Бонни и Клайд

- Не оборачивайся, сын, — говорила женщина, поставив ребенка лицом перед автомобилем с включенными фарами. Дживон щурился, закрывал глаза, вытягивал вперед ладошки, чтобы не видеть этот слепящий свет, выжигающий глаза. Но он не оборачивался, слушал отдаляющийся голос матери и не оборачивался. Глаза слезились, чесались и горели огнем, а Дживон все стоял и стоял…маленький и замерзший, темной ночью, на трассе между городами, освещаемый светом фар. Он стоял так до тех пор, пока его плеча не коснулся полицейский, а другой набросил на него плед и поднял на руки, забирая, отворачивая от света, который практически выжег ему глаза. Он закрыл глаза, крепко цепляясь маленькими ладошками за плечи своего спасителя, но цветные круги всё плясали и плясали перед ними. И, казалось, это не прекратится никогда. Дживону тогда было пять, а теперь двадцать. Его мать так и не нашли. Машина, перед которой она его оставила, была объявлена в розыск за два дня до этого события. Внутри было пусто — ни документов, ни вещей, ничего ровным счетом. Как оказалось потом — его мать с каким-то своим сообщником ограбила ювелирный магазин, а потом, сбегая от погони, просто сбросила ребенка как ненужный балласт. Якорь, тормозящий судно. Ненужный груз. Как мешок с мусором… Дживон закрыл глаза и под веками снова заплясали оранжево-красные круги, такие же, как и пятнадцать лет назад, а пальцы еще крепче сжали чье-то пульсирующее горло. В такие моменты видение всегда возвращалось, вызывая в Дживоне такую волну ярости, которую сдержать сложно было. Вот и сейчас, Дживон сидел верхом и сжимал обеими ладонями тонкое горло давно переставшей сопротивляться девушки. И только прикосновение к плечу вывело его из мимолетного оцепенения. — Идём. И Дживон ослабляет хватку. Голова жертвы гулко ударяется о деревянный пол. Ким Ханбин. Избалованный сынок…Дживон однажды так же придушил его мачеху. Он не ожидал, что в доме будет кто-то, кроме неё, пока не поднял взгляд и не увидел в дверном проёме оцепеневшего Ханбина, босого, в одних домашних шортах и футболке. Но Ханбин не кричал, не пытался убежать и не отступил ни на шаг даже тогда, когда Дживон бросился к нему. — Я покажу тебе дом, — только спокойно сказал он, — Отдам все деньги и драгоценности. А ты, взамен, возьми меня с собой. Дживон только криво усмехнулся. — Хочешь меня подкупить? — Дживон медленно прошелся ногтями по щеке парнишки, оставляя за собой красный след на молочно-белой коже, ловкими, словно паучьи щупальца, пальцами, обхватил его шею, прижимая затылком к стене, — Пытаешься договориться с монстром, который убил твою мамашу? — Она мне не мать, — Ханбин хмыкнул, смотря Дживону прямо в глаза, а потом небрежно пожал плечами и этот жест совершенно не вписывался в сложившуюся ситуацию — И если бы не ты, то я бы сам сделал это ни сегодня — завтра. Ханбин его не боялся. И Дживон, наперекор себе, почему-то согласился. Было в глазах парня что-то такое, что усмиряло в нём зверя. И, хотя, Дживон всё-таки вырубил его в итоге ударом о столешницу, но просьбу исполнил. Наутро Ханбин очнулся в небольшом фургоне, несущемся неизвестно куда по пыльным дорогам Америки. По радио звучали новости, что ночью была убита жена известного бизнесмена, а его сын бесследно пропал. Ханбин поскреб пальцем корочку запекшейся крови у себя под носом и прошел в водительский отдел, усаживаясь на соседнее пассажирское кресло рядом с Дживоном. — Куда направляемся? — спросил он, улыбнувшись. — Домой. Ханбин ему верил…Всегда верил, сам не зная почему, что всё изменится, когда они попадут в Корею. Что они будут жить в каком-нибудь маленьком городке или даже в деревеньке, в небольшом домике у самого берега моря. Будут работать, заведут собаку и начнут выращивать огород. Ничего особенного, просто какие-нибудь овощи, совсем немного, чтобы хватало на двоих. Может заведут пару курочек, чтобы делать по утрам