некрещеная луна

Зейн стреляет в Луи холодным зимним утром тридцать второго числа. Пуля расцветает цветком из сплющенного сплава, и блестящие лепестки умываются первой утренней кровью. Луи смаргивает несколько снежинок с длинных ресниц и потерянно улыбается бледно-голубыми губами. В конце концов — таково пророчество. В мире, где каждому уготована своя судьба, порог двадцати лет мог переступить лишь один из них. Они были лучшими друзьями. И в горе и радости, в болезни и здравии. В мире не было надежнее опоры, чем Зейн, в мире не было отзывчивее друга, чем Луи. Когда они решили узнать свое пророчество, Триша пообещала приготовить их самое любимое блюдо. Сафаа подарила брату кольцо на удачу — тонкую проволоку, обмотанную трижды вокруг пальца. Кольцо потом сгорело в пламени костра — отвратный смрад жженой проволоки с привкусом неудачи еще долго преследовал Зейна во сне. Нет ни храмов, ни церквей, ни богов, ни духов. Есть судьба и крохотная комната, занавешенная черными шторами с блестящими звездами, вырезанными неумелой детской рукой. Зейн заходит одновременно с Луи, их руки сплетены так крепко, что не разорвешь, не растянешь, не разрежешь. Никто, кроме них самих. В конце концов — они разрушают все своими руками. Когда они узнают свою судьбу, Луи со злости срывает одну из штор, а Зейн смаргивает слезы. На оголившемся участке стены — пять глубоких борозд с подсохшей корочкой крови, за дверями слышится чей-то грозный окрик. Их выгоняют взашей, практически выбрасывают на гряду отполированных сотней подошв ступеней. Луи грозит небу кулаком, Зейн молча собирает себя по кусочкам. Когда они возвращаются домой, их руки не переплетены. — Я умру вместо тебя, — говорит Зейн, когда перед ним тает облачко сизого дыма, а за окном спальни занимается рассвет. — Я не допущу этого, — откликается из своего угла Луи, скользя пальцем по разбитому горлышку бутылки, — на простыне у его скрещенных ног расцветает багряный узор. Они лгут друг другу в первый, но не в последний раз. — К черту правила! — кричит Зейн, вжимая в пол педаль газа. Луи рядом с ним заливисто хохочет. На заднем сидении Найл взвизгивает от страха, Лиам матерится, разливая пиво на кремовую обивку, а Гарри недовольно убирает с глаз кудри из растрепавшегося хвоста. До - были Зейн и Луи. После - стали Зейн и Лиам и Найл и Гарри и Луи. Симметрия, разрушившая всю их дружбу. Лиам появляется за правым плечом Зейна, Найл за левым, затем возвышается Гарри, и где-то в потемках цветастых рубашек и расклешенных брюк скрывается Луи. Вместо узкой ладони с нелепым браслетом из карт под потертым рукавом, Зейн переплетает пальцы с увитой расцветающими розами рукой. Луи запирается в клетке и уплывает на корабле, куда покажет ему компас, Зейн выдыхает клубы дыма и обуздывает высокогорного орла. — У нас же все хорошо? — беззаботно интересуется Найл, поправляя цветочный венок на голове. Луи улыбается чуть вымученно, бросая взгляд на Зейна, который даже не утруждает себя попыткой встретить его взгляд. Это даже не история любви, потому что вряд ли хотя бы один из них знает, что такое любовь. Просто Луи нравится целовать сандалово-горькие губы Гарри, а Зейну хорошо в теплых объятиях Лиама. Такое бывает. Пути лучших друзей расходятся, нити рвутся, звенья распадаются. Но всегда остается пророчество. Оно рядом, в самый счастливый и самый печальный миг, под лучами освященного солнца и при свете некрещеной луны. Оно следует за ними, липкими пальцами, перепачканными смолой, сжимает горло, хриплым вороном каркает над самым ухом, оглушающей пеленой падает на глаза. — Я умру вместо тебя, — говорил когда-то Зейн. А сейчас он держит палец у курка. — Я не допущу этого, — откликался тогда Луи. А сейчас за спиной сжимает нож. Вокруг них вьется шторм, далеко над горизонтом сверкает молния, и по небу катится зимний гром. Зейн вспоминает теплый смех Луи, его колкие, словно еловые веточки, фразы, его руки на своих плечах. Луи вспоминает прищур темно-карих глаз Зейна, его мягкий, будто кленовый мед, голос, его губы на своих губах. Палец у курка не дрожит. Рука, сжимающая нож, не ослабляет хватку. — У меня Гарри, — то ли мольба, то ли признание. Это не я люблю его, не он дорог мне, не мы навсегда вместе, не он мне нужнее, даже не я забыл тебя. Это - у меня Гарри. Зейн холодно щурится, над ними пролетает два ворона, молния на горизонте ослепляет всех вокруг. Зейн стреляет в Луи холодным зимним утром тридцать второго числа.