Трилистник

      Обьяснить, каким ебаным макаром вышло так, что он проснулся на продавленной софе в тату-салоне предводителя одной из самых опасных байкерских банд в городе, причем проснулся в расстегнутых штанах, сползших чуть ли не до колен, и без трусов — БЕЗ ТРУСОВ — было сложно. Более того, слово «сложно» — это самое скудное из всех тех слов, которые могут описать состояние Стайлза в момент подъема.       Он просыпается, не совсем разобравшись от чего: то ли от жажды, то ли от тошнотно-острого запаха кожи, бензина и сигарет, то ли от шумных разговоров и хохота неподалеку. Едва разлепив глаза, Стайлз оцепенело осматривается вокруг, ведет мутным взглядом от хиппового пледа, которым он укрыт до самой груди, на подлокотник софы, потом на столик возле него (на котором покоится древний, допотопный и, Стайлз полагает, раритетный телефон), затем на огромный фикус в углу за дверью. И только после этого медленно, словно держит на макушке целую бриллиантовую люстру из дворца Елизаветы, поворачивает голову в сторону.       «Твою ж мать».       Тату-салон в принципе похож на лофт — видимо, потому что изначально это и был лофт — и чуть дальше, если спуститься на одну ступеньку, расположены кресла, мягкий уголок из потертой коричневой кожи и огромный стол с вычурными витиеватыми ножками. На столе — какие-то бумаги, два лептопа и четыре бутылки пива — пятая в руках лысого здоровяка в жилете, стоящего у окна. Лица присутствующих видно плохо, так как солнечные лучи из окна падают под таким углом, что…а вообще-то, даже если бы и не солнце, Стайлз не уверен, что смог бы достаточно адекватно оценить внешние данные двоих в кресле и одного на диване…э. Стоп. Бутылок на столе четыре, плюс одна в руках Балды (Стайлз обозначил его так, чтобы как в математике:«Пускай неизвестное число будет Х, тогда…») получается пять, а где же…       — Проснулся? — голос позади раздается совершенно неожиданно, так что Стайлз вздрагивает. Пытаясь рассмотреть и прислушаться, о чем говорят незнакомцы, он упустил из виду хозяина лофта: — Доброе…утро.       Стайлз поднимает взгляд — это дается ему с превеликим трудом, настолько превеликим, что ему приходится отклониться в сторону всем корпусом, потому что тело категорически не хочет его слушать. Мужчина выглядит странно, в плане, странно для предводителя банды — а то, что это именно он, Стилински не сомневается; потому что в памяти всплывают обрывки предыдущего вечера: ничего особо осмысленного, куски, словно на рваной ленте. Вот он смотрит в синие глаза сквозь чуть отдающую золотом жидкость в стакане, затем его пальцы сжимаются на вороте куртки (он запомнил болтающийся на нитке простоватый амулет, вырезанная деревяшка — то ли волк, то ли собака — и полукруг позади), потом он помнит чувство взрыва и…все.       — Кажется.— его голос сиплый, тихий, шуршащий, так что он думает, что стоит прокашляться и попросить воды, а лучше какого-нибудь кофейку, но…вдруг понимает, что не помнит имени хозяина.       — Аспирина у меня нет, но есть вода, пиво в холодильнике и холодный бифштекс.— затем, поймав недоуменный взгляд паренька, с улыбкой добавил: — Лед тоже закончился, так что бифштекс вполне может послужить достойной заменой.       — А кофе, я так понимаю, у тебя тоже нет?       — Есть. — Стайлз приподнимает обе брови, наконец, потихоньку просыпаясь окончательно, но мужчина чуть склоняет голову на бок, а затем кивает в сторону от себя: — Кухня там, банка с кофе на верхней полке. Бери вторую, потому что то, что хранится в первой, тебе не понравится точно.       — А… — Стайлз смотрит вниз, на свои джинсы, пытается подтянуть их, не вставая, и застегнуть запутывающимися пальцами и затем вдруг понимает, что его беспокоит один вопрос. Так что он несмело кивает головой, подзывая мужчину поближе, и, когда тот чуть склоняется, спрашивает почти шепотом: — Чувак…это…а где мои,эм…трусы?       