омлет, завтракать на улице и дышать свежим воздухом. Ханбин, выросший в богатой семье, совсем ничуть не скучал по роскоши. Он променял это всё на вечную спешку, на дорогу, пыльную и нескончаемую. Он привык питаться чем попало и ночевать где придется. Иногда гамбургером в придорожном кафе, а иногда тем, что удалось стащить в магазинах. Временами они ночевали в дешевых междугородних мотелях, где тоже можно было сносно поесть, а иногда они просто съезжали с дороги в какой-нибудь лес и ночевали в фургоне прям там. У них не было дома, не было друзей, не было крыши над головой и твёрдой земли под ногами. Но у Ханбина был Дживон и этого ему было достаточно. — Мы с тобой как Бонни и Клайд, — Ханбин хрустел чипсами, сложив ноги на приборную панель, пока Дживон вел фургон по тёмной трассе неизвестно куда — Скажешь тоже, — фыркает Дживон — Разве это не романтично? — Ничего романтичного. Бонни и Клайд были обычными засранцами, убивающими людей для показухи. — А мы с тобой? — И мы с тобой засранцы, — Дживон щурится, всматриваясь в даль, туда, куда не достаёт свет фар, — Верней сказать - я. Только я. — Зачем ты ее убил? — Ханбин присаживается рядом, прижимает ладонь Дживона к своим губам, — В ней не было для нас никакой ценности. — Она узнала тебя, — руки Дживона трясутся, но видение потихоньку отступает. — Тебе просто показалось. Уже три года прошло. — Я тебе точно говорю, что узнала. И собиралась звонить в полицию. Дживон уже сидит на полу, прямо на выцветшем ковре, посреди дешевого номера мотеля, а рядом лежит бездыханный труп горничной. Но волнует их обоих не это. Дживон нервно кусает ноготь на большом пальце, напряженно думает и впервые за все это время боится. Ханбин обшаривает карманы девушки на всякий случай и находит смятый газетный лист с собственной фотографией. Впервые видение возникло, когда ему было пятнадцать. Он придушил голыми руками проститутку в туалете какой-то занюханой забегаловки. Она хрипела и испуганно таращила глаза, цепляясь обломанными ногтями за его руки, но Дживон только закрыл глаза и сжал сильнее. Яркие красно-оранжевые круги расплывались под веками, полыхали огнем, жгли по глазам больно. …Не оборачивайся, сын…Не оборачивайся…И только когда девушка перестала шевелиться, Дживон отпустил. А потом затащил тело в кабинку и бросил там. Совсем без сожаления. — Я хотел, чтобы она замолчала…Заткнулась уже наконец. — Кто? — Мама. Они не знают, успела ли убитая поделиться своими мыслями с кем-то. Они в спешке собирают вещи и едут без остановок всю ночь, а наутро слышат по радио, что в заведении N обнаружен труп девушки. Ориентировка на двух молодых парней разослана все окружным постам. «Подозреваемый в серии убийств и ограблений Ким Дживон. Может быть вооружен и опасен. Удерживает заложника по имени Ким Ханбин, пропавшего три года назад» Дживон сворачивает на обочину, а потом лупит по рулю, как сумасшедший. От злости и от отчаяния. Ханбин смотрит на него, закусив губу. В бардачке, в пластиковом пакете перемотанном скотчем, вместе с порядочной пачкой денег, лежат новенькие поддельные паспорта и так мало отделяет их от мечты. Ну почему эта девица встретилась им именно сейчас? Жизнь по строгим правилам: Нигде не задерживаться, нигде не светиться, не вызывать подозрения, не светиться перед камерами, не нарываться на конфликты, не ввязываться в передряги. Словом — не привлекать к себе лишнего внимания. Дживон почти всегда спит в одежде. На случай, если придется срочно бежать. За исключением тех ночей, когда Ханбин просит его отдохнуть. От всего. От беготни, от суеты, от вечного напряжения…и просто расслабиться. Ханбин отдается ему каждый раз как в последний. И в этом он прав. Каждый поцелуй, каждый вздох…каждое прикосновение может стать последним. Конец может настигнуть их в любую секунду. Ханбин предпочел бы умереть в этот момент. Прямо в момент их близости. Пусть полицейские расстреляют их двоих