Нечаянная прибыль

Вечерело. Солнце самым краешком коснулось горизонта. Летние мягкие сумерки, как всегда это бывает на юге, грозились вот-вот перерасти в кромешную тьму. А пока было время окинуть напоследок хозяйским взором двор. Все ли убрано, нигде ли не забыты грабли, загнаны ли припозднившиеся куры в стайку*. Природа, а вместе с ней и люди, готовилась ко сну, чтобы с утра с новыми силами начать новый день, полный забот и радостей. И лишь на краю небольшого села, что раскинулось между пологими холмами, во дворе хаты, украшенной ярко-синими ставнями, было не до спокойствия. Из-за криво сложенной поленницы выскочил петух и, громко клохтая и шумно маша крыльями, заметался по двору. За ним с хворостиной выбежала девчушка лет шести. — Петя, ну куда же ты! Иди в стайку, нечего на огороде делать! А вдруг лиса ночью придет?! — приговаривая это, она пыталась оттеснить упрямую птицу к его женам, давно уже рассевшимся по жердочкам. — Кыш! Кыш! Наконец-то ее усилия были вознаграждены и за петухом закрылась щеколда. Девочка отдышалась и огляделась. Рушник, висевший на яблоне, возле которой обычно по утрам они всей семьей умывались, теперь валялся на земле. Четко отпечатавшиеся куриные лапы не оставляли сомнений в том, кто постарался. Вздохнув и покачав головой, совсем как взрослая, она пошла наводить порядок. Уже собираясь зайти в дом, возле крыльца заметила валяющуюся любимую куколку младшей сестренки. Нахмурила светлые бровки и звонко позвала: — Леська, вылазь, а то я все маме расскажу! — подождала, послушала, но никто не отозвался. — Я твою куклу в сундук спрячу! — но даже такое грозное предупреждение не возымело никакого эффекта. Еще раз покачав головой, подобрала игрушку и тихонько закрыла за собой двери. Тотчас кусты смородины затрещали и оттуда показались две льняные головенки. — Пойдем, узнаем как там мама, — зашептала старшая из сестричек, — пока Зимка не вернулась, а то ругаться будет. — Мама сказала, что она старшая, вот и командирша, — с некоторым сомнением произнесла вторая и даже сделала попытку спрятаться обратно в кусты. — Идем, ну! — не отставала первая, и обе выкатились на грядки с клубникой. — Батюшка заругает! — задрожала нижней губой трехлетняя Леся. — А мы тихонько, никто и не узнает, — продолжала настаивать более взрослая Марька. И все тянула в сторону. — Мама давно уже там, а все еще не вышла. Помнишь, наша Стеша отелилась? — младшая закивала головой. — Так она раз! И теленочек выродился! А мама утром еще ушла, а все нет и нет. И настроенные решительно, сестренки чуть ли не ползком начали пробираться к бане, куда поутру ушла матушка, обещая скоро вернуться с братиком или сестричкой. Только они подобрались, гордые своей незаметностью, как над ними кто-то громко произнес: — Куда это вы собрались, пострелята? А ну марш в хату! Девчушки пискнули и рванули обратно, топоча босыми пятками по теплой пыли. — Вот оглашенные! — отмахнулась старая Малуша и громко позвала: — Третьяк! Где тебя носят? — Да иду я, иду, — из хлева с ведром парного молока вышел невысокий мужичок с остатками некогда буйной рыжей шевелюры. — Как? — и поставив ведро, со вздохом потер поясницу. — Придется таки посылать за Прудихой, — покачала головой повитуха. — Она ведьма, нашепчет на Ксану и запрет ей чрево, — и обережно сплюнул через левое плечо. — Не запрет, а вот Ксана твоя разродиться не может, хоть и не первородка уже. — И словно в подтверждение из-за дверей баньки, куда по обычаю отправилась даровать новую жизнь тяжелая** жинка***, раздался очередной стон. — Так что, сама точно не сможет? — растерянно затоптался будущий отец. — Нет, ребенок уж больно крупный, сын поди будет, — и Малуша разгладила складки на юбке. — А то! — на миг приосанился Третьяк. — Хватит ужо девок рожать, и так трое бегают. Как я их взамуж выдавать буду? Никаких денег не хватит. Надо и работника родить. — Аха, — глубоко выдохнула женщина, — а вот