Сукин сын

- Вот же ж сукин сын этот Шариков! - Извольте, профессор, почему Вы так взволнованны? Он же всегда возвращается домой, пусть и не сразу. Собачий инстинкт все-таки. Ничего он не понимает, хотя я и сам толком не могу понять, почему так переживаю за него. Ведь он всего лишь алкоголик, гуляка, находящийся на низшей стадии развития. Просто неудачный эксперимент. Но все же он стал мне почти родным. - Ох, знаете, голубчик, вы правы. С чего это я? - чуть взволнованно ответил Преображенский, проводя платком по своему лбу. - Зачем надо было вообще его создавать? Ни культуры, ни образованности, ни уважения к старшим, оставил бы лучше на улице того милого пса, то сейчас бы не переживал за него, тем более в моем-то возрасте волноваться. - Профессор, может, ну его? Все равно никакого толку от него. - И что вы предлагаете сделать, доктор? - с недоумением спросил профессор. - Убить или вернуть обратно в собаку, к примеру. - Нет, ни в ком случае! Не говорите ерунды! - ударив кулаком по столу, произнес Филипп Филиппович. - Но, профессор, зачем он нам? Или вы привязались к нему? - поинтересовался Борменталь. О чем это он? Привязался? Большей ерунды я еще не слышал, как о таком вообще можно подумать? - Нет, конечно, нет. Думаю, пора заканчивать наш ужин, доктор. - Да, поздновато уже. Мне еще нужно кое-куда забежать, пока совсем не стемнело. Одевшись, Иван Арнольдович взял ключи и направился в сторону двери. - Доброй ночи, профессор. И только себе не лгите, вы привязались к нему, он вам дорог. После звука закрывшейся двери в квартире образовалась мертвая тишина. Всю квартиру облетел щелчок двери, Преображенский выдохнул. Филипп Филиппович почувствовал некое облегчение после ухода коллеги и долго думал, размышлял над его словами, пытаясь понять, правда ли он привязался к Шарикову иль нет. "Не лгу я, не умею я врать. Ну, может, я и привязался к нему, но он мне точно не дорог. Точно..." Покой профессора прервали звуки падающих со шкафа вещей и ругань знакомого ему голоса. "Неужто вернулся!" - подумал Филипп Филиппович, широкими шагами следуя в сторону прихожей. - Потрудитесь объяснить, молодой человек, где вы так долго пропадали? - с недовольством потребовал профессор, словно отчитывая ребенка за некую шалость. У него было сильное желание вновь начать отчитывать Шарикова за неподобающее поведение, за бранные слова, за столь долгие гулянки и пьянки. - А с чего это я должен перед тобой отчитываться, а? Я - свободный человек. Даже документы свои есть! Так что могу ходить куда хочу и пить с кем хочу. Преображенский находился в полном недоумении. После каждых таких его выходок он думал:"Действительно, почему бы его не прооперировать обратно в собаку?" Но спустя несколько секунд после этих мыслей он понимал, что рука у него просто не поднимется это сделать. Пока Шариков пытался снять с себя пальто, Филипп Филиппович начал вновь "вправлять ему мозги": читать нудные, но дельные нотации о правильном поведении в надежде, что тот наконец послушает и воспримет его слова и больше не будет вести такой образ жизни. - Я, между прочим, работал, пока вы тут с Борменталем водку жрали. Да, заехал после выпить немного, ну и что? - чуть неразборчиво сказал Шариков. - Что это за манеры? Умейте выражать свои мысли, как подобает нормальному и воспитанному человеку! - Слушай, папаша, заканчивай нести свою пургу. - Что за фамильярность? Какой я вам папаша?! - размахивая руками, сказал профессор, крича уже почти во весь голос. В ответ Шариков лишь усмехнулся и пристально стал смотреть на Преображенского. Глядел он так, будто осматривал музейный экспонат, тщательно, с ног до головы. Профессор лишь молча стоял, но после столь четкого осмотра Шариков встал и подошел вплотную к нему. Шариков выводил его из себя, но как только Филипп Филиппович посмотрел на его губы, потрескавшиеся, искусанные, в теле мужчины появлялось странное, запретное чувство. - Что вы себе позволяете? Немедленно уберите руки! - с недовольством кричал профессор в то время, как Шариков начал водить руками чуть ли не по всему его телу. - Не лги себе. В этот момент Преображенский окончательно осознал, что Борменталь был полностью прав. Да что там Борметаль, даже Шариков уже все понял! Профессор понял: сейчас или никогда. Он схватил рукой голову Шарикова и потянул к себе, вцепившись в его губы своими. Тот же ответил полной взаимностью. - Учись, профессор, - с еще более сильной усмешкой сказал Шариков, вновь целуя Преображенского, который был хоть и взрослым мужчиной, но не очень опытным в делах подобного характера. Теперь его уже не терзали сомнения, что что-то может пойти не так, что Шариков может неправильно все воспринять. Филипп Филиппович уже не думал ни о чем, кроме этого гуляки, от которого несло запахом алкоголя и сигарет чуть ли не за пять метров. - Вот сукин сын же ты, Шариков. - Твой сукин сын.