Это неловко, глупо и дискомфортно, потому что он правда не помнит, надевал их или нет (скорее всего, надевал, потому что без них в джинсах туго и он бы ни за что не пошел на тусовку без нижнего белья — по-извращенски как-то), и если да, то как, блять, так вышло, что они магическим образом испарились, хоть джинсы все еще на нем. Не то, чтобы его обрадовало бы отсутствие еще и джинсов, но… КАК? Как они…       Мужчина выглядит привлекательно: у него живые смеющиеся глаза, тонкие сухие губы с усмешкой в уголках, легкая щетина и татуировка на шее. Он хмыкает, опираясь на спинку софы возле плеча Стайлза, и чуть приподнимает одну бровь:       — Не помнишь?       — Ни хуяшечки.— подтверждает Стайлз, мотнув головой. Впрочем, об этом он жалеет почти сразу, потому что всего одним отрицательным движением головы он также привел в движение и весь мир вокруг, а это сулило вот вообще не живописные последствия в виде блевотины аккурат на босые ноги гостеприимного парня, он же мужик_с_татуировкой.       Мужчина смеется — коротко, мягко, с придыханием — и грациозно (Стайлз знает, что это слово не приемлемо к брутальным мужикам, но здесь это было в другом смысле «грациозно»: в том, в каком оно может относиться к тигру, например) поднимается, закатив глаза.       — Сделай кофе, лапушек. Мне без сахара.       Стайлз еще несколько секунд пялится в спину уходящему — в охеренную спину, с красивыми плечами и мышцами под футболкой — затем осторожно поднимается, едва не завалившись в процессе, и визуально оценивает предстоящее расстояние от софы до кухонного отсека за ней. Расстояние вполне сносное, чтобы пройти, практически ни разу не скосив в сторону. Так что он осторожно делает шаг, за ним второй и третий, стараясь сосредоточиться на счете шагов, а не на внезапно проснувшейся морской болезни, которой у него отродясь не было. Разумеется, он берет загадочную Банку Номер Один и, обнаружив в ней какого-то странного вида сушеную траву, воняющую чертом, несколько когтей абсолютно неясного происхождения и лепестки синих цветов, тут же торопливо захлопывает крышку, даже не желая знать, для чего вся эта хрень нужна.       Признаться честно, Стайлз никогда не варил кофе: все, на что его обычно хватало, так это на растворимый. У хозяина салона был исключительно молотый, а заливать молотый кипятком величайшая, совершенно отстойная глупость. К тому же, несмотря на то, что он обшарил кухню вдоль и поперек (дважды), чайник так и не обнаружился. А жаль. Стилински мгновенно (и абсолютно непроизвольно) представляет, как брутальный мужик с литыми мышцами, гоняющий на урчащем Харлее, по ночам любовно заваривает сладкий чай с корицей, бережно поглаживая розоватую крышечку надежно заныканного чайника, и хрюкает от смеха. Окей, что там нужно сделать, чтоб сварить вкусный кофе? Разогреть турку, засыпать кофе, залить его горячей водой, кажется, и вскипятить…сколько раз? Похуй, пусть будет три. Аромат еще даже не сваренного кофе, впрочем, тут же срабатывает, и Стилински потихоньку замечает, что тошнота сваливает, а привычные дерганные движения не вызывают раскачивания всего вокруг. Когда он разливает темную густую жидкость по разнокалиберным чашкам, хозяин все еще со своими гостями, но в момент, когда Стайлз, вдруг вспомнив расположение металлической двери в ванную комнату (слева по пути в кухню), двинул именно туда по прямому назначению, тот появляется внезапно, оперевшись плечом о косяк двери и удерживая в руке горячую чашку (классического черного цвета), просто молча осматривает мальчишку с легкой полуулыбкой.       А Стайлзу ни хера не до улыбок. Вот вообще. Он стоит перед зеркалом, опираясь одной рукой о раковину, и пытается врубиться, какого, блять, черта у него на щеке порез, откуда нахрен на запястье появилась татуировка трилистника и в какие дальние дали съебалась его любимая футболка со значком Бэтмена, потому что вместо нее на нем красовалась…       Ебаные Ирландцы.       Ебаный день Святого Патрика.       