если Прудиху не позовешь, то и сына не будет, и жинка помрет. — Как это помрет? — потянулся почесать макушку мужичок. — Я ей помру! У нас еще жито не скошено. Я что, наймитов приглашать буду? А за девками кто смотреть будет? — и полез за кисетом. — Ты табащичем-то не воняй, ты думай. А то от купцов городских плохого набрался, а как хорошему — так тебя там и не было. — Скажешь тоже, «не было». Где надо, я там и был. Вот скоро трактир открою и пошью себе рубаху алую, буду пиво наливать, а девки заказы разносить. — И откуда у тебя лишняя менка появилась? — прищурила глаза, неожиданно молодые на пожилом лице, повитуха. — Откуда надо, оттуда и появилась, — буркнул в бородку Третьяк и сменил тему. — А Прудиха точно поможет? — Если не она, то никто уже твоей Ксане не поможет. — Да, дела… — и снова было потянулся к макушке, потом спохватился и, обернувшись к дому, крикнул во весь голос: — Марька, Зимка! Подь сюды! Из-за угла показались девчушки и немного испуганно посмотрели на отца. — Бегите к бабке Праскеве, а то мамка устала уже, братишку вам никак не рОдит. Скажите, мол, Третьяк земно кланяется, да сами-то тоже на колени падайте. Мамка совсем устала, помощь нужна. Детские личики горестно исказились, но, пошмыгав носами, сестренки все же не разревелись, а, одернув друг на дружке рубашонки, сразу с места сорвались в сторону пруда, где и жила бабка Праскева, из-за него-то и получившая прозвище. — Ну ты это, дождешься ее? А то у меня дела, — вдруг засуетился Третьяк, — ты меня потом позови, когда все уже будет. — А сам куда? Негоже жену одну оставлять, надо рядом быть, чтобы никакая лихоманка не прицепилась, Рожаницу зазывай. — И так петуха зарубил, а вокруг бани колею натоптал, на телеге можно проехать, — огрызнулся. — Теперича Прудиха сделает все как надо. Пойду я, вон, молоко надо перелить. Повитуха только головой покачала. Что воду в ступе толочь, все равно масло не собьешь. Вернулась в баню и подошла к роженице. — Потерпи еще немного, скоро Праскева придет, тебе точно поможет, — и, смочив полотенце, принялась обтирать Ксану, отводя потемневшие от пота волосы. — Бабка Малуша, а ребеночек затих, — и обеспокоенно положила руки на высокий живот. — Видно знает, что сил у тебя больше нет, дает тебе передохнуть, — успокаивающе произнесла та, а сама бросила быстрый взгляд в оконце — скоро ли подмога явится. — Это хорошо, — слабо улыбнулась молодая женщина потрескавшимися губами. — Я с дочками так не маялась, видно и правда, дождался Третьяк сына, — и неожиданно зевнула: — Спать я хочу, глаза совсем слипаются. — Немного подремли, дитятко, — и повитуха поправила подушку под головой Ксаны. Та чуть развернулась и еще раз зевнула. — Помнишь ярмарку, когда купцы зимой приезжали? — Помню, отчего же забыть? Мне тогда внук черевички купил, дюже удобные. — Третьяк тогда с их старшим о чем-то толковал. Меня позвал сбитня им принести. А старшой-то как зыркнет своими глазищами, так у меня вся душа в пятки ушла. Я побыстрее и ушла. А Третьяк потом пришел довольный, все хвалился, что трактир откроет. Даже вина вымороженного принес да меня с собой за стол посадил, вино то пить. А дальше и не помню ничего, как в тумане, но так сладко мне отродясь не было. Думается мне, от того вина Третьяк силы-то набрался, я потом седмицу как чумная ходила… — Да ты никак прощаться удумала? — смекнула неладное Малуша. — А дочек на кого оставишь? Муж-то твой думаешь справится? — Справится, только я не о том говорю. Видать, на роду всем бабам написано муками расплачиваться за телесную радость… — А вот и Праскева идет, — обрадовалась повитуха, глядевшая в окошко, — сейчас и поможет, хватит тебе уже. — И правда, хватит, — подтвердила вошедшая. Высокая, статная, с густыми черными волосами, заплетенными в две толстые косы. Карие до черноты глаза словно в душу глянули. — Эх, почто за чужие грехи бабоньки страдают? — вздохнула и начала выставлять в ряд