Тетрадь на крыльце

Выйду на улицу, капюшон накинув, чтобы никто не увидел мое грустное лицо. Ты исчез вдали, раз и навсегда сгинув, положив напоследок на крыльцо письмо. Писал, что устал ты, писал, что я достал, про разные пути и жизненные цели, а я вспоминаю, как тебя по щекам хлестал, душил, слушая хрипы, что ежесекундно слабели. Вспоминаю пятна алого цвета, покрывавшие всю твою бледную шею и грудь, вспоминаю следы, как сказал врач: "от раскаленного продолговатого предмета", и понимаю, все то уже не вернуть. Не вернуть тебя на полу на коленях, не вернуть твое лицо с разбитой губой, не вернуть те ночи в деревне, где ты от боли рыдал подо мной. Эгоист, обо мне не подумав, ушел. Ушел, не подумав о том, как теперь я буду жить, причину для отмазки даже нашел, мол ты больше собой жертвовать не готов, хочешь кого-то любить, быть любимым, нужным и прочим, прочим дерьмом бесполезным хочешь ты стать, написал об этом кучу ты строчек, не письмо на крыльце лежит, а тетрадь. Тетрадь, полная пустопорожнего, сплошного обмана и пустых оправданий. Ты сам по себе? Не смеши меня, мальчик, да ты боишься даже своих желаний, своих собственных маленьких черных чертей, сидящих на левом плече, боишься страшных людей, вот только зачем тогда, ты мне скажи, ты вообще связался когда-то со мной, я же целиком сотканный изо лжи, разлагаюсь морально, гной выделяется из души, из сердца, бьющегося прямо под ребрами, льдинки вокруг торчат, похожие на небоскребы. Ты полюбил это? Юлик, тебе самому лгать то не надоело? Скажи мне тогда, хули, страницу назад у тебя от нехватки внимания все горело? Ты как недолюбленная родителями школьница, что красится ярко и липнет к учителям-мужчинам, перед ними - вся из себя любовница, но в душе едва бы на поцелуй решилась. Вот и ты, приходил ко мне снова и снова, тебя словно ноги несли, шептал о любви слово за словом, умолял только простить. Я прощал, и ты тут же открывал себя настоящего, ненормального, с отклонениями, кричал, что хотел бы сыграть в ящик, это же "так топово" по твоему определению. Ты сам искал себе приключения на свою тощую жадную задницу, искал их со мной и с левыми мужиками, совсем не чувствуя разницы. Я бесился, полностью тебя подчиняя воле своей безграничной, а потом таскал тебе таблетки и апельсины в больничку. Врачи меня окидывали подозрительными взглядами, но вопросов не задавали, просто всегда находились где-то рядом, пока выписывать тебя не становилось пора им. А потом - все заново, реабилитация, твое разбитое лицо и перелом ребра, опять больница, я признаю, да, ты никогда не видел со мной добра. Но вспомни ты, хоть на мгновение, как иногда было нам хорошо, в те моменты, когда ты вел себя нормально и не лез ко мне на рожон. Помнишь, как в парк ходили, я кормил тебя сахарной ватой? А потом устроили у тира целый баттл, мол кто медведя все же выиграет? Помнишь, выиграл я и тут же его тебе подарил, а ты засмущался, да так, что щеки красные были видны, наверное, издали? Помнишь, как забивался ко мне под бок, обвивая тонкими ручками тело, переставляя параллельно будильника звонок, чтоб подольше он нас не будил? Я же знаю, Онешко, ты все помнишь и помнил, когда писал эти строки обиды, помнил, но глушил все, распуская флюиды недовольства и невнимания. Я дописываю в твоей же тетради последние строки, и передам их нашему общему другу, он в сроки приемлимые доставит ее тебе. На последней страничке два фото, помнишь, как кровоподтеки тебе шли, красиво было, фото из самолета, во время полета, в это время на улице, как всегда, шли дожди, и твоя челка прилипла ко лбу, прикрывая длинный шрам, оставленный бабочкой. Если ты ожидал длинный ответ - знай, ты попал с этим в яблочко. Итак, два монолога под тонкой зеленой обложкой, если будешь писать третий, предположим, то эти к нему обязательно приложишь, чтобы я вспомнил все, что понаписал сбивающимся кривым почерком. Ладно, мы покидаем тебя, я и мое одиночество. P.S.: Если захочешь вернуться, то знаешь, ключи у бабули-соседки, я не извиняюсь, но ты одумайся, приходи, побеседуем.