Ебаный Паб с ирландцами в день Святого Патрика.       Ебаные лепреконы, абсент и маринованные яйца.       Ебаный стыд. Вместо любимой футболки с логотипом супергероя на нем красуется помятая серая футболка на один размер больше, чем полагается (или даже на два), с надписью «Kiss me, I'm Irish».       — Твою ж… — рассеяно шепчет Стайлз и оттягивает ладонью ткань футболки на груди, опустив взгляд, пытаясь прочитать и без того понятную надпись, а затем, повертевшись несколько секунд перед зеркалом, начинает рассматривать кровавую царапину на лице, совершенно не понимая, че за хрень творится в его памяти, голове в целом, а также во рту и в желудке: — Бля… Это…       — … след от моей куртки.       — Серьезно? — саркастично кидает Стайлз, обернувшись в сторону хозяина лофта (явно насмешливо ухмыляющегося), — от куртки?       — Ну, ты пытался меня повергнуть, затем наступил на шнурок, накренился, собравшись прорыть носом пол и схватился за мой столик аккурат в том месте, где были осколки разбитого Ройем графина. Ты сказал, цитирую «Пиздец, что на хуй за мудило это учудил», снова наступил на шнурок, разворачиваясь, и собрался было познакомить свою мордашку с острым углом камина. Я тебя перехватил.       — Окей, помимо констатации моей тотальной неуклюжести и хамского поведения, я не увидел здесь объяснения этой царапины на лице и ее связи с твоей курткой.       — Заклепки на рукавах, — ведет плечом мужчина, его взгляд смеется, просто сверкает снисходительной ухмылкой, и это жутко бесит (ну, а кроме того, еще и жутко смущает).       — Заебись.— выдыхает наконец Стайлз и снова поворачивается к зеркалу.       Одно дело раскрыто, дальше по списку не менее животрепещущий момент с нижним бельем и футболкой с чужого плеча, а если конкретней, то дурацкая футболка с провокационной надписью — потому что Стайлз нихуя не ирландец и нихуя не хочет, чтоб его целовали исключительно за национальность. Да он вообще оказался в том Пабе случайно, просто пытался перестать вечно крутиться в беспокойстве и тревоге.       — А, эм. Это не моя футболка.       — О, я знаю.       Стайлз поднимает глаза, демонстративно изображая свое недоумение, сморщив лоб. Но мужчина игнорирует этот выпад и маскирует совсем уж очевидную насмешку чашкой.       — К слову, завтраки в постель явно не твоя фишка, — фыркает вдруг он и тут же поясняет: — Кофе готовишь лажовей некуда.       — Тогда переходи на чай, если хочешь получать от меня клевые завтраки. — парирует Стайлз почти рефлекторно, затем, чуть помедлив, нерешительно добавляет: — Мудак.       Еще несколько секунд мальчишка поглаживает свое лицо на предмет других ссадин или пятен неизвестного происхождения, хозяин лофта хранит гробовое молчание, но в глазах пляшут чертята (Стайлз видит их боковым зрением в отражении зеркала). А затем он вдруг вдупляет, что вообще сказал и кому.       — Блять. Чувак, во-первых, ты мне не платишь за готовку, так что не ной, я точно помню, что не платишь, иначе ты выглядел бы куда стройнее, — Стилински приходит в себя крайне резкими скачками, но инстинкт самосохранения пока что остался досыпать под хипповым пледом на вытертой софе.       И, если честно, Стайлз откровенно кривит душой, намекая на то, что все байкеры (под всеми, разумеется, имеется ввиду один конкретный байкер) кабаны, не умеющие правильно питаться. Но он кривит душой, потому что на деле мужик, в постели которого он (говоря образно и буквально) проснулся, довольно хорош. В плане, он подтянутый (для констатации этого факта даже не надо стягивать с него одежду), у него хорошая стрижка, втемный кулон на шее, дорогущие ботинки, небрежно полузашнурованные, и просто огромные накачанные мышцы на плечах. Просто обложка порно-журнала, мать его так. Бонусом ко всему этому, он пахнет невыносимо будоражаще, как будто находишься в гостях у короля…или у Крестного Отца.       — А во-вторых?       — Ну…во-вторых, мне не идет форма экономки. Сиськи, знаешь ли, не того размера. — ядовито фыркает Стилински, скрещивая на груди руки.       — Зато задница вполне хороша, — вдруг отвечает хозяин дома, насмешливо приподняв одну бровь и оставив приоткрытым рот. Его взгляд бесцеремонно и уж слишком откровенно спускается сначала вниз по телу парня, затем вверх, и в определенный момент Стайлз зависает, подметив кончик языка там, за губами.       — Я Стайлз, кстати. — произносит Стилински, потому что считает бесцеремонным спрашивать напрямую имя человека, в чьей квартире ты проснулся, а вспомнить его сам категорически не способен.       — Я в курсе, — кивает собеседник, — а еще ты «Охуенный Бэтмен, спасающий этот город каждую неделю по пятницам».       — Твою ж мать…— пристыженно тянет мальчишка, прикинув на секундочку, что же еще он мог учудить, помимо всего уже перечисленного. А попутно он также начинает понимать, что ему вовсе не хочется вспоминать произошедшее. Ну вот че-т ни капельки.       — Питер. Питер Хейл.— мужчина, впрочем, произносит свое имя совершенно ленивым вальяжным тоном, потому что проницательно полагает, что мальчишка и свое-то с третьей попытки вспомнил.       — Оу. Точно. — бормочет Стайлз, видя перед собой картинку со вчерашнего вечера: компания байкеров в дальнем углу, затем бильярд и «это же Хейл со своими, глянь, чувак! У него еще никто не выигрывал», а потом был кий во влажных пальцах и насмешливо-изучающий взгляд соперника Питера_Непобедимого_Хейла. — Блять, где моя футболка…       — Чем тебе эта не нравится?       — Эм, ну, давай начнем с того, что я американец с польскими корнями, а Польша это как бы чуток не Ирландия. Далее…она больше меня на два гребанных размера, я как в платье!       — Ну, это дизайнерская вещь, сделанная под заказ, так что… — посмеивается Питер в ответ на забавное возмущение мальчишки.       — Серьезно? И что в ней дизайнерского и эксклюзивного?       — Хотя бы эта надпись на спине.       Стайлз едва ли не подскакивает — «Что?! Еще и на спине?» — а затем, не в силах противостоять какому-то опасливому любопытству, поддается волне паники: он вертится перед зеркалом, пытаясь повернуться спиной и одновременно прочесть написанное, а когда наконец просекает по буквам, что же там напечатано с трилистником вместо тире, то едва не падает в обморок — «Fuck & get Luck». Питер смеется мягко, едва слышно, когда видит весь ужас на лице Стилински, а затем предлагает долить успокоительного коньячку в его чашку с кофе, на что получает красноречивый жест средним пальцем. Стайлз думает, что это адов пиздец, так облажаться, и поэтому усердно прислушивается к своему телу — было бы не круто трахнуться с кем-то и не помнить этого. Не помнить свой первый раз. Голова похожа на чугунный шар, сброшенный по рельсам американских горок, во рту настолько мерзостно, словно бы он всю ночь барахтался с головой в дерьме (причем самом дерьмистом дерьме), колени вздрагивают и… жжет между ягодиц.       Нет.       Нетнетнет.       Неа.       Он не мог.       — Эм.Э… Питер?       — Да, Стайлз?       — Мы… в смысле ты… ты теперь везунчик? — Стилински намекающе указывает большим пальцем себе за спину, подразумевая суть надписи. Нет, ну не спрашивать же его напрямую…       — …Имеешь в виду, трахал ли я тебя?       Ну, или спросить.       — Нет, мы обошлись довольно умелым для девственника миньетом.       — Чт…что?       — О, ты проиграл в бильярд. Раз восемь. А деньги у тебя еще на втором закончились.       — В смысле, как «умелым»?       