на лавке склянки, что бережно вынимала из широкого туеса. — Малуша, ты была здесь помощницей, а теперь мой черед. Посторожи, чтобы никто чужой не помешал. Повитуха кивнула и вышла, плотно закрыв за собой дверь. Лопухи вдоль стайки закачались и оттуда выбежала сначала серая длинноногая кошка, нервно размахивающая хвостом, а потом и сама Леся. — Иди сюда, — позвала ее Малуша, — хоть причешу тебя, нечего замурзанной такой ходить. Девочка из лопухов вылезла полностью. Рубашонка была помятой и со старыми травяными пятнами. Такие же пятна, только свежие, украшали коленки. Одна из двух косичек, некогда плотно заплетенных, распустилась полностью, покрыв спину малышки до самой поясницы. Вторая еще как-то держалась, но торчащие отовсюду прядки так и норовили распуститься. — А мама? — с этим вопросом Леся подошла к доброй бабушке и пытливо заглянула в глаза. — Мама устала, — но, увидев задрожавшую нижнюю губу, повитуха притянула ребенка к себе и погладила. — Я сейчас тебя расчешу, а то мама выйдет, а ты совсем лохматая. — Меня Зимка заплетала, только потом все распустилось, — доверчиво произнесла девчушка. — У меня не расплетется, я и дочек своих, и внучек заплетала, так что мои косички будут держаться подольше. Ну вот, теперь другое дело, а то ходила как Репейникова невеста. — А кто это такая? — и Леся заблестела глазенками. — Ты что, никогда не слышала? — В ответ лишь косички замотались из стороны в сторону. — Ну тогда слушай. Давным-давно жил Репейник. Всем он был хорош, кроме буйной шевелюры. Уж какая непослушная она у него была, страсть просто! Он и тятю с матушкой просил постричь его, да все без толку. Как чудил кто — овечьи ножницы тупились, резать не могли… Рассказывала, а сама примечала — вон еще двое прячутся, лишь кусты чуть шевелятся. Потом сестрички осмелели и полностью вышли, выжидающе посматривая на Малушу. Та лишь рукой махнула, подзываючи. Сумерки подкрались незаметно. Вот только смотришь — светло, а стоит взгляд отвести и все, уже сверчки распеваются, да первые звезды подмигивают. — Ну, встречайте братика, — нарушил их уют сильный голос. Праскева открыла двери и стояла на пороге со свертком в руках. Девчушки сразу загомонили и повскакивали с насиженной лавки. — А какой он? Красивый? А мне, мне покажи! А волосики у него есть? — и запрыгали вокруг. — Смотрите сами, — и Прудиха наклонилась, показывая. — Ой, он на меня смотрит! — восхитилась Марька. — И волосики черненькие, совсем как котенок у нашей Мурки. Он испачкался, его помыть надо, да? — Нет, братик ваш с такими волосиками и родился. — Как здорово! Мы все беленькие, а он другой, красивый! — захлопали в ладоши сестренки. — Малуша, подержи мальца, а я пойду отца поздравлю, — и Праскева бережно передала ребенка, сама решительно направляясь в дом. — Будь здрав, Третьяк! — громко поздоровалась, от чего копошившийся у печки хозяин вздрогнул и стал как будто меньше ростом. — И тебе не хворать. Ну, как Ксана? — и нервно поправил рубаху. — Помогла я твоей жене, спит она, а у тебя теперь помощник народился. — Сын? — и мужчина улыбнулся. — Ну, жена твоя, значит и сын твой. Крепенький, как бочонок, — Третьяк начал расправлять гордо грудь, — и черненький… — после этого улыбка погасла и он кулем осел на лавку. — Ты ничего мне сказать не хочешь? — Тот лишь головой мотнул. — Ну, тогда успехов тебе с трактиром, а проценты свои сам рОсти. — И ушла тихо-тихо, оставив звенящую пустоту в доме. А на улице уже вовсю решалась судьба маленького братишки. — Давай его Жданом назовем, мы ведь его так ждали, — внесла свою идею Зимка. — И будут его дразнить Ждан-жбан! — не выдержала Марька. — Жбан бывает всякий, и с кислым молоком, и с золотом, — улыбнулась Малуша, успокаивая разошедшихся девчат, что еще немного — и разругаются. — И с медом, да, — согласно облизнулась Леся. — Пусть будет Жданом! — Пусть, дитятко, — улыбнулась подошедшая Праскева, — пусть, ему не повредит.