, отцепили подъемный механизм и продолжили операцию, благо, в момент остановки сердца, теперь уже успешно заведенного снова, Генри успел сделать несколько легких швов, не дававших важным органам повредиться.       Операция продолжилась. Писк тонометра стал ровнее, спокойнее. Санарсян подавал инструменты, медсестры копошились вразброс вокруг. Мальчик послушно сидел, только теперь уже не выпускал руку брата. Замечания по этому поводу никто не сделал, и Хиро решил, что этим мешать не будет.       Несмотря на то, что он блестяще знал анатомию, разобраться в действиях медиков было сложно. И пусть их махинации не вызывали отвращения или даже рвотного позыва, — и не такое видели — все же мальчик каждую секунду боялся за Тадаши. Один «звоночек», как говорится, уже был… …       Абигейл ненавидела ожидание. Наверное, даже сильнее, чем разочарование или излишнее внимание. Ведь, когда ждешь, время тянется, как патока, его невозможно просчитать, каждый миг кажется недопустимо долгим.       Еще хуже, если не знаешь, чего ждать. У Эби были не только два однозначных варианта (Тадаши умрет или Тадаши не умрет), но и бесчисленное количество разных побочных. Все даже переосмыслить не удавалось, просто раз за разом перед глазами вставала новая картина. Иногда тяжелая, иногда, наоборот, светлая и обнадеживающая. И перепады были очень резкими.       За своими размышлениями летчица не заметила, как притихли ребята. Даже неугомонный Фред сидел тише воды ниже травы, да и выглядеть стал значительно взрослее. Хотя после его, без преуменьшения, подвига стоило на любые выходки закрыть глаза.       Томаго, как оказалось, даже не думала со вчерашнего дня ругаться с ним. Тогда она просто в своей манере грубо сорвалась, однако, когда деньги в самом деле привезли и перевели по адресу, и Джейсон подтвердил, что операция будет, девушка, коротко и почти незаметно извинившись, прекратила любые колкости в адрес друга. Такое изменение сильно сказалось на ее образе в целом, но Фредерик, похоже, и не заморачивался.       Хани и Васаби нашли себе какое-то занятие. Самый пессимистичный парень и самая оптимистичная девушка в их команде играли в шахматы. Нижняя часть фигур была обклеена тканью, и стук от деревянных подставок стал бесшумным. За их партией было сложно следить, да и никаких конкретных расстановок не было: мысли ребят явно витали далеко за пределами игры. По сосредоточенным, серьезным лицам стало понятно, что даже педантичного Васаби победа вообще не интересовала.       Эби оглядывала теперь уже сам приемный покой. Ничего интересного: обычные белые стены, выход в коридор, пять или шесть кабинетов-палат. Скамейки насыщенного синего цвета, состоявшие из соединенных по три стульев. Они были мягкими, почти как кресла, хотя сейчас почти всё причиняло летчице дискомфорт. Мимо прошмыгнула уборщица со шваброй, и девушка рефлекторно поджала ноги.       Как же здесь все-таки холодно… В больницах редко бывает по-другому, за это их невозможно полюбить. Привыкнуть, может, и получится, но чувствовать себя комфортно — ни за что.       Абигейл считала минуты, смотря на висящие на стене большие белые часы. Операция началась в два часа дня, и прошло уже очень много времени. Обхватив замерзшие руки пальцами, уже болевшими от беспрерывного делания-чего-нибудь, девушка взглянула на дверь ближайшей палаты: операцию проводили не здесь, просто тех, кто ждал, перевели в это помещение. Интересно, а кто за той дверью? Обычный больной гриппом? Тяжело раненый, вроде Тадаши? К нему кто-то придет и поинтересуется состоянием пациента, или же он одинок и болеет, не навещаемый никем?..       Эби убедилась в том, что пословица «Легок на помине» верна со всей точностью, когда в приемный покой прошла совершенно незнакомая ей высокая светловолосая женщина в легком платье. Она была не из персонала, и летчица поняла, что это, видимо, чья-то родственница. Лицо ее было приятным и каким-то спокойным, как у человека, которому не за что волноваться.       Женщина подошла к той самой двери, остановившись, глубоко вдохнула и, дернув ручку, вошла, почти сразу закрыв дверь за собой. Эби успела услышать только радостный возглас маленького мальчика: «Мама!»       Почему-то в глазах Кэссиди загорелся огонек, которого до этого Абигейл не видела. Тетушка даже начала вязать быстрее и ловчее, спицы просто мелькали в воздухе. Само изделие уже было похоже на шарф. Солнечно-желтый шарф.       Девушка откинула челку назад. Сквозь волосы было плохо видно вход в коридор, и от этого становилось неуютно.       «Наверное, ее сын выздоровел после тяжелой болезни, » — подумала Эби, вспомнив посетительницу, — «Она была такой счастливой… Конечно, когда выздоравливает дорогой тебе человек, это настоящее счастье.»  — Мат, — пусто, машинально произнесла Хани, ставя коня рядом с королем противника. Васаби пожал плечами, собрал фигуры и принялся было снова их перемешивать для следующей партии…       В приемный покой направлялся кто-то из врачей. Голубой халат почти сливался с коридором, и медика заметили почти в дверях. Эби напряглась, даже подалась вперед, вглядываясь в его лицо…       А потом вскочила со скамейки, тут же замерев на месте. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, и Эби почувствовала, что не может двинуться с места.       Остальные, как и она, увидели врача. Студенты, по примеру летчицы, поднялись с мест. Хани забыла про покосившиеся очки, Томаго-про жвачку. Только Кэссиди осталась сидеть, отложив вязание.       Каллаган вошел в помещение. Усталый, так и не переодевшийся в свою одежду, только снявший перчатки. На него смотрели все, кто был в комнате: они ждали, пытаясь угадать по малейшим признакам, какие именно вести принес человек, в чьих руках больше пяти часов была жизнь их друга. Профессор перевел взгляд на дочь. Та стояла, с самым горячим ожиданием в глазах, голубизна которых пронзала стрелой.       Мужчина вытер вспотевший лоб. Ребята затаили дыхание. Каллаган посмотрел прямо в глаза девушке, и в полной тишине комнаты прозвучал негромкий мужской голос, произнесший слова, по нескольку раз повторившиеся в душах собравшихся:  — Он жив… …