Питер несколько раз моргает, недоуменно нахмурившись, а затем фыркает и, оттолкнувшись от дверного косяка, подходит к Стайлзу поближе, осторожным, плавным движением ставя чашку на полку с мыльными принадлежностями. Парень отступает назад почти сразу и так же почти сразу сглатывает, потому что небольшие, едва заметные маленькие полукруги на шее вдруг визуально подозрительно четко совпадают с подушечками пальцев Хейла. Впрочем, бежать особо некуда, так что, когда пятка вдруг ощутимо натыкается на прохладный кафель стены, ноги почти подкашиваются, но Хейл ловко подхватывает его за грудки. Его глаза светятся, как блуждающие огоньки посреди леса ближе к полуночи — так и тянут в топи, манят в болота, затягивают все глубже и глубже настолько, что рассвет ты встретишь уже мертвым. Стайлз, как завороженный, всматривается в эти глаза нервно бегающим взглядом, перескакивая то на губы, то на зрачки, то в сторону, а его лицо кривится, как у ребенка: «Нет, не надо, не так, мне так плохо». И это так жалко, но если по правде — дело не в том, что его тошнит от мужиков или от Питера, дело в том, что его ПРОСТО тошнит, покачивает и лихорадит. Питер кладет ладонь ему на лоб, убирая волосы назад, и вжимает голову в стену, фиксируя ее — Стилински невольно приоткрывает губы и дышит так тяжело и загнанно, будто сутки бежал от разъяренного медведя. Хейл наклоняется ближе к его лицу. Стайлз видит, как затаенным змеем лениво шевелится язык меж пересохших губ, и по коже пробегает мороз, а сразу за ним волна жара. Он прогибается в спине и приоткрывает рот еще больше, выдыхая эту горячую волну, когда лицо Питера совсем близко, настолько, что синие искры глаз, кажется, отливают неоновым свечением. Хейл ведет носом по нежной скуле вниз до линии подбородка, похоже даже как-то предвкушающе урчит, затем отстраняется и проводит носом ниже вдоль гортани, постепенно смазывая след приоткрытыми губами. Он чуть прикусывает подбородок, затем оттягивает зубами нижнюю губу — лишь на мгновение — и врывается языком в жаркий влажный рот. Стайлз ошарашенно мычит, пытаясь оттолкнуть сукиного сына первые секунд десять, а потом начинает задыхаться, потому что тот раскрывает его губы своими еще сильнее, дотягивается языком до глотки, вылизывает небо, десна и зубы, рваными толчками вдалбливается в щеку изнутри и затем снова все сначала — без остановки, без передышки, шире, глубже, напористей. Он скулит, покорно обмякая в сильных руках, чувствуя, как рот наполняется слюной — своей и чужой — с привкусом кофе и сигаретной горечи, как немеют губы и покалывает кончики пальцев на руках. Он чувствует, как расплетается тугой клубок жара от солнечного сплетения; почти видит, как эти потоки горячий лавы стекают по внутренностям и стремятся прямо вниз.       Питер не закрывает глаза ни на секунду, и этот взгляд чувствуется, подавляет. Холодный и жесткий, похож на грани снежинки. Его ладонь соскальзывает вниз, сжимает твердеющий член парня сквозь ткань джинсов, а затем, еще до того, как Стайлз понимает, что происходит, Хейл резко разворачивает его лицом в стену и отдергивает за бедра на себя. Стайлз выдыхает стон на повороте, прикосновении холодного кафеля к щеке и виску, а потом почти всхлипывает, когда мужчина заставляет его оттопырить задницу.       — Хватит.— шепчет он, имея в виду совсем другое: «Заставь меня».       Питер молчит, он крепко сжимает одной ладонью бедро мальчишки, а второй торопливо расстегивает джинсы, которые тут же соскальзывают вниз, до колен. Ладошки на кафеле потеют — Стилински сглатывает, на мгновение зажмурив глаза, а потом снова их открывает: на кафеле темно-синие разводы под мрамор, и ему кажется, что он видит в них Вселенную с движущимся пространством, гаснущими и рождающимися звездами, бесконечным количеством метеоритных дождей и хвостатых комет. Он думает, что, по факту, его желание сбудется: он будет помнить свой первый раз. Но этот первый раз будет из тех, которые он не захочет помнить. Потому что диссонанс внутри, слабость в теле, пульсирующая резь в глазах — они такие разные, похожие на крюки, привязанные к разным частям тела и растягивающие его каждый в свою сторону.       Питер раздвигает его ноги шире, поглаживает мошонку резкими уверенными движениями, точно так же, как и ствол до самой головки, делает круговое поглаживание по уретре большим пальцем, и снова скатывается вниз. Он делает так снова и снова, сопит над покрасневшим ухом, и не надо быть гением, чтобы чувствовать эту дурацкую надменную ухмылку.       — Кое-кому не нужны сиськи, чтобы сукой стонать от моих рук, правда, Стайлз? Кое-кому достаточно и задницы.       Его вторая рука, жестко фиксировавшая бедро мальчишки, начинает скользить вверх по ребрам, задирая не в меру свободную футболку почти до плеч, затем мягко, подушечками пальцев соскальзывает вниз по позвонкам, порхает, замирая на самом копчике, в то время как первая ладонь продолжает двигаться на члене Стилински, заставляя мелко подрагивать от каждого рывка. Питер шумно выдыхает прямо в ушко, жарко проводит по нему кончиком языка и урчит бархатным голосом:       — На этот раз ты запомнишь мое имя. Запомнишь.       Каждое новое прикосновение похоже на капли воска, и, поэтому, когда Питер резко дергает его на себя, заставляя прогнуться еще больше, а затем опускается на корточки, одновременно сжимая и раздвигая его ягодицы, Стайлз почти перестает дышать, широко распахнув глаза.       Стайлз содрогается всем телом, пружинкой скручиваясь, когда ощущает, как язык Питера делает широкий мазок между раздвинутых до болезненно-приятного нытья ягодиц, затем еще один и еще — более твердый, более настойчивый. Его пальцы сжимаются в кулаки, когда кончик языка обводит сначала точечные, а потом ровные мокрые круги возле ануса, а из сжатых губ вырывается совершенно непотребный скулеж аккурат в тот момент, когда Питер, вылизывая, целует его дырку, влажно, слюняво, до пошлого хлюпания целует, постепенно проталкивая язык глубже.       Это развратно, мерзко и…приятно.       Питер поднимается снова спустя целую вечность этих сладких пыток, снова настойчиво медленно оглаживает спину и бока мальчика, потом по косой мышце живота соскальзывает ладонью на член, продолжая стимулировать в прежнем непредсказуемом ритме, а пальцами второй руки ведет по позвонку вниз, до влажной дырки. Вставляет сначала один на фалангу, несколько раз двигается туда-сюда, а затем вставляет сразу два и начинает входить с каждым разом все глубже, мешая удовольствие с болью.       Стайлз кончает, когда пальцы Питера в нем уже почти до самой костяшки, ритмично поглаживают стенки, двигаясь одновременно сверху-вниз и вперед-назад, а вторая рука оттягивает член вниз, властно сжимая в кулак и быстро рвано надрачивает, размазывая смазку по стволу, пачкая внутреннюю часть бедра и…все заканчивается. Все это похоже на сон, когда Питер вынимает пальцы, звонко шлепает влажной ладонью по ягодице, а затем, как ни в чем не бывало, включает воду, чтобы помыть руки. Самодовольно смотрит в отражение зеркала, где за его спиной все еще стоит Стайлз — дерзкий щенок из Паба — с обнаженной задницей, на которой едва виднеется розоватый след от его руки. Стайлз разморено, как-то пьяно поворачивается, пытаясь подтянуть штаны, застегнуть их деревянными, чуть посиневшими от напряжения ладонями, упирается плечами в кафель и пытается отдышаться. Питер различает испарину над его губой, когда тот тяжело дышит через приоткрытый рот, и мелкие размазанные бусинки пота на лбу.       — Мне нужно домой, — хрипит он сбито и почти неразличимо. — Пожалуйста, отвези меня…домой.       — Можешь принять душ и поспать, я тебя не трону, — снисходительно роняет Хейл, промокая руки белым полотенцем.       — Да нахуй это, ты себе льстишь, чувак, — Стайлз действительно его боится, но сейчас он больше боится другого: — Дома…таблетки. Запасные. Я потерял свои дежурные вместе с футбо..       Стайлз дышит тяжелее с каждым словом и Питер хмурится, пытаясь понять, в чем дело, когда глаза мальчишки вдруг распахиваются шире — на мгновение, прежде чем теряют осознанность — а затем он, взмахнув ладонью, (отчаянно, совсем отчаянно, похоже на то, как скользит по воздуху ладонь самоубийцы, ступившего с обрыва) безвольно оседает на пол, соскользнув спиной по стене.