тогда, когда они оба будут всецело принадлежать друг-другу. Пусть изрешетят пулями металлические стены фургона, стёкла, их собственные тела. Пусть…Ханбин хотел бы умереть так. И хоть он надеется, что они сбегут в Корею, но…Он просто не может не думать о смерти. — Мы не боимся никого, мы смеемся в лицо опасности, — Ханбин обхватывает двумя руками лицо Дживона и целует, — И мы свободны… — Я не отдам тебя им…Я буду за тебя бороться. Ханбин цепляется пальцами за куртку Дживона, жмется щекой к плечу, обнимает крепко. Они сидят под прилавком в маленьком придорожном магазинчике, а в окна бликует красно-синим. У Дживон рука прострелена выше локтя и наспех перетянута ханбиновой банданой, но на белый кафель всё равно натекла приличная лужа. Дживон обнимает его свободной рукой, жмётся губами к макушке и, кажется, совсем ни о чём не думает. — Я так просто не сдамся…Я не позволю им превратить себя в жертву, — Ханбин хлюпает носом и видно, что ему страшно нечеловечески. Карман его куртки тяготит кольт, купленный для самообороны год назад у какого-то «менялы». — Всё будет в порядке. Ты, главное, беги и не оборачивайся. Не оборачивайся… Просто беги, не оглядываясь. Если не сработает, то хоть у одного из нас может быть будущее. — Но я не хочу будущего без тебя, — Ханбин вскидывается, трясет Дживона за грудки, а потом просто упирается лбом ему в грудь. — Эээй, — Дживон улыбается, треплет его по макушке, — Я люблю тебя. — А я тебя, — Ханбин поднимает мокрое от слез лицо и целует его. На прощание. А потом Ханбин вылезает на улицу через подвальное окно и ему страшно просто до усрачки. За Дживона. - А ты знаешь, что такое стокгольмский синдром? Ханбин гладит Дживона по груди, целует в плечо. Вокруг них кукурузное поле и ни одной живой души на несколько миль кругом. — Неа. Это же ты у нас образованный. Ханбин фыркает со смеху, прижимается крепче, ведет носом по шее. От Дживона пахнет чем-то сладким — приятно очень. Ханбин знает, что это его, Дживона, собственный запах. — Это психологическое состояние, когда заложники начинают симпатизировать своим захватчикам. Теперь со смеху фыркает уже Дживон, открывает один глаз, скашивая на Ханбина взгляд. Черты его лица в свете луны особенно красивы, аж до одури. — Это у нас типа ты что-ли? — На самом деле, если так разобраться, то это же я навязался тебе. А теперь ты мне симпатизируешь. Выходит, ты — мой заложник. Дживон смеется снова, гладит его по волосам. — А я и не против… Ханбин не понял, как его схватили. Просто он вдруг оказался в чьих-то руках. Какие-то лица…голоса, словно через слой подушек. Но его не скручивают пополам, не надевают наручники, а вдруг накидывают на плечи плед, а потом ведут куда-то. Кажется, к машине скорой помощи, но Ханбина это не интересует. Он вертит головой по сторонам, пытаясь понять, получилось ли скрыться у Дживона и сердце ухает в самые пятки, когда он видит его, стоящего на коленях, в пыли, а ему в голову упирается ствол пистолета. Ханбин знает, что теперь, когда всё кончено, Дживону точно впаяют пожизненное. Дживон замечает его в следующий же момент, окидывает взглядом, улыбается. Хоть у одного из нас может быть будущее. — Но я не хочу будущего без тебя…- шепчет Ханбин, сбрасывая с себя плед и выхватывая кольт из кармана. Кто-то кричит «оружие» и на того, кто секунду назад был жертвой, направляют пистолет. Время замирает и тянется как переваренная карамель. Ханбин не видит опешивших лиц полицейских, он смотрит только на Дживона, которому скручивают руки и прижимают к земле, но он всё равно не отрывает от Ханбина взгляд, пронзительный и тёплый, совсем не осуждающий его за эту глупость. Наоборот, Дживон улыбается, шепчет одними губами «люблю тебя» и кивает слабо. Ханбин закусывает губу, кивает в ответ, а потом прицельно стреляет ему в лоб. Тело Дживона не успевает еще даже коснуться земли, когда Ханбин выпускает следующую пулю себе в голову.